Ближайшимъ следствиемъ перемены въ настроении восточныхъ епископовъ въ отношении къ никейскому символу было возвращение изъ ссылки изгнанныхъ и осужденныхъ соборомъ арианъ—Евсевия никомидийскаго, Феогниса никейскаго и, наконецъ, самого Ария. Съ точки зрения опозиционной собору деятельность этихъ лицъ должна была рисоваться совеемъ иначе, чемъ прежде— въ моменгь соборныхъ разсуждений: ведь они первые сумели до некоторой степени предусмотреть опасность савеллианства, скрывавшуюся въ учении Александра и никейцевъ. Что касается до Евсевия никомидийскаго и Феоиниса никейскаго, то вопросъ ο возстановлении ихъ правъ не представлялъ никакой трудности, решался самъ собой. Оба они подписали никейский символъ и только отказались произнести и утвердить подписью анафему на Ария, однако, и этотъ отказъ они объясняли темъ, что «не верили, чтобы осужденный действительно былъ таковъ; ибо, — говорили они, — часто изъ его къ намъ посланий и изъ личныхъ беседъ съ нимъ мы ясно видели, что онъ не таковъ». Значитъ Евсевий и Феогнисъ возставали противъ анафемы на личность Ария, а не противъ осуждения того учения, которое по ихъ мнению не совсемъ справедливо приписывалось Арию. Искренни или лицемерны были все эти заявления двухъ сосланныхъ епископовъ, — вопросъ объ этомъ не имеетъ существеннаго значения; несомненно то,что ихъ апология встретила себе полное доверие въ рядахъ оппозиционно расположенныхъ епископовъ, которые теперь въ своемъ собственномъ положении къ никейскому собору находили много общаго, сближавшаго ихъ съ положениемъ Евсевия и Феогниса. И за всю свою последовавшую за возвращениемъ изъ ссылки деятельность ни Евсевий, ни Феогнисъ не дали принявшимъ ихъ епископамъ повода усумниться въ искренности своихъ объяснений : отъ арианства въ собственномъ смысле они отреклись и строго арианския положения охотно осуждали. Отсюда понятнымъ становится, почему оба они съ просьбой ο возвращении на кафедры обращаются къ «главнымъ епископамъ» Востока и эти епископы действительно ходатайствуютъ предъ царемъ объ исполнении ихъ просьбы. Возстановление обоихъ епископовъ, по свидетельству Филосторгия, состоялось осенью 328–го года, то–есть, какъ разъ три года спустя после никейскаго собора; занимавшие доселе ихъ кафедры епископы — Амфионъ въ Никомидии и Христ ъвъ Никее—подверглись изгнанию. — Дело ο возвращении Ария оказывалось гораздо сложнее, чемъ возстановление Евсевия и Феогниса; какъ главный виновникъ учения, вызвавшаго оебе всеобщее порицание въ церкви, Арий могь быть возсоединенъ съ церковью только подъ условиемъ прямого или косвеннаго отречения отъ прежнихъ своихъ воззрений, но и при этомъ условии его возвращение должно было ветретить энергичный протестъ въ рядахъ никейцевъ потому, что оно наносило решительный ударъ авторитету защищаемаго ими собора. Впрочемъ, при усиливавшемся на Востоке нерасположении къ никейскому символу, главное препятствие къ принятию Ария въ церковь было обойдено легко; для многихъ епископовъ восточныхъ слово «единосущный» уже перестало служить знаменемъ православия, и потому настаивать на признании этого термина Ариемъ они не имели побуждений. По требованию Константина Ариемъ было представлено особое исповедание веры, сохранившееся до насъ въ церковной истории Сократа; касательно важнейшаго водроса ο существе Сына Божия въ немъ значилось только следующее: «веруемъ въ Господа Иисуса Христа, Сына Его, прежде всехъ вековъ оте Heгo (Отца) рожденнаго Бога–Слово»… Арий, следовательно, въ новомъ своемъ вероизложении зачеркивалъ все, что совершилось на пространстве времени отъ первоначальнаго столкновения его съ Александромъ александрийскимъ до никейскаго символа включительно. Онъ игнорировалъ факты и хотелъ возвратиться къ тому положению делъ въ церкви, которое предшествовало поднятымъ имъ спорамъ. Къ тому же вть сущности стремилась и восточная реакция, желавшая затушевать дело никейскаго собора, заставить забыть ο немъ церковь. Неудивительно, поэтому, что исповедание Ария, составленное въ самыхъ общихъ фразахъ и допускавшее всевозможныя толкования, было признано достаточнымъ целымъ соборомъ, на которомъ присутствовало до 60–ти восточныхъ епископовъ. — Труднее было победить протестъ никейцевъ противъ Ария; все старания принудить Афанасия принять Ария въ свою церковь оставались напрасными; столь же мало расположены были къ компромиссу и идругие защитники никейскаго символа. Вследствие этого дело объ Арии тянулось въ течение несколькихъ летъ; изъ ссылки онъ былъ возвращенъ, вероятно, въ томъ же году, въ какомъ получили обратно свои кафедры Евсевий и Феогнисъ, т. — е. въ 328–мъ году, — оффициальное же решение ο принятии его въ церковь было поставлено только на соборе иерусалимскомъ 335–го года, когда реакция противъ никейскаго собора достаточно окрепла на Востоке, и когда некоторые никейцы были изгнаны, a другие ждали себе той же участи. Известно, что фактически решение иерусалимскаго собора—возсоединить Ария съ церковью осталось неосуществленнымъ; онъ умеръ накануне того дня, въ которой назначено было торжественное введение его въ одинъ изъ константинопольскихъ храмовъ. — Вследъ за Ариемъ возвратились изъ ссылкии два его земляка, Феона мармарикский и Секундъ птолемандский, одни изъ всехъ сторонниковъ его сохранившие верность ему по окончании никейскаго собора. Обстоятель–ства ихъ возвращения неизвестны. Въ последующей истории антиникейскихъ движений заявилъ ο себе только Секундъ, въ конце 30–хъ годовъ поспешивший рукоположить въ епископа для Александрии некоего Писта въ то время, когда Афанасий лично находился въ городе своей кафедры.
2. Въ процессе развития антиникейской реакции возвращение сосланныхъ за арианство епископовъ, — и въ особенности возвращение Евсевия никомидийскаго, — имело важное значение. Бывшие защитники Ария ничего иного не могли принести съ собой изъ ссылки кроме ненависти къ никейскому собору и его деятелямъ. На никейский соборъ они должны были смотреть, какъ на свое собственное поражение и свою личную обиду. Они шли въ Никею съ уверенностью въ победе, расчитывали при помощи собора поднять выше свой богословский авторитетъ въ церкви;—вместо же этого были осуждены, какъ еретики, лишились кафедръ и подверглись изгнанию. Самое возвращение ихъ изъ ссылки могло совершиться лишь подъ условиемъ отречения ихъ отъ прежнихъ строго арианскихъ воззрений, следователыю, ценой некоторой нравственной измены своимъ убеждениямъ, моральной жертвой противникамъ, которая редко прощается и забывается. Съ начавшейся реакцией никейскому собору ихъ связывали, такимъ образомъ, не одни только теоретическия богословския воззрения, но и более жизненные практические расчеты. Только это усилившееся среди восточныхъ епископовъ недовольство никейскимъ вероопределениемъ и его защитниками давало возможность имъ оправиться отъ понесенныхъ после ообора материальныхъ лишений и нравственнаго поражения и отмстить противникамъ. Поэтому, Евсевий и Феогнисъ лишь только успели завять свои прежния кафедры, тотчасъ же приняли живое участие въ развитии антиникейскихъ движений; они стали въ главе оппозиции собору, сплотили около себя все недовольные элементы и въ борьбе съ никейцами перешли отъ словъ къ делу. Прежде всего они постарались возстановить свое пошатнувшееся значение въ глазахъ двора. Евсевий приходился родственникомъ императорской фамилии и при дворе имелъ людей, готовыхъ содействовать его интересамъ. Близкия отношения его къ Лицинию, управлявшему восточной половиной империи до 323–го года и часто враждовавшаго съ Константиномъ, навлекли на Евсевия подозрительность последняго. Какъ видно изъ грамоты, посланной Константиномъ къ никомидийцамъ, и самая ссылка Евсевия за арианство была отчасти результатомъ этой политической подозрительности. Но покорность, обнаруженная никомидийскимъ епископомъ въ ссылке, и его раскаяние въ целяхъ примирения съ церковью глубоко тронули Константина. Онъ снова приближенъ былъ ко двору и сделался здесь влиятельнымъ человекомъ. «Евсевий и Феогнисъ, — говорятъ оба историка V–го века, Сократъ и Созоменъ, — имели величайшее дерзновение и силу предъ царемъ, который очень уважалъ ихъ, какъ людей отъ неправославия обратившихся къ православию». — Столь же легко они укрепили и свое церковное положение; среди епископовъ восточныхъ у нихъ была своя готовая, сложившаяся еще до никейскаго cобjра, партия учениковъ и почитателей Лукиана, связанная школьными воспоминаниями и единствомъ богослов–скихъ тенденций. Мы знаемъ, что въ Никее эта партия составляла основу арианствующей группы епископовъ и выступала именно подъ главенствомъ Евсевия никомидийcкаго. Ударъ, нанесенный никейскимъ соборомъ арианству, не прошелъ безследно для богословскихъ воззрений ея; она отказалась отъ защиты строгаго арианства, но зато теснее сплотилась въ своихъ членахъ, такъ какъ къ прежнимъ мотивамъ единства теперь прибавился новый— вражда къ никейскому собору и желание подорвать авторитетъ его деятелей. Съ возрращениемъ Евсевия изъ ссылки эти обиженные соборомъ лукианисты вновь сгруппировались около него, образовавъ изъ себя особую догматическую партию, получившую въ дальнейшей истории антиникейских движений имя евсевианъ (οι περΙΕνοέβων,которые съ Евсевиемъ, какъ обозначаютъ ихъ источники). Сюда вошли непосредственные ученики Лукиана—самъ Евсевий, его сотоварищъ по ссылке Феогнисъ, Марий халкидонский, Леонтий антиохийский, Патрофилъ скифопольский и затемъ, представители, такъ сказать, второго поколения лукианистовъ—Георгий александрийский, Урзакий и Валентъ, ученики Ария и несколько другихъ епископовъ. Все это были люди, выдававшиеся богословскимъ образованиемъ, славившиеся диалектикой и въ церковныхъ кругахъ Востока пользовавшиеся влияниемъ, борьба съ которыми была не легка. И по своимъ догматическимъ убеждениямъ, какъ они выражены были ими позднее, эти люди наиболее были способны составить изъ себя ядро оппозиции никейскому собору, соединить около себя недовольныхъ никейскимъ символомъ простыхъ и необразованныхъ епи–скоповъ. Группу евсевианъ нельзя было назвать ни арианской, въ смысле Ария, ни православной въ духе Афанасия; первоначальное арианство она отвергала более энергично, чемъ единосущие; первое она открыто осуждала, второе же считала подозрительнымъ и избегала его. Въ учении ο Сыне Божиемъ ея характерной чертой было отсутствие определенвости; своего терминологическаго отличия, которое выделяло бы ее отъ другихъ догматическихъ партий, какъ, напр., выделялъ никейцевъ терминь «единосущный», она не имела; она излагала свою веру въ широкихъ безцветныхъ терминахъ, большою частию заимствованныхъ изъ традиционнаго до–никейскаго богословскаго языка и допускавшихъ различное толкование.
