По законам штата Калифорнии гражданин США, проживший в Калифорнии пять лег, имеет право после достижения шестидесятилетнего возраста получать пенсию, 85 долларов в месяц. Так как у меня есть сын, профессор, могущий поддерживать меня, то мне определена пенсия в размере 60 долларов 43 сента в месяц; потом она была сведена на 29 долларов вследствие увеличения жалованья моего сына, когда он стал associate professor. К этой сумме присоединяется возмещение расходов на медицинскую помощь, однако в таком размере, чтобы сумма пенсии не превышала 85 долларов в месяц.
В июне 1956 г. мы отправились на три месяца во Францию, в Париже состоялось венчание моего сына с Ириною в церкви Св. — Сергиевского подворья. Той же весною мой сын Владимир вылетел в Москву в составе делегации, которую пригласил патриарх Алексий. В этой делегации, состоявшей, кажется, из восьми лиц, были от. Василий Кривошеин, профессор Оксфордского университета Димитрий Димитриевич Оболенский, француз Olivier Clement. Патриарха им не удалось повидать, потому что он ко времени их приезда заболел. Кроме Москвы, делегацию возили в Петербург, Киев и на юг России. Письма, в которых Владимир сообщал нам в Лос- Анжелес о пережитом в России, были очень содержательны. В Петербурге он пошел на Кабинетскую улицу в тот дом, где была гимназия Стоюниной. Учительница, встретившая его, узнав, кто он такой, сказала: «Наша советская школа гордится тем, что здесь помещалась гимназия Стоюниной». На вопрос «Вы знали мою бабушку?» она ответила: «Нет, не знала лично, но кто же не знает имени Марии Николаевны Стоюниной!». Такие речи, невозможные во времена Сталина, показывают, как изменилась атмосфера в эту пору в СССР. Когда Владимир, желая поехать к своим тетушкам Аделаиде и Вере, сказал шоферу, что ему нужно ехать в Приморский район на проспект Щорса, стоявшее с ним рядом лицо пояснило шоферу: «Отвезите Владимира Николаевича на Малый проспект, на Петербургскую сторону». Это пояснение показывает, что население Петербурга не принимает болыпевицких названий улиц и хранит в своей памяти дореволюционный Петербург. От сестры моей Веры Владимир узнал, что Аделаида умерла уже в 1946 г., умерли также Виктория и ее муж.
Особенно сильное впечатление произвело на меня письмо Владимира, которое он озаглавил: «Встреча с русским народом».
Жизнь наша благодаря Ирине стала более благоприятно обставленною. Она проявила кулинарное искусство и очень улучшила наше питание. Заботясь о красоте, она придала нашей обстановке привлекательный вид. Как ученый энцефалограф, она стала членом Физиологического отделения в Медицинской школе Калифорнийского университета, но продолжать научные занятия энцефалографиею ей в 1957 г. не удалось. Профессор Lindsley, который мог бы организовать для этой цели лабораторию, оказался так перегруженным всевозможными обязанностями, что не в состоянии был найти время для этой работы.
В 1956 и 1957 гг. большое удоволььствие доставляло нам знакомство с художником князем Борисом Алексеевичем Мещерским и его женою Мариею Александроною, преподавательницею русского языка в Калифорнийском университете. Князь Мещерский был внуком княгини Оболенской, основательницы хорошей женской гимназии в Петербурге.
После ее смерти дочь ее княгиня Мещерская была начальницею этой гимназии. Мещерские, и муж, и жена, были хорошие рассказчики с большим жизненным опытом. Борис Алексеевич рассказал нам интересную историю из жизни русского эмигранта, который был любителем птиц и знатоком их нравов. Живя в Париже, он заметил, что в песне французских соловьев есть только четыре колена, а у русских соловьев — восемь колен, иногда и больше. Он стал учить в Медоне французских соловьев петь по–русски и достиг своей цели. Восхищенный живым рассказом об оригинальном поступке эмигранта я сказал Борису Алексеевичу, что ему нужно напечатать этот рассказ. Через два месяца мы читали в «Новом Русском Слове» рассказ «Соловей», написанный так же живо, как он был рассказан.
В мае Борис Алексеевич сказал нам, что хочет нарисовать мой портрет и подарить его Андрею. Состоялось девять сеансов, во время которых был нарисован портрет карандашом и после этого Борис Алексеевич стал дома писать портрет маслом. Своей сестре Спечинской он писал в Вашингтон, как он гордится тем, что ему удалось написать портрет такого философа, как Лосский.
У Бориса Алексеевича живут в США две сестры и у Март! Александровны сестра. В июне они поехали на автомобиле в Вашингтон. В ста милях от Вашингтона автомобиль их свалился с горы и оба они погибли. У Марии Александровны был сломан позвоночник около шеи, следовательно, смерть должна была наступить моментально, а у Бориса Алексеевича была продавлена грудь и он умер по дороге в госпиталь, не приходя в сознание. Гибель их произвела потрясающее впечатление на всех нас, любивших и высоко ценивших их. Трудно примириться с мыслью, что так внезапно и насильственно прекращена жизнь этих двух лиц, способных к плодотворной работе и доброму общению со своими друзьями.
По окончании осеннего семестра 1957/58 года Андрей получил право не читать лекций в весеннем семестре (sabbatical semester) и в начале февраля мы поехали в Европу на семь месяцев. Восьмого февраля, когда нам оставалось менее суток до приезда в Гавр, мы получили на пароходе радиограмму „Vladimir <1ёсШ“ (Владимир умер). Седьмого февраля он скоропостижно умер от сердечного припадка. За день до этого он пережил радостное для него событие: сын его Иван приехал из Соединенных Штатов в Париж, куда его перевели, чтобы он служил в американской армии, как переводчик с французского на английский и с английского на французский языки.
Заупокойную литургию по Владимире служили два епископа Патриаршей Церкви, епископ Николай и из Лондона прилетел епископ Антоний (Блюм), сказавший хорошее слово при отпевании. В сослужении было 14 духовных лиц всех юрисдикций, настолько Владимир пользовался известностью и уважением. Похоронен он на кладбище в St® Genevi£ve des Bois.
Многолетний труд Владимира о Мейстере Экгарте, который он писал при Сорбонне, как диссертацию, был почти закончен им. Его шеф профессор Gondillac, читавший готовые главы труда и одобрявший их, сказал, что труд этот будет напечатан. В Богословском Институте St. Denis Владимир читал по–французски «Курс догматического богословия». Слушатель его француз, принявший православие, Olivier Cement, стенографировал этот курс. Свою запись Clement прочитал Владимиру, признавшему, что его мысли переданы точно. Книга эта будет напечатана. Книга Владимира „Essai sur la th^ologie mystique de lTEglise d'Orient" переведена на английский язык и в 1957 г. издана в Лондоне.
Андрей работал в архивах Парижа, Лондона, Гааги и Амстердама, а я жил большею частью в городе Tours у сына своего Бориса. В Лондон мы поехали вместе с Андреем и провели там апрель, живя в дружеской нам семье Dudding- шп'ов. Мистеру Duddington'y было в это время 93 года. При общении с ним всегда получалось впечатление, что он обладает несокрушимым здоровьем. Поэтому тяжело было заметить в средине апреля, что жизненные силы его ослабевают. Сын его Александр, доктор психиатрии, устроил отца в хорошей клинике, где у него нашли диабет и болезнь почек. Через несколько дней он в клинике скончался. Согласно его завещанию тело его было сожжено. Наш приезд в Европу крайне омрачился двумя смертями.
Борис получил из Лувра ответственное поручение устроить в Париже в здании Orangerie выставку «Французское искуоство и Европа». Работу эту, требовавшую переписки со многими государствами, Борис удачно выполнил и выставка открылась в июле. Живя в Туре, я познакомился благодаря Борису со многими ценными трудами по истории искусства. Между прочим, нашлись у него и труды советских ученых, например ценная книга Жидкова «Русское искусство ХУШ века».
В Тур приехала из СССР группа учителей французского языка для усовершенствования своих знаний языка. В Туре они пробыли только несколько дней, но успели зайти в Музей. Борис показал им свое детище, делая интересные пояснения. На прощание они в знак благодарности подарили ему альбом большого формата «Левитан», изданный в 1957 году. В нем находятся воспроизведения лучших картин Левитана. Даже и такая картина, как «Над вечным покоем» помещена в альбоме.
Внук мой Иван написал оригинальную драму на английском языке. Сущность ее такая. Отец семьи во время ссоры с женою и дочерью упал в обморок, продолжавшийся несколько минут. Это время наполнено было для него сложными переживаниями. Ему казалось, что он умер и попал в учреждение, где определяли, какие души отправить в рай и какие в ад. Его душа была отправлена в ад, и наказания, которым он подвергался в аду, были весьма своеобразны. Он встречал там лиц, которые были воплощением его пороков. Общение с ними было мучительно. Переживания его, длившиеся в действительности несколько минут, были так сложны, что, ему казалось, они наполняют несколько столетий. Когда он очнулся после обморока, он не мог сочетать пережитое с окружавшею обыденною действительностью и сошел с ума.
