— Благословите, — прошептал я.
Батюшка коснулся моей головы тяжёлой дланью и чуть подтолкнул.
— Иди, покупай билеты.
До Уранополиса мне дали билеты без всяких вопросов.
5
Алексей Иванович, спрятавшись от ветра и отца Бориса, курил и сцену с билетами пропустил, поэтому, когда он увидел меня, зашедшего за тот же магазинчик и переломившегося в истерическом смехе, то растерялся.
— Ты чего? Ну, хватит ржать, чего ещё случилось? Куда мы теперь? Неужели в Уранополис? Благословил? (Я во время вопросов говорить не мог, а только тряс головой и захлёбывался беззвучным смехом.) А эти? С ним? Ну, надо же…
— Ох! — выдохнул я и вытер слёзы. — Пойдём прощаться.
Отец Мартиниан и сибиряки уже стояли подле автобуса. Мы обнялись. Я дал Серёге деньги с наказом купить в Пантелеймоне икону для моего товарища, мы обещали встретить их в Уранополисе и организовать ужин. Всё складывалось изумительно. Мы попрощались до завтра, помахали рукой, и автобус уехал.
Мы, всё ещё обалдевшие от случившейся перемены, пошли к парому. По ходу я рассказал Алексею Ивановичу, как решалась наша судьба. Тот прокомментировал:
— Это — Господь, как услышал, что ты ещё раз причащаться собрался, так решил: хватит.
— А мне кажется, Господь проверил: научились ли мы чему-нибудь на Афоне или нет?
— И чему мы научились?
— Понимать, что нечего заботиться о своём попечении. Мы выработались на Афоне, наших духовных сил хватило на неделю. Я даже не представляю, как бы я сегодня молился. Не потому, что я не могу или не хочу, но это всё равно было бы не то, что в первый да и во все остальные дни. Господь знает, что я — слабый человек и силы мои кончились. Но сможем ли мы ради Него отказаться от человеческих слабостей? И ведь тяжело было. И если бы не отец Мартиниан, мы бы не отказались. А когда мы приняли решение и перестали переживать о море и ужине у Яны, Он отпустил нас. Он же видит: какие из нас нынче молитвенники. Махнул рукой: ладно, отдохните пока.
— Вот, а ты ещё причащаться хотел.
— Это я так… Недостоин, недостоин. Поедем вино пить. И заметь, как легко согласились и обрадовались.
— Стыдно, конечно, — согласился Алексей Иванович, — но всё равно как-то легче на душе. Всё-таки не сами по себе сбегаем, а по благословению.
— Больно резко оборвалось. Я уже, в общем-то, настроился, а вот-вот уедем…
— Пора прощаться с Афоном. Давай, говори торжественную речь!
Алексей Иванович не шутил, я почувствовал это и постарался проникнуться моментом.
— Я хочу сказать… А что я, собственно, хочу сказать?.. Нет, что я могу сказать… Господи, я даже не знаю, что сказать!
Сию софистскую речь на берегу Эгейского моря прервал мягкий голосок:
— Ребят, можно вас попросить?
Перед нами стоял молодой человек с боксёрской причёской и характерной золотой цепью.
— Ну, — не то разрешил, не то отказал Алексей Иванович.
Паренёк на секунду задумался над прозвучавшим ответом, потом, видимо, решил не забивать голову и дружески улыбнулся:
— Помогите, пожалуйста.
Что ж, за «пожалуйста», мы — «ради Бога». Мы помогли перенести из машины штук двадцать больших тяжёленьких картонных коробок. Так мы отвлеклись от пафосного прощания и переместились в зал таможни — ничем не приметное каменное сооружение, где деревянная то ли перегородка, то ли заборчик отделяла нас от перехода в мир.
Алексей Иванович аккуратно приставил к стене двадцатую коробку и, вытерев выступивший пот, спросил:
— Иконы?
— Да, — ответил запыхавшийся паренёк. — Здесь замечательные мастера. В России очень ценятся.
— Понятно, — протянул Алексей Иванович.
— Да нет, всё законно, — немного обиделся паренёк. — Мы собираем их здесь у одного подвижника, а потом перевозим в Россию.
— У отца Афанасия?
— У него, — несколько удивился паренёк нашей осведомлённости и отвернулся, решив, наверное, что и так наговорил нам лишнего.
Мы никак не хотели обидеть духовное чадо отца Афанасия и коробки через таможню носили с особой старательностью. А нас и в этот раз не проверяли, может, конечно, и потому, что, таская коробки с иконами, мы несколько раз переместились из одного мира в иной и таможенник нас посчитал за разнорабочих.
Наконец иконы были составлены на паром и мы, оставив чадо отца Афанасия бдеть подле перемещаемых ценностей, поднялись наверх.
Машина заработала, по корпусу пробежала железная дрожь, и паром отвалил от причала.
Ну, хоть бы прощальный гудок!
Вот мы уже и не на афонской земле.
Мы вглядывались в отдаляющийся берег, стараясь впечатать его в память, в душу, в существо во всей его красе, величии, во всех изломах, расселинах и высотах.
И у нас были предательски счастливые лица.
— Вон Ксиропотам, — сказал Алексей Иванович.
А я продолжил:
— А по той тропке, вдоль горы, наверное, они и идут.
Мы посмотрели друг на друга.
— Ты чего лыбишься? — спросил Алексей Иванович. — Радуешься, поди, что утёк? Уже тарелку борща у Яны представляешь, так?
— Ты сам сказал… Хотя, знаешь, не буду скрывать: я — счастлив. Господь показал, что так жить можно. Даже не так: я увидел, как надо жить. Это не значит, что я вернусь и так заживу. Но я всегда буду помнить, как надо жить. У меня будет то, к чему я буду тянуться. И потом — я понял, насколько я слабый человек. Сам, без Бога, я ничего не могу. И вот оттого, что я это понял, — счастлив!
— Ну что ж, у тебя всё же получилась прощальная речь. А вот и Пантелеймон.
Мы перекрестились на золотые купола русского монастыря, и само собою запелось: Богородице Дево, радуйся. Благодатная Марие, Господь с Тобою…
Дальше писать неинтересно. Всё по-земному скучно и обыденно. Я перестал видеть так, как виделось на Афоне. Можно, конечно, накидать несколько литературных рассказиков, но этим и так есть кому заняться.
Мы, конечно, помогли чаду отца Афанасия погрузить иконы на поджидавшую его у причала машину. Он даже предложил нас куда-то подвезти, но нас ждала Яна.
У Яны мы по-свински объелись. Она с радости, что всё у нас хорошо прошло, вынесла полную супницу человек на шесть крепкого мясного супа. По две тарелки мы умяли быстро, потом уже давились, но всё равно ели. Вернулись, что называется, поросята.
Так ведь потом попёрлись ещё к знакомой Яны за хорошим вином.
На следующий день ни на завтрак, ни на обед мы не ходили. Обошли впавший в спячку городок. Зашли на службу в пустоватую церковь, очень симпатичную внешне и непривычную рядами стульев внутри. На клиросе очень хорошо пел светлый юноша, совсем не похожий на грека. После службы он вышел из храма, сел на прислонённый к ограде мотоцикл, надел шлем, махнул кому-то рукой, дал по газам и уехал. Воздух городка треснул от его мотоцикла и ещё долго приходил в себя, как случайно разбуженный среди ночи человек.
Ходили по магазинчикам. Сначала просто так, потом задались целью купить кофейные чашки с характерным греческим изгибом, которыми пользовались в гостинице. Точно таких не нашли, но похожий сервиз купили на остатние деньги и разделили его пополам.
Таскали в пакете приобретённую вчера за пять евро полуторалитровую бутыль очень приятного вина и время от времени присаживались на попадавшуюся лавочку и отхлёбывали из неё. На небольшой набережной, глядя в серое небо и такое же серое море, которые сливались и закрывали собой Афон, Алексей Иванович и срифмовал «полтора кило» и «паракало».
Он-таки полез в море и наступил там то ли на ежа, то ли ещё на какую-то гадость, отчего не мог наступать на пятку и долго, сидя в гостинице, чертыхался, выковыривая иголки и приговаривал: «Вот, говорил мне батюшка: не купайся в море, не купайся…». Я тоже, поддавшись искушению, полез в море, но меня тут же сшибло волной, другой накрыло полностью, и я на четвереньках по скользким голышам кое-как выбрался на твердь.
Дождались сильно задержавшийся из-за непогоды паром с отцом Борисом и Серёгой. Серёга передал мне икону и успел рассказать, что по поводу появления отца Мартиниана в Пантелеймоне тамошние монахи устроили вечерю с вином и беседой на виноградниках. И они были причислены к приглашённым. Братья наши торопились на автобус до Салоник, который должен был вот-вот отправиться. Мы, кажется, уже в третий раз попрощались и пошли к Яне ужинать, испытывая к сибирякам небольшую зависть оттого, что они провели вчерашний день с монахами на виноградниках за беседой, и оттого, что они уже уехали из этого уснувшего городишка, а нам ещё предстояло коротать ночь с включённым на полную мощь обогревателем.
Ужин у Яны скрасила подсевшая к нам тётушка, которую, будь мы в России, приняли бы за бомжиху, жаждущую опохмелки: вся она была сморщенная, одета в поношенный спортивный костюм, а сверху накинута курточка, какие обычно оставляют на даче. Надо признать, что мы и приняли её за побирушку и угостили вином. Она подсела к нам и разговорилась. Афон научил нас: случайного нет. Значит в пустом кафе к нам должна была подсесть женщина и начать рассказывать. И мы внимательно слушали.
