25 июня (по ст. стилю) наступил кризис, – о. Никон так ослабел, что не мог даже диктовать ответа на письмо. Увидев его тяжелое состояние, о. Петр призвал архимандрита Никиту, тоже ссыльного монаха, и тот причастил болящего, а затем прочел и канон на исход души. «Это было в 12 часов дня, – пишет мать Мария. – В два часа о. Никон пил чай. В семь часов вечера выпил еще немного и затих. Часов в девять вечера сестра Ирина предложила болящему еще чаю, но он отрицательно покачал головой и закрыл глаза. Подумав, что о. Никон хочет заснуть, сестра Ирина тоже прилегла в соседней комнате отдохнуть. Отец Петр сидел за столом и писал. Тихо было в доме. Только тяжелое дыхание больного о. Никона и тихие стоны его нарушали безмолвие. Часа через полтора сестра Ирина вновь подошла к кровати умирающего. Отец Никон все так же спокойно лежал, редко и тяжко, со стонами, дышал. Что-то поразило сестру Ирину, когда она взглянула на его лицо. Какая-то едва уловимая перемена произошла в нем за эти полтора часа…
– Отец Петр! Да ведь батюшка умирает!.. – воскликнула она.
Подошел о. Петр, молча, со страхом и трепетом стояли они и смотрели, как душа о. Никона покидала тело, дыхание его становилось всё реже и реже… Наступила страшная тишина… Было 10 часов 40 минут вечера. Как лежал о. Никон на правом боку с чуть наклоненной к плечу головой, так и скончался».
27 июня состоялись похороны.
В конце тридцатых годов, по окончании срока ссылки, о. Петр поехал в Тулу, где служил сначала в храме святого Илии Пророка, а потом в храме 12-ти Апостолов. В это время он был рукоположен во иеромонаха. «Прихожане полюбили кроткого и благодатного священника, – пишет м. Антония, – но настоятель позавидовал ему и предал его власти. О. Петр вовремя узнал об этом и скрылся в деревню Руднево под Тулой. Три года он безвыходно просидел в доме у сестры одной своей преданной прихожанки Ксении Петровны». Это были 1940–1943 годы. Сталин разрешил открывать храмы. О. Петр узнал, что в знакомом ему селе Венёв-монастырь (в 18 верстах от города Белёва) в старинной церкви Николая Чудотворца начались службы, – и пошел туда. Скрыв, что он иеромонах, он поступил туда сторожем. Было тяжелое и голодное военное время. Однажды ночью пришли сюда бандиты, ограбили храм, убили священника, а о. Петра избили и опрокинули на него поленницу, – он едва остался жив.
О. Петра заподозрили в соучастии с убийцами, отвезли в Тулу и посадили в тюрьму. Началось следствие. Целый месяц почти беспрерывно молился он святителю Николаю, – и вот выяснилось, что на нем нет никакой вины. Его отпустили. Он вернулся в храм и вскоре начал там служить. Потом его перевели в село Черкассы, где служил он в 1955–1957 годах. С этого года и до 19б1-го он был настоятелем храма в селе Туртень Ефремовского района. Во время хрущёвских гонений на церковь храм в Туртени закрыли, и о. Петр вернулся в Черкассы. Он купил дом и обосновался тут навсегда с несколькими своими учениками и келейниками.
Неизвестно, в какое время посвящен был о. Петр в сан игумена. Не знаем также, к какому времени отнести его поездку в Почаев, где он пострижен был в великую схиму с именем Павла, и, вероятно, там же возведен в сан игумена. Постригали его киевские архимандриты Полихроний и Кронид. Живя очень замкнуто в Черкассах на Красивой Мече, о. Павел ходил в церковь Сергия Радонежского только утром, на Литургию. Всенощные и другие службы он правил дома с людьми своей маленькой общины. Постепенно он начал старчествовать, так как люди шли к нему во множестве. И чудно проявились его высокие духовные дары.
То, что он был носителем благодатного оптинского духа, подтверждает его видение, о котором он не счел нужным умолчать: к нему пришли все оптинские преподобные старцы. Скончался он 29 марта 1981 года девяноста двух лет от роду. В это время происходил сильный разлив Красивой Мечи, отрезавший дом о. Павла от храма, от основной части села. Ко дню похорон река вошла в свои берега, и множество народа пришло проститься с покойным батюшкой. Погребение в ограде черкасского храма совершали преосвященный владыка Герман и двенадцать священников. В гроб по его завещанию положили рубашку и наволочку, которые некогда подарил ему старец Варсонофий.
Шести лет не дожил схиигумен Павел до открытия Оптиной в 1987 году. Могила его оптинцами не забыта.
МАТУШКА
Житие схимонахини Сепфоры Клыковской (память 30 апреля /13 мая)
1
С химонахиня Сепфора, в миру Дарья Николаевна Шнякина (урожденная Сенякина), родилась в крестьянской семье, в селе Глухово Гавриловского уезда Тамбовской губернии, 19 марта (по ст. стилю) 1896 года. Отец ее, Николай Алексеевич, крестьянин-середняк, и мать, Матрона Герасимовна, были работящими, честными, верующими людьми, хотя и неграмотными. Из тринадцати детей, родившихся у них, выжили трое: Дарья и ее братья Василий и Павел, которые были впоследствии убиты – первый на войне 1914 года, второй – при раскулачивании, в начале 1930-х годов.
Матушка в конце своей жизни (а она прожила сто один год) вспоминала: «Жили мы хорошо с родителями, божественно… Икона на вратах… Божий люди были в родне моего отца: один монах, а другой не монах – выше монаха, все знал… В маминой родне было три монахини и один монах. В Тамбове, по соседству с нами, жил премудрый старец Архипий, – часто бегали девчонками к нему. В Дивеево ходили пешком: пять дней туда, пять дней обратно».
Дед Дарьи, раб Божий Алексей, много странствовал по святым местам. В 1903 году привез семилетней внучке четки. Матушка вспоминала также, как учили ее Иисусовой молитве при храме Покрова то ли монахини, то ли черницы: с каждым движением тела при работе произносишь «Господи, Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя грешную»… А работы в деревне было много. К ней крестьяне приобщались уже с детства. Труды почти все тяжелые, но разнообразные: в огороде, на лугу, в лесу, на пашне, дома на скотном дворе и так далее. В воскресенье – в храм. Жизнь нелёгкая, но простая, среди русской природы – открытой Божьей книги, говорящей о Создателе.
На третьем году войны смертью храбрых пал на поле брани брат Дарьи Василий. Вскоре скончался отец, которому было в это время всего сорок пять лет. Почувствовав приближение смерти, он зажег свечу и, сжимая ее в холодеющих руках, сказал: «Подержите меня… я сейчас умру». Дарье исполнилось двадцать лет. Отец, пока был жив, не выдавал ее замуж, так как знал, что она этого не хочет. Она желала принять иноческий постриг. Вера ее была глубокой и сильной, но, видимо, она чуждалась самочиния, жизни по своей воле, – и не просила родителей позволить ей покинуть мир. Не спешил и Господь причислить ее к ангельскому чину. Он повел эту верную Ему душу через многие испытания и наградил ее великими духовными дарами.
Долог был этот поистине узкий и каменистый путь для матушки Сепфоры! Господь, сотворивший обитель в ее сердце, не оставлял ее. Она вошла в жизнь пусть не монахиней, но с монашеским устроением души. Она любила Господа и знала, что тот есть любящий Его истинно, кто исполняет Его заповеди. Людям казалось, что перед ними грубая крестьянка, едва грамотная, в самой простой и всегда темной одежде, в лаптях, а потом в сапогах или чунях с глубокими галошами, всегда покрытая платком, – а это был духовно просвещенный – Самим Богом – человек, не изучением, а духом постигший многие тайны аскетического делания.
Когда, после кончины отца, в 1916 году, к ней посватался молодой односельчанин Дмитрий Шнякин, человек верующий, бывавший в Сарове и Дивееве, – мать Дарьи благословила этот брак Девушка безропотно подчинилась. Она вошла в большую зажиточную семью: у свекра, старосты сельского храма, было четверо сыновей и дочь, большое хозяйство. Он не позволял своим детям после женитьбы отделяться от него, и вот в доме собралось пять снох, пять молодых женщин. Дарья стала старшей снохой, которой по чину полагалось за всем следить, всем распоряжаться, словом быть домоправительницей. Матушка вспоминала, что ей тогда «некогда было лапти снять», не то что отдохнуть. Она справлялась со всеми делами, и все были ею довольны. Несмотря на постоянную занятость, она не уставала, – Господь давал силы, так как она постоянно помнила о Нем.
В 1917 году у нее родилась дочь Александра. В 1922 году – дочь Параскева. После рождения Параскевы свекор, довольный ее трудами и духовным устроением, отпустил ее с глуховскими паломницами в Саров и Дивеево. Время было трудное. Кругом по деревням – голод и болезни, нищета и запустение. Саровские монахи и дивеевские инокини уже лишены были новой властью всего хозяйства, жили в великой скудости. Саровский настоятель Руфин (уже предпоследний) выбивался из сил, не зная, как накормить братию.
Паломники, простые русские люди, идут по проселкам через поля и леса, – ночуя в стогах сена, подкрепляясь в пути сухарями с водой. Но несут в святую обитель кто что может: кусок полотна, новые лапти, немного крупы, соли, постного масла… Дарья также имела в мешке за спиной что-то для иноков. Она идет, как и все богомольцы, босая, с палкой в руке, неустанно повторяя Иисусову молитву. В 1924 году, после рождения дочери Лидии, – снова в Саров. Через три года обитель преподобного Серафима будет закрыта. А в 1928 году, через год после рождения дочери Иулии, Дарья с несколькими паломницами отправилась пешком в Киев, к святыням Печерской Лавры. То были времена, когда волна за волной катились на русских людей, на Русскую Церковь скорби: Господь шел по Руси Святой в терновом венце.
