7. Почти такая же и таковая вся борьба и смысл наших слов. А ты все делаешь, чтобы скрыть наше рассуждение, и фальсифицируешь, и повреждаешь, и перетолковываешь, и обрубаешь, злонамеренно опуская в промежутке самое важное, смешивая и сливая, и много черной жидкости злодейства из своего сердца, словно каракатица, изливая, себя самого прячешь вместе с худыми [твоими] мудрованиями, а наших источников прозрачность превратив в мутное напоение, льешь через уши в сердца слушателей, на свою голову, несомненно, обеими руками почерпая пророческую клятву, согласно сказанному: «Горе напояющему брата своего развращением мутным» [1481]. Скажи же мне, не сам ли ты своим свидетельством подтверждаешь наши слова, что мы не говорим, будто эта благодать есть божественная сущность? Каким же тогда образом она у {стр. 334} нас второй Бог? Ведь безсущностного Бога и в помысле вообразить невозможно. Видишь, что несостоятельна и без труда распознаваема клевета, в которой ты блуждаешь, взбаламучивая и устрашая, и потрясая, и худо направляя Церковь Божию, насколько, конечно, это от тебя зависит?
8. Поскольку и по недостатку мужей, когда ни один, как кажется, не послушался из благомысленных, монах принял покровительство женщины, и в неправеднем имении [1482] не старающейся быть верною, и не пожелавшей сотворити себе други от этой мамоны неправды, которые, егда оскудеет, приимут ее, ставшую их другом от здешних [времен], в вечныя свои кровы [1483], по слову Господню, но [вместо этого избравшей себе в друзья] варлаамитов, и на земле из [под] Божьего крова изгнанных священными судами и страшнейшими отлучениями, как и Василина некогда — придерживающихся мудрования Ария, и Патрикия — [последователей] Севира, как рассказывает блаженный Максим [1484]. Итак, когда она всеми средствами и со всем усердием помогала и худо отверзла руку, и еще хуже расточала то, что не хорошо собрала [1485], и тем обратила умы падких на наживу, дабы то [что она собрала] более не выносилось из тьмы и закромов, в которых оно содержалось прежде, или чтобы нести [это] к тьме и закромам нечестия, к которым это теперь несется. И когда, стало быть, она таким образом помогала, — не трудно понять, кем будучи движима, — и щедро предоставляла тебе средства, ты не только с богословами вновь раздул необъявленную войну и с им единомысленными, но и все божественное решил срочно показать враждебным по отношению к самому себе, сталкивая друг с другом богословие и высшее его созерцание Бога, и богословов подняв [в бой] против от века боговидцев, насколько это от тебя зависело, и самих [боговидцев] вооружив друг против друга, и каждого из них воздвигнув на себя самого и друг против друга мобилизовав их гласы, как это совершенно явно обнаруживается от начала и до конца.
9. Хотя оную Патрикию, что во времена божественного Максима оказывала поддержку последователям Севира, некоторые извиняли {стр. 335} и говорили в ее защиту, что не по собственному побуждению она протянула руку [помощи] Акефалам, но сделала это, послушавшись иных советчиков, [но] сей сильный в божественном [муж] сказал: «Я не так отношусь к произошедшему, держа в памяти Ровоама, сына великого Соломона [1486], а вместе с тем и зная, что клятвенно запрещено приступать к каноническим вещам тем, кто не имеет на это права, и особенно женщинам, которым молчание божественное слово провозгласило полезнейшим дыхания [1487]» [1488]. Ныне же акиндинова и [происходящей] от него многовидной опасности (κινδύνου) заступница стережет по большей части в своих внутренних комнатах вождя столь отборных порочнейших догматов, выжидая время и то, углаждая перед ним путь лукавствий какими сама знает способами, посылает его вперед, чтобы он свободно говорил и наставлял тех, кого она предварительно околдовала своими ухищрениями, и через них улавливал многих.
10. Когда же она узнала, что явились противостоящие заблуждению и ищут сего [Акиндина] — те, кого он недавно пытался ввести в заблуждение в присутствии возражающих, требующих от него придерживаться собственных учений, тогда снова в своих еще более сокровенных местах она прячет этого мужа, и говорит, что он не может присутствовать — ибо он вовсе не хочет производить шум — и что она сама готова учить точности догматов и говорить в защиту того, кто скрыл самого себя [от людских глаз], если бы только кто–нибудь захотел учиться у нее и подставлять [ей свои] уши как учителю. Ибо не ее [дело] — появляться в театрах, но учить приходящих, ибо она приобрела точный опыт божественных догматов, не только более всех сошедшихся на те великие соборы, которые постыдили оного Варлаама и по нем другого Варлаама [то есть] Акиндина, и не только более других, здесь прославленных и авторитетных, но и более самого ныне благоразумно скрывающегося. Ибо если поначалу она и была его слушательницей, но затем все Писание с величайшим вниманием, — подобно тому, как она и все изучила, — исследовав, приобрела в нем познания настолько более точнее, чем у поначалу ее обучавшего, что она может и свободнее, чем он, говорить, и защищать его в этих [вопросах], когда он по своему благоразумию скрылся.
11. Таким образом, она не только иных советчиков послушалась, чтобы взяться за то, что не дозволено, и что клятвенно запрещено женщинам, как провозгласило божественное слово, но и по собственному произволению, и считает для себя вопросом чести быть учителем мужей в божественных догматах, и тем, кто не желает уступить, противо{стр. 336}стоит, и самого научившего ее она смелее и выше, и ни Владычнего повеления не стыдится, ни с апостольской заповедью и мыслью не соглашается, когда он говорит: «Женам учити не повелеваю» [1489], и приказывает в церквях совершенно молчать, и по домам не учить, но только спрашивать ради того, чтобы учиться [1490], ни самого прозванного от богословия Григория в расчет не принимает, который в Стихотворениях прямо пишет:
«Поверх подобает носить стыдливости покров женам, —
и пусть бы сражались речами противоположными мудрецы,
рассеивая неверных, —
им же да будет заботою ткацкий челнок и пряжа, и песни божественные,
а для всего остального — мертвыми быть, ибо так будет лучше» [1491].
Все это абсолютно пропустив мимо ушей, она с присутствующими разговаривает непринужденно, или уместнее сказать — дерзко более, а [обращаясь] к отсутствующим, пользуется длинными письмами, которые если бы здесь можно было представить, то еще скорее всякий бы признал, что воистину к ней подходит сирахово: «несть злоба паче злобы женская» [1492].
12. Но она скажет, что видит примером [себе] богочестивую оную Феодору, которая председательствовала на Седьмом Соборе, и если какая другая [императрица] подобно ей становилась на защиту божественных обычаев и догматов? Но саму себя она таким образом покажет поправшей вместе с горними и дольние законы и пытавшейся присвоить ниоткуда ей не подобающую царскую власть и честь. Ведь что с того, если даже она некогда была на короткое время причастна имени некой династии? Разве от этого она причтется к получившим царскую власть и будет законополагать, если понадобится, и созывать общие соборы, и утверждать то, что хорошо ими постановлено? Как бы не так. И что я говорю об этой, которая и после того, как породнилась через брак с семьей царя, всегда была рабой воистину царствующих? Ибо та, и соцарствуя живому Феофилу, будучи равным образом увенчана царской короной, отнюдь не бралась за такие дела прежде, чем овдовела, и по справедливости осуществляла по наследству подобающие [ее] ребенку права царствования. Поэтому и вместе с ребенком она председательствовала на Соборе, показывая и этим, что не только другим женщинам, но и самим царицам не принадлежит [право] касаться таковых [вопросов], если только какая пе{стр. 337}рипетия не поставит их перед такой необходимостью. Если такое случится, то воистину хорошо и лучше [всего] хорошего, как иные [дела] империи по мере возможности, так и благочестие ее — либо исправить, если оно порушилось, либо — если оно в порядке — сохранить для [своего] царя и ребенка. Но довольно об этом.
13. Акиндин же в своих сочинениях как от века священных богословов и тех, кто ныне им следует, так и наставников священного безмолвия и согласного ему сверхъестественного созерцания, рассекши как бы на две части и возжелав расставить их по противоборствующим партиям, пытается убедить [в этом] и с помощью их писаний в защиту этого [безмолвия], будто божественный свет никогда не был воистину видим никем из от всякого века очистившихся благодаря отшельничеству, аскезе, молитве и безмолвию. Ибо показав, как он считал, что Бог не только видим, но и причаствуем святыми ангелами и людьми из одних лишь творений, — ведь он это [по сути] заявил, объявив тварной и светлость божественной природы, и все энергии и дары Свято Духа, — он прибавляет: «что же, сказавший: «никто, слыша об "умном чувстве" (αϊσθησιν νοός), пусть не надеется, что ему видимо [явится] слава Божия» [1493], или [сказавший]: «блажен тот ум, который стяжал в молитве совершенную безобразность (άμορφίαν)» [1494], или: «всех видит Бог, а Бога видят те, кто не видит ничего во время молитвы» [1495], или любые другие святые, отвращавшие устремляющихся к божественным богоявлениям от всего того, что производит в созерцающем уме образы света или огня, или иной какой образ, не знали про Господню светлость [явившуюся] на горе, на которой Он преобразился? Почему же они так говорили и советовали? Но, как кажется, один смысл у того таинства, и другой — у богословия и созерцания всех прочих человеков, кто бы это ни был».
