Теперь же никого ничто не держит. Все структуры уязвимы в большей степени, чем когда-либо раньше, и того и гляди развалятся.
Экономическая теория, которая, как надеялся лорд Кейнс, займет скромное место в ряду занятий сродни стоматологии, вдруг становится важнейшей научной дисциплиной. Почти все внимание правительства уделяется именно экономической политике, которая, между тем, становится все менее эффективной. Самые простые вещи, которые считались естественными лишь полвека назад, сегодня уже непозволительная роскошь. С ростом благосостояния общества заниматься стоящим делом без немедленных и существенных жертв становится практически невозможно. Экономика поработила нас настолько, что стала узурпировать даже несвойственные ей области, вроде внешней политики. Люди ворчат: «Этот народец просто невыносим, а что делать? Мы зависим от него экономически, и поэтому приходится смотреть им в рот и улыбаться». Экономика почти полностью подмяла под себя этику и главенствует над всеми соображениями человека. Совершенно очевидно, что здоровым такое развитие не назовешь. Тому, конечно же, есть много причин, но среди них одна, лежащая на поверхности — достижения современной техники в области транспорта и связи.
Люди легкомысленно полагают, что быстрый транспорт и мгновенная связь создают новое измерение свободы (что, конечно, верно, но лишь на первый взгляд). Но никто не замечает, что эти достижения в то же время разрушают свободу, делая все вокруг чрезвычайно уязвимым и беззащитным, если только не проводится целенаправленная политика и не предпринимаются сознательные действия для компенсации разрушительных воздействий технических достижений.
Разрушительные последствия развития транспорта и связи наиболее сильно проявлены в больших странах, потому что, как мы выяснили, границы создают «структуру», и любому человеку куда сложнее перебраться в другую страну — с корнями оторвавшись от родной земли, чтобы затем попытаться укорениться в земле чужой — чем переместиться внутри границ своей страны. Таким образом, оторванность от земли тем больше, чем больше страна, ведь в крохотной стране даже человек из самого «удаленного» района по-прежнему «свой», а в большой тот, кто приехал из другой части страны — уже «чужак». Отравляющее влияние потери связи с землей чувствуется и в богатых, и в бедных странах. В богатых странах, таких как Соединенные Штаты Америки, она порождает, как мы уже говорили, «мегаполисы». Кроме того, ее следствием стала нарастающая и выходящая из-под контроля проблема «лишних людей», то есть тех, кто, потеряв свои корни, не может найти себе места в обществе. С этим напрямую связана ужасающая проблема преступности, отчуждения, стресса, разрыва социальных отношений вплоть до уровня семьи. В бедных странах, опять же наиболее сильно в самых больших, потеря связи с землей вызывает массовую миграцию в города, массовую безработицу и, по мере того, как жизнь покидает деревню, угрозу голода. В результате возникает «двойное общество» без внутреннего единства, подверженное высокой политической нестабильности.
В качестве примера приведу Перу. Столица Лима, расположенная на тихоокеанском побережье, еще пятьдесят лет назад, в начале 1920-х годов, была милым испанским городком с 175 тысячами жителей. Теперь население этого города составляет около трех миллионов человек. Город оброс трущобами, окружающими его концентрическими кругами до самых подножий Анд. Но это еще не все. Ежедневно из деревни в Лиму приезжает более тысячи человек, и никто не знает, что с ними делать. Социальная и духовная жизнь в провинции полностью разрушена, люди снимаются с насиженных мест и тысячами прибывают в столицу, чтобы закрепиться на крошечном кусочке еще незанятой земли. И под страхом облав полиции, которая всеми силами пытается выжить их из города, люди строят себе глиняные лачуги и начинают искать работу. И никто не знает, что с ними делать дальше. Никто не знает, как остановить миграцию из деревни.
Представьте, что в 1864 году Бисмарк аннексировал всю Данию, а не ее небольшую часть, и с тех пор Дания так и осталась в составе Германии. Датчане оказались бы этническим меньшинством, и, скорее всего, попытались бы сохранить свой язык. А так как официальным языком, конечно же, был бы немецкий, они стали бы двуязычными. Они могли бы избежать положения граждан второго сорта только через активную ассимиляцию среди немцев. Самые амбициозные и предприимчивые датчане, уже полностью «онемеченные», неизбежно потянулись бы на юг, на континент. И что бы из себя представлял Копенгаген? Удаленный провинциальный городок. Или представьте себе Бельгию частью Франции. Во что бы превратился Брюссель? Опять же, в малозначимый городок на периферии. Стоит ли продолжать? А теперь представьте себе, что Дания как часть Германии и Бельгия как часть Франции вдруг заупрямились и стали бы добиваться независимости. Возникли бы бесконечные, ожесточенные споры о том, что эти «провинции» экономически нежизнеспособны и что их стремление к независимости — это, по словам одного известного политического обозревателя, «подростковые причуды, политическая наивность, экономическая мистика и неприкрытый оппортунизм».
Что можно сказать об экономике малых независимых государств? Не станем обсуждать эту проблему, ведь ее просто нет. Нет такого понятия, как жизнеспособность больших и малых государств, есть только проблема жизнеспособности людей: люди жизнеспособны, если могут сами удовлетворять свои нужды. Однако, нельзя вернуть людям их жизнеспособность, просто поместив их в один огромный город. Кроме того, жизнеспособные люди не теряют своей силы, если происходит дробление крупного сообщества на ряд более мелких, более сильных, более сплоченных и более организованных групп. Все это совершенно очевидно и не подлежит никаким обсуждениям. Кто-то спросит: «А что произойдет, если страна, состоящая из одного богатого и нескольких бедных регионов, распадется по желанию богатого региона?» Скорее всего, ничего особенного и не произойдет. «А если до отделения богатый регион оказывал помощь бедным, что тогда?» Ну тогда, вполне возможно, субсидии прекратятся. Но богатые редко субсидируют бедных, чаще всего они их эксплуатируют. Не обязательно делать это напрямую, достаточно обеспечить себе выгодные условия торговли. Богатые могут пустить пыль в глаза некоторым перераспределением налоговых поступлений на небольшую благотворительность, но отделяться от бедных они захотят в последнюю очередь.
Обычно же происходит прямо противоположное, а именно: бедные регионы хотят отделиться от богатых, а богатые сопротивляются, ведь они прекрасно знают, что доить бедных внутри своих государственных границ бесконечно легче, чем за их пределами. Так как относиться к тому, что бедный регион стремится к самостоятельности, рискуя потерять некоторые субсидии?
Конечно, решать не нам, но все же, как относиться к такой ситуации? Разве не стоит уважать и всячески поддерживать такое стремление? Разве мы не хотим, чтобы люди стояли на своих ногах и стали свободными и самодостаточными? Так что здесь также нет никаких вопросов. Поэтому я склонен утверждать, что, как показывает опыт, не существует проблемы жизнеспособности. Кто сказал, что если страна хочет заниматься экспортом и импортом в мировых масштабах, то ей для этого нужно аннексировать весь мир?
А как же насущная потребность в большом внутреннем рынке? Если под «большим» мы понимаем территорию страны, то это еще один обман зрения. Не спорю, что процветающий рынок лучше бедного, но какая разница, внутренний он или внешний? Например, я что-то не слышал, чтобы для обеспечения экспорта больших партий Фольксвагенов на богатый рынок Соединенных Штатов, Германии необходимо было присоединить США к себе. Но все выглядит совсем по-другому, когда бедная социальная группа или регион оказываются политически привязанными к богатой группе или региону или же управляются ими.
Почему? Потому что в мобильном, оторванном от земли обществе закон потери равновесия бесконечно сильнее так называемого закона равновесия. Успешное развитие непременно ведет к дальнейшему развитию, а застой — к еще более глубокому застою. Развитый регион обескровливает недоразвитый, и если у слабых нет защиты от сильных, то ситуация безнадежна: им остается либо остаться слабыми, либо мигрировать и присоединиться к сильным, однако помочь себе сами они уже не в состоянии.
Важнейшая проблема второй половины двадцатого века — это географическое распределение населения, проблема «регионов». Проблема регионов здесь понимается не в смысле объединения многих стран в региональные системы свободной торговли, но в смысле равномерного развития всех регионов внутри каждой страны. И действительно, сегодня это самый важный пункт на повестке дня всех крупных стран. И национализм малых народов, стремление к самоуправлению и так называемой независимости — это просто логичный, разумный ответ на потребность регионального развития. В особенности в бедных странах положение бедноты безнадежно, если не будет успешного регионального развития во всех сельских районах за пределами столицы.
