Много лет находясь вблизи старца Амвросия, Леонтьев не уставал удивляться его необыкновенной духовной одаренности от Господа. Это был поистине великий человек Был момент, в 1878 году, когда Леонтьев, испытывая трудности (бытовые, семейные), не знал, за что взяться, и написал об этом о. Амвросию. Тот просто велел ему приехать в Оптину «Это духовное приказание было для меня совершенным сюрпризом, – писал Леонтьев. – О. Амвросий вообще очень мягок и осторожен со мной. И это решительное слово его ужасно обрадовало меня и доказало мне, что он полагается больше прежнего на мою веру. С души как камень спал».
Вот несколько отрывков из писем Леонтьева, где он говорит об о. Амвросии. «Пока я не знаю взгляда о. Амвросия, я ничего сам решить даже и "про себя" не могу» (9 марта 1889). «Что касается до ума о. Амвросия, то уж это мы знаем. Это удивительно тонкий ум и именно в практическом направлении, а не в собственно мыслительном. Мудрость, скажу просто – даже ловкость батюшки о. Амвросия изумительны и в способе духовного руководства, и в хозяйственных делах (например, создание Шамордина в 4 с половиной года) и, наконец, и в политике даже, которую он по своему положению и значению вынужден вести между архиереями (которые все меняются), между требованиями разнообразной паствы своей, претензиями монахов. Какая тут простота ума!.. Твердость характера, справедливость, прямота веры и добрых целей» (19–31 января 1891 года). «О. Амвросий по натуре и по уму склада более практического, чем созерцательного. «Практического», разумеемся, не в каком-нибудь мелком смысле, а в самом высоком и широком. В том смысле, например, в каком и Евангельское учение можно назвать в высшей степени практическим. И любовь, и жестокие угрозы, и высшие идеалы отречения, и снисхождение к кающимся грешникам. Прибавлю еще: он скорее весел и шутлив, чем угрюм и серьезен – весьма тверд и строг иногда, но чрезвычайно благотворителен, жалостлив и добр… Теорий моих и вообще "наших идей", как вы говорите (это пишется В. В. Розанову. – Сост.), он не знает, и вообще давно не имеет ни времени, ни сил читать. Но эпоху и людей он понимает превосходно, и психологический опыт его изумительный. Иногда, впрочем, приказывает себе вслух читать некоторые рекомендованные ему небольшие статьи» (14 августа 1891 года).
В начале 1891 года о. Амвросий постриг Леонтьева в монашество с именем Климента. Леонтьев был очень болен, – он перенес дизентерию, заражение крови, у него был тромбофлебит, плохо работало сердце, кроме того – быстро развивающаяся болезнь мочевого пузыря, грозившая большими неприятностями. Однако он, сам по своему университетскому образованию врач, не унывал, а жизнь в Оптиной давала дополнительные силы. Старец Амвросий был прозорлив, он видел, что дело идет к концу, причем как для него самого, так и для Леонтьева. Он благословил его ехать в Троице-Сергиеву Лавру, чтобы быть ему ближе к Москве, к врачам, ведь может потребоваться срочная операция.
«Старец настойчиво, уже с весны побуждает меня к этому переселению… говорит: "Не должен христианин напрашиваться на слишком жестокую смерть. Лечиться – смирение". И даже торопит отъездку пока не холодно. Может быть, у него есть и другие обо мне соображения, о которых он умалчивает… А если бы он сказал: "Не ездите и готовьтесь здесь умирать" (как он иным и говорит иногда), то я, конечно, остался бы». Из Троицкой Лавры, где он поселился в гостинице, Леонтьев пишет: «Уезжая, я благословился у старца возвратиться в Оптину около 15-го сентября». (К этому письму примечание: «Замечу, однако, кстати, что старец как-то особенно настойчиво выпроваживал меня к Троице. Почему – не понимаю. Явный повод, конечно, близость специалистов по моей болезни, могущей причинить слишком лютую смерть. Но что-то подозревается и тайное, а что – не знаю». – Эту тайну Господь скоро, очень скоро откроет ему).
В тот год, находясь в Шамординском монастыре, где старец Амвросий простился с Леонтьевым («Прости меня, прости!» – говорил старец ему), он заболел и не смог вернуться в Оптину. Скончался там 10 сентября. Спустя неделю, узнав об этом, Леонтьев пишет: «Кончина моего старца о. Амвросия не застала меня врасплох; он был так слаб, что я дивлюсь, как он мог еще дожить до 79 лет. Я столько лет ждал со дня на день его смерти, что теперь ничуть этим не поражен. Понимаю, конечно, что встретятся еще не раз случаи, если проживу еще долго, когда я буду восклицать: "Где отец Амвросий?" Но что же делать! Воля Божия!»
Но если отцу Амвросию было 79, то Леонтьеву (отцу Клименту) только 60 лет. И тем не менее 12 ноября того же 1891 года он скончался – и не от своих старых и грозивших ему недугов, а от воспаления легких: он случайно простудился, сидя у открытого окна… Его похоронили на кладбище Гефсиманского скита, что близ Сергиева Посада.
Это был писатель первого ряда, своеобразный и в творчестве, и в жизни. Многие деятели культуры отмечали, что Леонтьев – борец против уравниловки, однообразия, против пошлости мещанства, собственно, против насильственного умерщвления народа.
«В жажде равенства, – писал Бердяев, – охватившей мир, он почуял и пытался раскрыть дух антихриста, дух смерти и небытия». Леонтьев видел начало того страшного слияния народов и отдельных личностей в серую массу без лица и национальности, которое грозило охватить Америку, Европу, Россию… Писатель, ученик Оптинского старца, он ярко и беспощадно изображает будущее, видя его ростки уже в своем времени, – этому много помогало глубокое проникновение писателя в святоотеческую духовность.
Леонтьев под руководством старца Амвросия занимался умным деланием – творил Иисусову молитву. Старец учил его тонкой борьбе с дьявольскими приражениями к уму. Бывало также, что старец благословлял его писать ответы на письма, полученные им, старцем, от людей, ищущих духовного совета. Так, в марте 1888 года он ответил на ряд вопросов студента Московского университета. Письмо Леонтьева – очень серьезное и в то же время яркое как по мысли, так и по живым деталям, так как он приводит случаи из своей собственной жизни по тому или иному поводу. В этом письме есть очень тонкие моменты. Например, он пишет: «Мы все нынче ищем сразу сильного чувства, трепетного ощущения, искренности и т. д. Это большая ошибка. Не только ровную молитву приобрести невозможно, но и ровная вера едва ли кому-нибудь доступна, разве великим подвижникам (и за то, что у них вера всегда ровна, я не ручаюсь; свидетельств святоотеческих на это не помню). Помните Евангельское: "Верую, Господи, помоги моему неверию"? Можно считать себя верующим, но нельзя никогда считать себя достаточно верующим». Разобрав затем целый ряд вопросов, Леонтьев пишет: «Не знаю, хорошо ли я объясняю, но я передаю вам то, чем руковожусь в жизни сам. Так меня учили и древние аскетические писатели, и духовные старцы нашего времени». И в конце письма: «Писано по благословению Оптинского старца отца Амвросия. Март 1888 г. Оптина Пустынь». Можно заметить: многие ли из русских писателей так прилепились к духовным наставникам, многие ли занимались чтением аскетических творений подвижников духа? Впрочем, изучение жизни и творчества К. Н. Леонтьева еще впереди – еще нет его полного жизнеописания.
Леонтьев в своих сочинениях много упрекал интеллигенцию и особенно дворянство за то, что они отдалялись и от Церкви и в том числе, от монашества, очевидно, поддаваясь настойчивой пропаганде либералов, поборников «свободы»… «Позволю себе думать, – писал он, – что в наше время нужно считать не совсем оконченным христианское воспитание того человека, который не дал себе труда познакомиться с монашеским учением, не искал общения с истинно духовными людьми» (статья «Добрые вести»). Рассуждая о страшной деградации общества в западных странах (в немалой степени и в России), о духовном упадке или едва ли не смерти заживо, – Леонтьев все же говорит: «Пока религия жива, все еще можно изменить и все спасти».
ВЛАДЫКА ОПТИНСКОГО ДУХА
Оптинские связи епископа Михея (Алексеева)
(1851–1931)
Каждую неделю причащался Святых Христовых Тайн в Андреевском соборе Кронштадта командир 7-го флотского экипажа капитан 1-го ранга Михаил Федорович Алексеев, морской офицер из дворян. Он в течение почти двадцати лет, с 1872 года, был духовным чадом протоиерея Иоанна Ильича Кронштадтского и считался своим человеком в соборе – батюшка разрешал ему прислуживать в алтаре. И вот Великим постом 1890 года, ненастным мартовским днем пришел он к отцу Иоанну с горестным известием о скоропостижной кончине своей молодой супруги. Сразу же после похорон потрясенный горем капитан по благословению своего духовного отца подал рапорт об отставке и вскоре получил ее. Судьба его резко изменилась, на взгляд посторонних людей – неожиданно и лишь по поводу постигшего его горя, а на самом деле закономерно: отец Иоанн, зная его благочестивое устроение и превышающую всякие земные привязанности любовь к Богу, благословил его вступить на путь монашества, идти послушником в Иоанно-Предтеченский Скит Оптиной пустыни под руководство великого старца Амвросия. Михаил Федорович увидел в этом волю Божью, оставил все и 30 марта уже был в обители, о которой он знал и раньше и всегда считал, что этот монастырь «самой строгой жизни». Старец Амвросий с любовью принял его под свое крыло. «Я здесь укрепился, – писал впоследствии владыка, – оставил земную суету и, вдумываясь в свои дела, исправлял свои недостатки под руководством старцев. Там я думал остаться навсегда».
