Отец Борис чуть фотоаппарат не выронил: мало того, что мы чуть ли не каждый Божий день причащаемся, так ещё и курим.
Алексей Иванович смутился и стал махать рукой, рассеивая дым по Афону.
— Батюшка, давайте я вас сфотографирую, — попытался я переключить внимание отца Бориса.
Тот поднял руку, набрал в лёгкие воздуха, но, видимо, так и не найдя подобающих слов, только потряс перстом.
Алексей Иванович поднялся и отошёл от греха подальше, а мне пришлось за него заступаться: вот, мол, для того и на Афон поехал, чтобы оставить пагубное пристрастие. Это несколько утешило батюшку, и в это время отошедший Алексей Иванович воскликнул:
— Смотрите-ка, — и все повернулись к нему.
Алексей Иванович стоял у противоположной стороны дороги, откуда поднимался покрытый редким кустарником склон горы, и указывал на едва приметный указатель: посеревшая от солнца и ветра деревянная палочка и на ней изржавевшая, с тёмными пятнами табличка, точно в тон серо-буро-зелёному склону горы.
Мы подошли и внимательно осмотрели табличку: когда-то, в давние-стародавние времена на ней определённо было написано «Ватопед». Более того, под словом угадывалась стрелка. И стрелка указывала на склон горы.
Мне не хотелось лезть в гору. Я представил себе каменистое бездорожье, свои похрустывающие при каждом неверном шаге разболтанные коленки и предложил не уходить с наезженной дороги. Алексей Иванович как человек, обретший знак, естественно, настаивал на том, что знак нам послан не просто так. Отец Борис посмотрел на Серёгу. Тот пожал плечами:
— Дорога, судя по всему, как раз огибает эту гору, — он показал карту, на которой линии и кружки напоминали более карту гидрометцентра, то есть совершенно непонятную, — а тропа, наверное, пересекает гору напрямки, и мы должны будем выйти на эту же большую дорогу, только с той стороны горы.
— А где ты видишь тропу? — спросил я.
— Ну, если присмотреться… то — вот.
Действительно, «если присмотреться». Горный склон представлял нагромождение разновеликих и разномастных камней. Не разваливалась эта каменная куча, видимо, только потому, что держал её то там, то сям пробившийся сквозь камни кустарник. Весьма, между прочим, жидкий и колючий. И глазу виделась картинка, которую обычно показывают офтальмологи; когда из множества разноцветных кусочков надо выделить главное и правильно назвать фигуру. Тут же надо было угадать, какие камни лежат неестественно и выстраиваются в некую единую цепочку. Серёга эту цепочку видел. Вообще-то после того, как они в темень прошли «урочище», я Серёге доверял.
— Вот и сократим дорогу, — подхватил отец Борис и пошёл за сумками.
Нет, всё-таки нельзя так беспечно относиться к миру, горько вздохнул я и снова позавидовал отцу Борису. Он первым и вступил на горную тропу. Его первым мы и потеряли.
Отец Борис сразу рванул вверх, и я засомневался, что он сказал правду о своём возрасте. Бывает такое с молодыми людьми, когда хочется казаться старше. Серёга еле поспевал за ним, но он всё-таки периодически приостанавливался и вглядывался в каменную мозаику. Алексей Иванович шёл ещё медленнее, изучая каменный рисунок тщательнее. Я плёлся последним, дорога меня вообще не интересовала, без очков разгадывать офтальмологические загадки возможным не представлялось — я ориентировался на большой рюкзак Алексея Ивановича и его сопение. Для меня куда важнее было не наступить на какой-нибудь слабый камень, всё-таки я сильно переживал за испорченные в счастливую пору юности спортом коленки и пару раз, оступившись, замирал, прислушиваясь: не хрустнуло ли чего? В какой-то момент я совсем отстал, услышав встревоженный голос Алексея Ивановича, отозвался. Оказалось, я забрал вправо.
— Давай сюда, мы тебя подождём.
Скоро я выбрался к двум товарищам, которые, сняв рюкзаки, мирно о чём-то переговаривались.
— А где отец Борис? — спросил я.
На лице Серёги мелькнул ужас, но Алексей Иванович спокойно сказал:
— Да тут где-то впереди, — и крикнул: — Отец Борис!
Голос у Алексея Ивановича зычный — недаром столько лет проработал в механическом цехе. Но никто не отозвался. Теперь ужас на Серёгином лице задержался подольше.
— Попробуем все вместе, — предложил я.
И мы начали орать. А в ответ — тишина… как будто мы совсем одни на Афоне. Даже эха не было.
Серёга подхватил рюкзак и бросился вперёд.
— Куда ты? — успел крикнуть Алексей Иванович. — Мы так совсем растеряемся.
Бухгалтеры вообще народ рациональный, и Серёга остановился. Далее он выдвинул следующее разумное предложение:
— Давайте чуть разойдёмся, пойдём цепью и будем кричать.
— Увы, мой друг, у нас уже потери, но жизнь — дуэль, чего же мы хотели… — не удержался и фальшиво пропел я.
Серёга неодобрительно посмотрел на меня.
— Да никуда он не денется, — попытался успокоить я его, но вышло неубедительно. Я попытался высказаться более аргументированно: — У него две сумки, с ними далеко уйти невозможно. — Это Серёгу тоже несильно утешило, и я сказал: — Чего стоим?
Мы разошлись небольшой цепью и пошли вверх. Серёга, конечно, сразу убежал вперёд, голос его становился всё глуше, но оставался в пределах слышимости. Мы уже почти взобрались, взмыленные, на гребень горы, как увидели средь груды больших валунов Серёгу. Вид у него был поникший.
— Нету его, — предупредил он наши вопросы. — Я вас стоял ждал.
— Может, ещё покричим? — ничего больше я придумать не мог.
Серёга снова неодобрительно посмотрел на меня: мол, он ждал более мудрых предложений. Но трижды проорал с нами.
— Слушай, а сотовый у него есть? — вдруг спросил Алексей Иванович.
«Вдруг», потому что воспоминание про сотовый получилось совершенно неожиданным, я уже стал забывать про это чудо техники, хотя отец Николай только что утром напоминал нам про него. Точно! Но Серёга наших надежд не разделил.
— У него деньги на сотовом кончились. Ещё два дня назад.
Ну да, это стоило предположить.
— Давайте ещё покричим, — снова предложил я и пояснил: — А что нам ещё остаётся?
Покричали ещё, но уже вяло и без энтузиазма.
— Ну, что ж, — подвёл черту Алексей Иванович, — надо начинать молиться.
Я чуть было не брякнул: «За упокой!», — но вовремя посмотрел на Серёгу.
И тут откуда-то снизу донеслось нечто похожее на «Э-эй!», мы недоумённо переглянулись: это ещё кто? Никто не предполагал, что мы может оказаться выше отца Бориса, да ещё настолько. Но уже в следующую секунду мы заорали так, что отдыхающий после ночных бдений Афон должен был содрогнуться. В ответ «Э-эй» донеслось более отчётливо, и Серёга ломанулся вниз. Поспешили за ним и мы, и скоро обрели в братских объятиях батюшку и его духовное чадо — вот где радости-то было!
У Серёги утроились силы, он выхватил у сопротивлявшегося отца Бориса одну из сумок, водрузил на плечо и зашагал вверх уже известной дорогой, дальше двинулись отец Борис, затем Алексей Иванович и я. Мы снова вышли к валунам и теперь осмотрелись.
Вид, конечно, был потрясающий. Прямо перед нами на фоне ярко-синего неба возвышалась Гора. Вершина и углы её были чётко очерчены. На груди Горы лежало небольшое живое облачко. Под нами, слегка приправленный жёлтой и красной красками, стоял лес. Далеко виднелся Ильинский скит. Отсюда он казался совсем игрушечным, но всё равно красивым. Хорошо просматривалась впадина, через которую мы уже дважды переходили, и, если продолжить глазами направление, то угадывался купол Ксилургу, куда, как казалось, ведёт по гребню тропа, на которой мы стояли.
— А вон и пасека, — указал Алексей Иванович.
Действительно, внизу, по направлению к Ксилургу, можно было различить десятка два пчелиных домиков.
— Откуда про пасеку знаешь? — спросил я.
— Володя рассказал, пока мы посуду мыли.
— Этак мы к Ксилургу выйдем, — определил я.
— А там выйдем на другую дорогу и — два часа до Ватопеда, — продолжил мысль Алексей Иванович.
— Может, всё же эта дорога чуть дальше раздваивается: та, что по гребню, пойдёт на Ксилургу, а другая будет спускаться с горы, — сказал Серёга. — Ведь на указателе было написано «Ватопед», а не «Ксилургу».
Мы посмотрели на отца Бориса. Его ответ оказался неожиданным:
— Сами решайте…
Видать, недолгое время, проведённое на Горе в одиночестве, здорово его тронуло.
— Мне всё равно, — сказал Алексей Иванович. — Куда-нибудь да выйдем. К тому же, впереди лес — хоть какой-то тенёк.
Солнце и в самом деле припекало уже не по-осеннему. Тропинка средь леса видна была чётче, и идти стало легче. Огибая понемножку пасеку, мы точно выходили на Ксилургу.
Когда это стало очевидно всем, я сказал:
— Нет, в Ксилургу возвращаться не хочется.
И, как ни странно, все меня дружно поддержали, словно ждали, кто же первый произнесёт крамолу. Мы развернулись и пошли назад.
