— Верно, — согласился я. — Мы там изведёмся, на балкончике-то. К тому же, я Коле обещал икону из Пантелеймона привезти, так что мы туда должны обязательно вернуться. Так круг и замкнётся. — Помолчав, добавил: — И причаститься можно будет. Чего ты на меня так смотришь? Мы ж ничего такого не ели. Сегодня понедельник, и в Ватопеде стол был строгий.
— Не слишком ли это большой наглостью будет? Всё-таки состояние не то. Я ведь уже и представлять начал, как купаюсь в море.
— Посмотрим. Как Бог даст. Кстати, ты помнишь, что в Пантелеймоне понедельно служат в разных храмах. Теперь должны служить в Верхнем.
Автобус перевалил хребет, и погода сразу задышала по-другому, ещё неясно было, в чём она изменилась, вроде, солнышко всё так же светило, но почувствовалась суровость. Правильно, мы же теперь в русский монастырь едем.
— Ты всё же подойди к нему в Дафни, — заговорил Алексей Иванович. — Это всё равно уже ничего не значит, мы уже точно едем в Пантелеймон, но, на всякий случай, пусть благословит.
Я кивнул. Чего забивать голову: благословит — пойдём с ним в Пантелеймон, благословит — поплывём в Уранополис. И сразу спокойно на душе стало, все тревоги и обиды исчезли, яко дым от огня, словно и не было. И чего я переживал?
Эх, послушания — вот чего нам в миру не хватает. Всё своим умом живём. И всё считаем себя умнее других. И выходит — никто нам не указ. Духовник нужен. Не человек, который бы грехи отпускал, а направлял жизненный путь. И я решил по возвращении домой обязательно встретиться с батюшкой, который был моим духовником в первые годы моего воцерковления.
Я ведь по гордыне отошёл от него. Мне казалось, что я лучше знаю то, что мне надо. «Я лучше», «я знаю»… Когда же я начну говорить: «я хуже», «я не знаю»… И ведь не только говорить надо — надо так чувствовать.
Господи, научи меня быть послушным! Ведь какая же буря восстала во мне, когда отец Мартиниан перечеркнул все наши лихие планы. Я же восстал. Против кого я восстал? Прости, Господи. Да будет воля Твоя.
С этим мы въехали в Дафни.
4
Как только выгрузились из автобуса, я подошёл к отцу Мартиниану.
— Ну что, батюшка, нам с вами?
— Конечно. Сейчас паром подойдёт и поедем.
— Может, пока кофе с нами попьёте?
— Не-ет, а вы идите, попейте, попейте, — и он снова сел на какой-то как специально поставленный для него камушек, и центр мира с кареевской площади переместился на причал в Дафни.
Подходя к Алексею Ивановичу, я развёл руками.
— Ясно, — вздохнул он.
— От кофе батюшка отказался, но нам разрешил.
Мы взяли по большой постной булке и большой чашке кофе. Кофе был неплох. Да и всё, в общем-то, неплохо.
— Ты радуйся, — сказал я. — Господь ведёт нас, не оставляет.
— Да радуюсь я…
Кстати, погода, действительно, на этой стороне полуострова была иная: дул сильный ветер, и это особенно чувствовалось у моря.
— Штормит, — сказал Алексей Иванович.
— Вот видишь, и погода против, чтобы мы уезжали. Может, нынче и паромы не ходят.
— А ты знаешь, что мне отец Николай сказал?
— Он нам много чего сказал.
— В конце нашего разговора у меня вырвалось: вот завтра полечу на самолёте домой… А он мне: ты поаккуратнее, не все самолёты-то долетают…
Я с испугом посмотрел на товарища.
— Правда. Что я, врать, что ли, буду? Я сразу тебе не сказал, а теперь-то что…
— Как — что? Мы же всё равно на этом самолёте полетим!
— Так теперь сначала в Пантелеймоне помолимся.
Подошёл ещё один автобус.
— Сейчас хорошо бы для полного закругления Саньков встретить, — помечтал Алексей Иванович.
— Они уж уехали.
— Кто знает, они собирались диамонитирионы продлевать.
— А вот и они! — констатировал я.
— Кто? — опешил Алексей Иванович.
Но это, конечно, были не Саньки, иначе мой рассказ стал бы отдавать литературным душком, впрочем, и встреча с отцом Борисом и Серёгой изумила изрядно. Вот уж кто воистину живёт Промыслом, не задумываясь и не смущаясь текущими обстоятельствами.
Их тепло приняли в Хиландаре, провели к святыням, но сразу предупредили: из-за случившегося недавно сильного пожара, когда выгорел весь братский корпус, ночевать негде, сами монахи спасаются кое-как от ночных холодов Божией милостью. Наши милости ждать не стали и на попутной машине доехали до Карей, а там увидели отходящий автобус и запрыгнули в него. Автобус привёз их в Дафни. Я искренне позавидовал им: тут выгадываешь, высчитываешь, строишь планы, а они, ни о чём не беспокоясь, успели побывать в Хиландаре и оказаться на том же пути, что и мы. И ещё чувство зависти вызывало их беспечное состояние — что будет, то пусть и будет.
— Отец Мартиниан здесь, — сообщили мы.
— Где? — так радуются дети, когда им говорят, что в садик пришёл Дед Мороз.
Мы указали на центр. Там снова были радость и объятия.
— Сейчас сядем на паром, тут всё рядом, — обнадёживал отец Мартиниан. — Скоро должен быть. Иди узнай, вышел он? — кивнул он мне.
Ничтоже сумняшеся, я двинулся к кассе, подле которой толкалось несколько человек. Мне самому было любопытно, каким образом мне удастся исполнить послушание. Деловито посмотрев в расписание и ничего не поняв в нём, глянул на часы, потом — снова на расписание и, ни к кому конкретно не обращаясь, произнёс:
— А паром-то вышел?
— Вышел, — отозвался коренастый невысокий паренёк с боксёрской стрижкой.
Я благодарно кивнул. Вернулся и доложил:
— Вышел.
— Ну, походите пока тут, посмотрите, — сказал отец Мартиниан и отвернулся от нас, угнездившись на прежнее место.
Мы зашли в пару магазинчиков, но без денег ходить по ним было неудобно. Одно дело, когда ты ничего не собираешься покупать, но у тебе есть деньги, другое дело, когда их нет вовсе. И продавцы, кстати, это тонко чувствуют. Хватило ещё на кофе. И в это время из-за мыса, отделяющего Дафни от Пантелеймона, показался паром. Красивое зрелище. Паром приближался к нам, утюжа волну, неумолимо, как последний день отпуска. Махина причалила, раззявила пасть, и оттуда, как из китова чрева[159] посыпались человечки, поспешая к двум стоящим автобусам.
— Вот и мы так же неделю назад прибыли сюда…
— Неужели неделя прошла?
— Да что неделя — жизнь… — это Алексей Иванович бровки домиком сложил и запел в своём репертуаре.
Мы пошли к отцу Мартиниану. Тот отправил меня (я чуть было не похвастался перед товарищами таким доверием, что, мол, меня "Назначили любимым послушником) за билетами. Совсем ни в чём не сомневаясь, я протянул в окошечко деньги и произнёс:
— Пантелеймон. Файв тикет[160].
— Ноу Пантелеймон.
Я с той же уверенностью повторил:
— Пантелеймон. Файв тикет.
Так же спокойно мне ответили:
— Ноу Пантелеймон.
Я продолжал держать деньги в руках, и никто их не брал. Мне показалось, что меня не понимают.
— Мне пять билетов до Пантелеймона.
— Нет, нет Пантелеймон.
Сзади напирали, торопили и подталкивали.
Я отошёл, оскорблённый и униженный, больше всего не тем, что мне не дали билеты, а тем, что я не выполнил задание. Ничего не оставалось, как идти жаловаться отцу Мартиниану. Когда я ему пересказывал, что мне не дали билеты, и впрямь был похож на обиженного мальчика, которому не купили мороженого.
Отец Мартиниан восстал. «Будет-таки Куликовская битва», — затрепетал я и из-за спины отца Мартиниана продолжал показывать на обидчиков из окошечка кассы.
Отец Мартиниан пригнулся к окошечку, через минуту разогнулся и, оглядев стоящих подле кассы, безошибочно махнул парню с боксёрской стрижкой.
— Иди сюда.
То ли отец Мартиниан за сорок лет пребывания на Афоне не сподобился изучению греческого языка, то ли он считал, что это все окружающие должны учить русский, а русскому монаху говорить на чужом языке неприлично, но парень, как я понял, выступил в роли толмача. Через некоторое время отец Мартиниан отпустил его и отошёл от кассы, бормоча что-то себе под нос. Я потрусил рядом.
— Волна, говорят, большая. Паром не будет на обратном пути заходить в Пантелеймон. Ну, это и хорошо — пешком пройдёмся. Мы сейчас на автобусе поднимемся до Ксиропотама[161], а там полтора часа — и мы в Пантелеймоне. А вы, — тут он остановился и внимательно посмотрел на меня (я замер, как на рентгеновском аппарате), а затем произнёс: — езжайте в Уранополис.
— Благословите, — прошептал я.
Батюшка коснулся моей головы тяжёлой дланью и чуть подтолкнул.
— Иди, покупай билеты.
До Уранополиса мне дали билеты без всяких вопросов.
5
Алексей Иванович, спрятавшись от ветра и отца Бориса, курил и сцену с билетами пропустил, поэтому, когда он увидел меня, зашедшего за тот же магазинчик и переломившегося в истерическом смехе, то растерялся.
