И я знал: еще как поможет, никаких сомнений!
- Не то чтобы у меня самого это получается как надо, раз на раз не приходится…
Это означало, что в этой медитации он достиг совершенства и стабильности.
- Но кто его знает, вдруг тебе тоже пригодится? - заключил он.
Инстинктивно я поднял руки к груди и прижал их к своему сердцу, словно прося Учителя преобразить его, прямо здесь и сейчас, немедленно.
- Приготовься к созерцанию, - сказал он мягко, но решительно, тоном непререкаемого авторитета, авторитета самой любви. Я мысленно приготовился, как учил меня наставник Камалашила на этом самом месте в Саду.
Через несколько минут Асанга сказал:
- Теперь следи за дыханием. Наблюдай вдох и выдох. Не пытайся что-нибудь изменить, просто наблюдай.
Я продолжал неспешно выполнять указания монаха.
- А теперь представь, - продолжал тот почти шепотом, - какоенибудь несчастье, ну или неприятность, которые могли бы приключиться с тобой еще до рассвета.
Мне не удалось представить никаких бед или несчастий, которые могли бы произойти со мной в этом Саду, особенно когда рядом сидел Учитель Асанга. Поэтому я мысленно перенесся в недалекое будущее и представил себе то чувство опустошенности, которое неизменно испытывал, выходя из калитки и понимая, что ухожу из Сада, снова так и не встретив златовласку, ради которой - должен признаться - я попрежнему жил.
- Подойдет, - заметил он естественным тоном, хоть я еще не проронил и звука, - а теперь возьми чувство опустошенности этого человека, которым ты будешь где-то через час, и представь, что это чувство превратилось в маленькое пятнышко черного как уголь света в глубине его, то есть твоего, сердца.
Я так и сделал, представив небольшую световую кляксу радикально черного цвета в самом сердце у себя, через час уныло выходящего из калитки Сада.
- Вот так. Теперь тебе надо очень захотеть избавить этого будущего себя от этого черного света - пожелай, чтобы ему никогда больше не пришлось испытывать эту опустошенность, и выскажи твердую решимость забрать ее у него.
Я высказал; это было нетрудно, ведь такая решимость явно шла мне на пользу, раз уже через час я буду чувствовать себя лучше, чем если бы я его не высказал.
- Правильно. А сейчас возьми и вырежи эту капельку черного света у него из сердца, как будто у тебя в руках острая бритва, и твердо обещай забрать ее себе, лишь бы ему с ней не встретиться в будущем.
Я сперва слегка засомневался: мало ли что, а вдруг мне это повредит, но потом решил, что раз это позже спасет меня от душевных мук, то почему бы и не сделать так, как он говорит. Ведь мы смазываем ранку йодом, понимая, что лучше чуть-чуть потерпеть сразу, чем мучиться потом. Итак, я решился принять муки черного света прямо сейчас.
- Очень правильное решение. Теперь втяни черный свет в себя, высоси это чувство опустошенности из себя будущего, выходящего из калитки. Преврати его в тонкую длинную струйку черного света и вдохни ее, как дым, вместе с воздухом в свое тело. Если образ получится недостаточно четким за один вдох, растяни удовольствие на несколько вдохов.
Я делал все, как велел Учитель Асанга, но чем сильнее была моя концентрация, тем больше я ощущал легкую неприязнь, переходящую в отвращение. Однако я вдохнул весь черный свет без остатка, понимая, что помогаю себе самому в будущем.
- Черный свет входит в твою грудь вместе с дыханием. Представь, что в самом центре твоего сердца горит огонек: это твоя самость, твое себялюбие и ложные представления о твоей жизни и твоем мире, которые создают это себялюбие. Смотри-ка, черный свет приближается к этому огоньку самости, вот-вот коснется его!
Я увидел, как тонкая струйка черного света, которую я вдохнул через ноздри, прошла через горло мне в грудь, а ее кончик уже совсем рядышком с красным огоньком моей самости.
- А теперь смотри внимательно и хорошенько сосредоточься, ибо все это кончится мгновенной вспышкой. Черный свет достигает огонька; происходит взрыв белого света; огонек твоей самости, мигнув, исчезает в небытии; а сам черный свет, вспыхнув, превращается в облачко белого дыма, которое тоже растворяется в пустоте, - и все это за долю секунды. И твое себялюбие, и твоя будущая боль, которую ты решился взять на себя сейчас, ушли навсегда, а твое сердце стало чистым-чистым.
Такое продолжение созерцания пришлось мне по душе, и я проделывал этот прием снова и снова. Каждый раз, когда огонек потухал, а облачко белого дыма таяло в небытии, меня охватывало чувство облегчения и избавления.
- Отдохни уже, - улыбнулся Асанга. Он вытащил деревянную миску откуда-то сбоку, из складок своей монашеской одежды, тихо и грациозно шагнул к ручейку и наполнил ее. Потом подошел и протянул мне чашу, а я сначала с благодарностью выпил и только потом осознал, сколь естественно и символично выглядело то, как этот выдающийся Учитель философии и самой жизни удовлетворяет жажду такого новичка в духовных делах, как я.
Он снова уселся и продолжал:
- Теперь представь какое-нибудь страдание, любую неприятную ситуацию, которое может произойти с тобой, или мысль, которая может посетить тебя завтра. Напряги воображение.
Чего тут напрягать? Сердитое выражение на лице старшего хранителя библиотеки, когда я завтра опоздаю на час-другой, даже если пойду прямо с дороги, мгновенно появилось передо мной. Я смог легко представить то чувство обиды и возмущения, которое неизменно вскипает в моей груди, какие бы усилия я ни предпринимал заранее, чтобы предотвратить его.
- Теперь представь, негодование у него - то есть у завтрашнего тебя - в сердце в виде крошечного шарика из черного света.
Я закрыл глаза и представил черную кляксу в груди у себя, стоящего завтра в дверях библиотеки под градом обвинений, уставившись на письменный стол хранителя.
- Вырежи этот черный шарик из своего сердца. Я так и сделал.
- Теперь убедись, что ты отождествляешь этот шарик с будущей болью в своем сердце, и прими решение забрать эту боль себе.
- Вот он превратился в тонкую струйку черного света, которая вместе с дыханием приближается к твоему лицу,
- Входит в твои ноздри, опускается через горло в грудь и почти касается огонька себялюбия и непонимания в твоем сердце.
- Контакт!
- Вспышка белого света!
- Себялюбие гаснет!
- Негодование превращается в облачко дыма, а дым тает! - говорил он отрывисто.
- Твое сердце - очищено!
Я снова испытал чувство избавления и свободы, а еще что-то вроде гордости от того, что помог кому-то другому, пусть даже этот другой был я сам. Созерцание оказывало на меня такое глубокое воздействие, какого я не мог и ожидать.
- Идем дальше. Постарайся представить себе три-четыре самые большие неприятности, которые могут ожидать тебя на будущей неделе.
Не ленись, мысленно сформулируй их и снова помести в виде шарика из черного света в его - я имею в виду тебя, каким ты будешь спустя несколько дней - сердце.
Это больше походило на несколько искусственное упражнение, но я выполнил и его. Не приходилось сомневаться, что меня ждет серьезное оскорбление или как минимум едкое замечание со стороны хранителя библиотеки, и тяжелый осадок от этой обиды останется со мной на несколько дней, мешая мне засыпать и вообще думать. С большой долей уверенности можно было ожидать каких-нибудь проблем с моим жеребцом, который то подкову потеряет, то под утро распутается и умчится куда глаза глядят, а ты потом бегай с уздечкой и ищи его по всем окрестностям, когда давно уже пора ехать на работу. Что там еще?
Из-за весенних проливных дождей отсыреют дрова, и мне опять придется ужинать за полночь. Ну и, конечно, можно предположить, что после нынешней ночи я почувствую острые приступы боли и тоски по моей матери и отчаяния от невозможности ей помочь.
- Ты знаешь все шаги созерцания, - проговорил наставник. - Попробуй избавить его от боли самостоятельно.
На этот раз мне было не так просто пытаться удерживать внимание на трех-четырех несчастьях одновременно, но я почувствовал, что и награда от такого усилия будет еще выше, а потому медленно и обстоятельно проделал медитацию, четко выполняя все ее шаги. Подумать только: целую неделю я буду жить свободным хотя бы от этих страданий!
- Дальше - больше. Увеличим срок до месяца, - не унимался Асанга. - Четко выдели семь-восемь наихудших бед, которые ты ожидаешь от жизни в течение следующих тридцати дней, и проделай все упражнение снова. Не торопись, добейся полной ясности созерцания.
У меня ушло на это около двадцати минут, но я все сделал, как сказал наставник. С одной стороны, я вроде бы все больше преодолевал свою естественную нерешительность перед необходимостью брать на себя боль; с другой стороны, задача с каждым разом становилась все больше и сложнее, поскольку увеличивалось количество боли. Я поймал себя на том, что пытаюсь не думать о конкретном виде страдания, когда черная струя приближается к моему лицу, но тут же инстинктивно понял, что это было неправильно, и тогда удвоил усилия и смелость, чтобы четко представлять каждую отдельную боль в этом черном свете.
