Огромный автобус осторожно пробирался по тесным мощёным улочкам. Под крышами маленьких домиков причудливой формы фонари давали слабый свет, и в таинственной полутьме воображение легко дорисовывало сказочные домики милых человечков, и казалось, вот-вот появится где-нибудь на крыше Оле-Лукойе. Было неловко за наш огромный диназавроподобный автобус, вторгшийся в этот чудесный мир, и страшно оттого, что вот-вот эта махина заденет какой-нибудь из сказочных домиков.
Ни одной живой души не попалось, пока мы пробирались по дремотным улочкам. И когда автобус пару минут стоял под особо ярким фонарём, никто из пассажиров не вышел и никто не вошёл.
Этот сказочный городок оказался как напоминание: мы направляемся в иной мир и, может быть, уже пересекли ту границу, когда одно бытие сменяет другое…
Потом были ещё городки, все совершенно разные, но все одинаково необычные и привлекательные. Входили и выходили пассажиры. Автобус катился дальше, закладывало уши на спусках, мелькали белые церковки… Было уютно и покойно. Я вспомнил, что при посадке в самолёт отключил сотовый и забыл включить. «Как хорошо», — подумал я. И рука не дрогнула.
— А как мы узнаем, что приехали на предпоследнюю остановку? — нарушил покой Алексей Иванович.
— В смысле?
— Грек сказал, что нам надо выходить на предпоследней остановке, то есть перед конечной, так?
— Ну.
— Но то, что она была предпоследняя, мы узнаем, только когда доберёмся до конечной.
Я пребывал в межбытийном состоянии, вдумываться в силлогизмы Алексея Ивановича не хотелось, и я отослал его к Санькам, сидевшим у противоположного окна чуть ближе к водителю. Саньки занервничали, оттуда донёсся шелест карт и схем, листание разговорника и крики: «Бензинодико! Бензинодико!» — так транскрибировал название нашей остановки Санёк-питерский. Флегматичный водитель, слава Богу, никак на эти крики не реагировал и продолжал следить за дорогой. Народ в автобусе тоже, надо сказать, отнёсся к нарушению тишины спокойно. Алексей Иванович, растревожив Саньков, вернулся в своё кресло, давая понять, что к шуму не имеет никакого отношения. Саньки же взялись за дело всерьёз… Снова зашуршали страницы и Санёк-питерский выдал фразу на языке Наполеона Бонапарта. По интонации выходило, что мы хотим штурмом взять эту Бензинодико. Или умереть. Автобус насторожился. Более всего напугал, наверное, французский, который звучит здесь реже русского. Водитель что-то пробурчал под нос. Вопль повторился. Водитель ответил. На чисто греческом. Интонационно было понятно без переводчика. Санёк, как ни в чём не бывало, помахал нам рукой: «Всё нормально. Он остановит», — хотя казалось, что водитель имел в виду что-то другое.
Мы въехали в очередной городок, остановились у бензозаправки, часть пассажиров вышла, и автобус почти опустел. Когда он тронулся, откуда-то сзади донёсся спокойный женский голос:
— Вот же Бензинодико была, чего не выходили…
Слава Богу, до конечной мы добрались минуты за три. Водитель, не торопясь, открыл нам багажное отделение, мы выволокли сумки и глубоко вздохнули. Воздух был ароматен и опьяняюще свеж, где-то рядом слышалось море, впереди освещалась фонарями обратная дорога до бензозаправки.
Мы пошли по пустынной проезжей части, таща «записки», словно рыбаки сети. Саньки виновато маячили чуть впереди и сверялись по схеме, выданной нам греком в Салониках. По дороге две старухи, используя обрубки русских слов, пытались заманить нас на ночлег. Мы даже пообщались с одной, но только для того, чтобы переменить руки — нас ждала гостиница.
Саньки тем временем достигли искомого дома. На пороге грустно сидела тётка, очень похожая на средних лет дачницу, опоздавшую на последнюю электричку. Как она нам обрадовалась! А я, поставив сумку, вытер пот и сказал Алексею Ивановичу:
— Первым делом на Афоне сдаём «записки».
— Ты поосторожнее, — ответил тот, — видал, как мы с ними таможню прошли? То-то. Игумен не зря нам их дал — это наш пропуск на Афон.
— Но, когда мы туда попадём, мы первым делом их сдадим.
— Само собой. Попасть бы ещё…
Место ночлега не было гостиницей в нашем понимании слова. Это был двухэтажный жилой дом, на первом этаже которого обитала хозяйка, а второй поделён на восемь комнатушек с общей душевой. В доставшейся нам влазили две кровати, шкаф и небольшой столик. Ещё был балкон, как шатёр, укрытый крупными листьями Бог весть каких деревьев.
Умостив между кроватями сумку с «записками», мы сбросили рюкзаки — стало легко и весело. Теперь — к морю!
По дороге заглянули к Санькам. У них комната оказалась попросторнее, имелся персональный душ, а с балкона открывался вид на спящий город и — море!
— Быстрей, быстрей, — торопил Алексей Иванович, — а то увяжутся же.
Море оказалось в нескольких шагах, оно тёплое и ласковое, и не хотелось касаться его пыльными ботинками.
— На обратном пути надо будет обязательно искупаться, — решил Алексей Иванович.
Вдоль берега тянулись вытащенные на сушу деревянные баркасы. Они лежали на боку и в лунном свете походили на огромных морских зверей, выбравшихся на ночлег.
И — ни души. Тихо. Хорошо.
Мы стали подниматься на набережную улочку и наткнулись на Саньков.
— О! — обрадовался питерский, — а мы вас потеряли.
— К морю торопились, — повинился я и, кивнув в сторону, разрешил: — Можете умыться.
Они в точности повторили наш обряд омовения. Питерский, распрямившись, спросил:
— Видели паспортный контроль, где диамонитирионы дают?
— Угу.
— Пошли ещё билетную кассу найдём. Чтоб завтра не искать.
— Мы вообще-то кафе хотели найти, — сказал Алексей Иванович. — И посидеть там. — Словно «посидеть» он произнёс так, словно каждый слог был в нём ударный. После паузы добавил: — Спокойно посидеть.
Санёк пропустил и ударения, и наречие.
— Так по дороге найдём.
Набережная, где первые этажи домиков занимали магазинчики для паломников и ресторанчики, была пуста. Мы лениво обсуждали, во сколько лучше встать завтра и какую карту Афона лучше купить, как услышали:
— Молодые люди, не проходите мимо!
В дверях ресторанчика стояла невысокая женщина, похожая на белую курочку. Ну, учитывая, что одёжа на ней больше походила на халат шашлычника с волжской набережной в конце лета, то всё же — на пеструшку. Нет, мы определённо были дома!
Алексей Иванович встал.
— Заходите! Покушайте! — она сказала это так искренне и задушевно, что все шашлычники отдыхают — всё-таки Европа.
Санёк-питерский спросил:
— А далеко здесь до кассы?
— Да нет, вон, где набережная кончается.
— Надо сходить, — вздохнул Санёк, поглядывая на Алексея Ивановича.
— Вы идите, а мы посидим, — как можно вежливее, сквозь зубы, выдавил Алексей Иванович.
У меня никогда не хватило бы духу так в наглую отшивать соотечественников, и я посмотрел на Алексея Ивановича с благодарностью. И виновато — на Саньков. Ну, они и пошли.
Мы не стали заходить внутрь, прошли в огороженное оранжевой плёнкой то ли от других ресторанчиков, то ли от ветра пространство, выбрали ближний к морю столик и обрели покой. Было тихо и хорошо. Но пришлось говорить — подошла наша милая пеструшка. Звали её Яна. Родом она была с Украины.
— Ты как? — зная мои хвори, спросил Алексей Иванович.
Мне пришлось долго бы объяснить, и всё равно никто бы ничего не понял, потому я просто кивнул.
— Пол-литра сухого красного вина, только какого-нибудь именно вашего, местного вина.
— О! У нас есть отличное домашнее вино.
— И сыра! — подал-таки я голос.
— Я принесу вам фету! — торжественно объявила пеструшка.
— Несите.
Когда она ушла, Алексей Иванович спросил:
— А что такое фета?
— Какая разница? — вопросом на вопрос ответил я.
Вино и фету[20] нам принёс сухонький невзрачного вида, но с очень добрым и улыбчивым лицом этакий состарившийся петушок. Ещё он принёс большие папки с меню, в котором мы ничего не понимали, как и в его иноземном лопотании. Пришлось звать пеструшку, и скоро на столе появились салаты, мясо с обилием гарнира и подогретый слегка хрустящий хлеб.
Где-то в середине трапезы снова появились Саньки… Впрочем, это было уже неважно… В гостинице прочитали вечернее правило, затем не могли остановиться и стали читать благодарственные молитвы, потом — просительные. Спать не хотелось.
Кто-то из нас заглянул в шкаф и там обнаружил тёплые одеяла. Укутавшись, всё-таки легли и тут же уснули.
7Самое яркое впечатление утра — свисающие над балконом гранаты. 5 ноября, в Москве — мороз, а тут… Вот полицейский участок напоминал обычное районное почтовое отделение: сотрудники огорожены деревянными барьерами со стёклышками, на стенах — такие же плакаты, только на греческом.
