Эта глава называется йогой страдания, потому что Арджуна способен достичь страдания. Благословенны те, кто достигли страдания, ведь только они смогут найти выход. Несчастны те, кому не дано испытать страдание, — перед ними никогда не встанет вопрос о благодати.
Благословенны те, кто приобрел опыт разделения. В нем источник стремления к единству. Следовательно, боль разделения, вирах, также является йогой. В ней скрыто желание единства и путь, который и есть поиск единства. Конечно же, йога является единством, но разделение — это также йога, ведь и разделение предполагает жажду единства.
Ошо!
Вы только что упомянули Бертрана Рассела. Указывая на самодовольную атеистическую позицию Рассела, Вед Мехта спросил Поля Тиллиха, почему, несмотря на неверие в Бога, Рассел за свою жизнь так ни разу и не пережил опыт опустошенности, бренности сущего.
Тиллих ответил: «Такие люди могут обманывать себя. Множество людей просто неспособны видеть зеленый свет».
Возможно ли, что Рассел — один из них? Сам Арджуна физическим зрением не воспринимал великолепную картину вселенского океана.
Комментируя «философию отчаяния» Альбера Камю, Поль Тиллих в одном месте говорит, что отчаяние само по себе религиозно, Но из того, что вы говорите по поводу Гиты, может показаться, что отчаяние Арджуны нерелигиозно. Пожалуйста, прокомментируйте.
Если бы отчаявшийся Арджуна удовлетворился своим страданием, если бы все кончилось отчаянием, если бы Гита завершилась им, то отчаяние осталось бы нерелигиозным. Но если отчаяние становится началом путешествия, Ганготри, истоком Ганга, и вытекший из него Ганг достигает океана блаженства, тогда оно религиозно.
Само по себе отчаяние не бывает ни религиозным, ни антирелигиозным. Если страдание замыкает человека в себе, тогда оно становится самоубийственным, но если оно позволяет личности развиваться, то способствует внутренней трансформации.
Поль Тиллих говорит, что отчаяние само по себе религиозно. Это — только половина правды; его слова не содержат всей правды. Это — полуправда, неполная правда. Отчаяние может стать религиозным; в нем есть потенциал, который раскроется, если отчаяние превратится в поток.
Только когда страдание замкнуто в круге, когда оно направлено внутрь себя, оно нерелигиозно и самоубийственно. Интересно, что человек с суицидальным намерением достигает точки, в которой он либо трансформирует свою душу, либо совершает самоубийство. Одна вещь с очевидностью открывается перед ним: больше невозможно жить как прежде. Отталкиваясь от этого факта, можно сказать, что и суицид религиозен — но это опять же будет только половиной правды, подобно утверждению Поля Тиллиха, которое вы процитировали.
Да, перед человеком, достигшим точки, за которой следует самоубийство, открываются две возможности. Либо он покончит с собой, и это будет совершенно нерелигиозно, либо он изменится. В последнем состоит глубинная алхимия самоубийства, и это — религиозный шаг.
Будда и Махавира достигли порога, за которым они должны были либо совершить суицид, либо трансформироваться. Арджуна также стоит у точки, пройдя которую, он или умрет, покончит с собой, или изменится и возвысит свой ум до нового уровня.
Утверждение Поля Тиллиха не является полным, и для этого есть причина. Оно содержит лишь часть правды, поскольку само христианство базируется на частичной правде — а Поль Тиллих является величайшим современным толкователем христианства. Несомненно, у Тиллиха есть способность к пониманию, но, с другой стороны, эта способность необязательно является всеобъемлющей.
Христианство усвоило образ страдающего Христа. Оно не располагает иным портретом Иисуса. В христианстве отсутствует образ смеющегося Иисуса; в нем не принято изображать Христа танцующим и веселящимся. В христианстве вы не найдете образ или понятие об Иисусе, провозглашающем сатчитананд — истину, понимание и блаженство. Христа принято изображать висящим на кресте, с головой, опустившейся на плечи, и с печальными глазами... Иисус в последние мгновения смерти. Поэтому крест и стал символом христианства. Такое страдание и такой крест сами по себе не религиозны. Они могут наполниться религиозностью — а могут и не наполниться.
Если, обвиняя в самообмане людей, подобных Бертрану Расселу, Поль Тиллих основывается только на том, что Рассел атеист, что он не верит в божественное, тогда слова Тиллиха полностью ошибочны. Полю Тиллиху можно задать вопрос, почему же Рассел не испытывал чувства опустошенности и бессмысленности, которое было у Сартра, Камю и у других людей, которые отрицали существование Бога. Конечно, если Рассел атеист, то он должен ощущать внутреннюю пустоту.
Это совсем необязательно. С моей точки зрения существует два типа атеизма. Один из них замкнут на себя, а другой развернут вовне. Атеист, закрывшийся в себе, подобно страданию, замкнутому вовнутрь, становится опустошенным. Человек, чья жизнь основана на отрицании, обречен на опустошенность. Если человек говорит, что в основе его жизни лежит «нет» — чего же ему еще ждать, кроме пустоты? Ничего не взойдет из семени «нет», из такого зернышка не распустится ни один цветок. Жизнь никогда не произрастет из семени «нет». Она неизбежно станет пустой, если нигде поблизости нет «да». Атеизм необязательно базируется на отрицании. В его основе может лежать «да».
Атеизм Бертрана Рассела основан на «да». Он отрицает божественное, но не отвергает любовь. И только невежественный верующий назовет человека, который не отрицает любовь, атеистом. Тот, кто не отвергает любовь, по существу, на глубочайшем уровне, принимает божественное. Но подобное принятие не является формальностью. Конечно же, такой человек не станет звонить в культовый колокольчик в храме перед статуей божества. Но, в любом случае, люди, которые приходят в храм, далеко не всегда являются верующими — разве у звона колокольчика есть что-нибудь общее с истинной верой?
Божественное рядом с теми, чья жизнь стала колокольчиком любви. Любовь — это вовсе не нить отрицания и исключения; любовь — это нить принятия и присоединения. Любовь — это очень глубокое «да» всему сущему.
Я называю Бертрана Рассела атеистом только в формальном смысле. С формальной точки зрения Рассел — атеист, подобно тому, как многие люди являются верующими только формально. Но атеизм Рассела, в действительности, перетекает в теизм. Он течет, в нем есть движение, он развертывается. Он наслаждается цветами — но наш верующий идет в храм, приносит цветы и при этом не способен получить от них радость. Когда такой верующий срывает цветок, он никогда не задумывается над тем, что срывает божество. Он рвет живой цветок только для того, чтобы поднести его каменному идолу. В глубине души этот человек — атеист. Он никогда не говорит сущему «да», не испытывает перед ним никакого благоговения, у него нет ни малейшего представления о том, что в сущем божественно.
По существу, он вообще ничего не чувствует. Если кто-нибудь разобьет его каменного идола, такой «верующий» будет готов на убийство, он уничтожит живое. Вера никак не связана с сердцем этого человека. Его теизм не что иное, как самообман.
Атеизм Бертрана Рассела не является самообманом, поскольку, как я вижу, Рассел — искренний человек. А искреннему человеку нелегко стать верующим. Только нечестный человек может легко обратиться в веру: найдете ли вы большего лжеца, чем тот, кто без малейших колебаний соглашается с существованием божественного? Найдете ли вы человека более подверженного самообману, чем тот, кто принимает существование столь великого и жизненно важного феномена как божественность, просто прочитав несколько книг?
Обрести опыт конечного — это вовсе не детская игра. Данный процесс не имеет ничего общего с книгами, которые вы, возможно, читали. Что общего между ним и теориями, о которых вам рассказали родители?
Осознание конечного является результатом интенсивного и болезненного жизненного поиска. Вы сможете достичь его, лишь пройдя через невыразимые страдания. Только преодолев сильнейшее стремление и дисциплинировав себя в медитации, пройдя через множество отрицаний, испытав боль и бессмысленность... и с большими трудностями. Возможно, после поисков и путешествия сквозь жизнь, после долгих блужданий, после череды побед и поражений, после того как вы пройдете через боль рождения, только тогда — лишь после всего этого — вы сможете обрести опыт, который трансформирует личность. Вы сумеете погрузиться в состояние религиозности.
С моей точки зрения, Бертран Рассел совершает такое путешествие; следовательно, он не пуст. Сартр, напротив, пуст. Его атеизм закрыт, он вращается внутри себя, он не может выйти за установленные границы. В этом случае человек обречен на внутреннюю пустоту. И как же могут распуститься цветы в жизни, основанной на отрицании, на ничто? Надеяться на это — все равно, что пытаться сеять в пустыне. Там никогда не распустятся цветы.
