– Иии, кар-кар-кар-кар-кар…
Или:
– Ауа-ха-ха-ха-ха-ха-ха…»
Маша посмотрела на чайку, спланировавшую на большой белый камень на берегу, попыталась представить ее в туфлях на «шпильках», в трусах, в часах, с мобильным телефоном, висящим на ее груди, собирающуюся на работу, на которую она должна каждый день летать и изображать себя там – не чайкой. И подумала: «Она, небось, и летать-то не смогла бы со всем этим „добром“…»
И чайка в это мгновение действительно захохотала, как бы говоря:
– Ты что, Маш, сбрендила? Как ты вообще могла подумать, что мы, чайки, могли бы опуститься до уровня людей и жить такой ненормальной жизнью?
Чайка опять захохотала, захохотала громко, и, как показалось Маше, – даже обиженно. И улетела, только красивый, с раскрытыми перьями хвост показала.
«Обиделась, – подумала Маша. – От одной только мысли о такой вот жизни она обиделась…»
Маша помотала головой, как бы удивляясь этому факту, и подумала дальше: «Она, видите ли, от одной мысли об этом обиделась и улетела, даже представлять себе это дальше не захотела… А тут – живи…»
И Маша с тоской посмотрела туда, в ту сторону, где, по ее представлениям, был город, в котором миллионы людей жили суетливо и напряженно, ездили в переполненных вагонах, вдыхали выхлопные газы, задыхались, торопились, злились, спешили. Где они жили такой странной, нечеловеческой жизнью, неспокойной, несвободной, искусственной, полной условностей, придуманных ненужностей.
Она встала и посмотрела вдаль, туда, куда очень скоро уедут Мастер и Черепаха, а потом, один за другим, с разницей в несколько дней, начнут уезжать все: и Рыбак с Женой Рыбака, и Инка. И каждый житель этой лагуны. Потому что отпуска заканчивались. И нужно было возвращаться в «нормальную» жизнь.
Куда совсем не хотелось возвращаться. Ну вот ни капельки, нисколечко не хотелось возвращаться! И Маша – Ашам – даже заволновавшись от одной мысли, что скоро нужно будет туда возвращаться, и радуясь, что все же еще – не нужно, в два приема забралась на камень, с которого улетела обиженная чайка, раскрыла руки морю и солнцу и закричала, радостно, истинно радостно:
– Господи!.. Как хорошо быть голой и свободной!..
И, спрыгнув с камня, стала подниматься на стоянку. Но, поднявшись на крутой берег, опять посмотрела туда, в ту сторону, куда все они скоро уедут.
Туда, где Мастер, специалист крупной дизайнерской фирмы, будет разрабатывать дизайн-проекты и воплощать их в жизнь. Где он будет возить в своем большом белом фургоне – «Мерседесе» – гипсовые статуи, стволы бамбука и все, что нужно, чтобы оформить очередному загнанному суетливой этой жизнью человеку, мечтающему о какой-то другой жизни, подходящий антураж, дизайн этой «другой» жизни.
Где Черепаха, повязав на восточный манер свою бритую загорелую голову шелковым платком, будет выглядеть томной и стильной молодой женщиной. И она будет курить тонкие сигаретки, красиво держа их в загорелых длинных пальцах, и переходить от группки к группке на великосветских тусовках, где она, молодая журналистка, будет собирать материалы для очередного выпуска журнала о «звездах» и их фальшивой «звездной» жизни.
Где Рамо станет преподавателем престижного вуза и будет вести лекции по истории искусства, о течениях в живописи, и обсуждать на семинарах глубину и гениальность полотен Пикассо, и будет «лить воду» в умных этих искусствоведческих беседах, утопая в словесной этой шелухе об истинной сути символизма, импрессионизма и глубинных смыслов картин Сальвадора Дали. Он – простой и истинный Рамо, видящий суть и выражающий ее одной линией, будет заниматься такой хренью…
Где Инка – свободная, полная музыки, станет за прилавок и начнет продавать книги. И будет сдержанной и молчаливой, вежливой и ответственной – обычной продавщицей. И музыка ее будет биться в ней, не находя выхода.
Где Рыбак опять станет полковником ракетных войск и будет сидеть в своей части где-то у черта на куличках, обучать молодняк, нести дежурства. И на нудных совещаниях и конференциях будет вести умные разговоры о военной угрозе, численности вооруженных сил, необходимости пересмотра самой военной доктрины.
Где Жена Рыбака станет обычной полковничьей женой. Женой военного, которая всегда молча и безропотно слушает своего мужа, обсуждает с такими же женами военных дела своих мужей, обменивается с ними рецептами, как приготовить оригинальный торт или сделать заготовки на зиму. И надеется, молится, чтобы не было войны.
Где Алекс опять станет риэлтором и будет вскакивать по утрам, раздраженный и злой утренним этим недосыпом, и будет на ходу жевать бутерброд из резиновой какой-то, искусственной колбасы, запивая его крепким растворимым кофе, чтобы проснуться и включить себя в сумасшедший этот ритм и сумасшедший этот день, и уже за кофе начнет говорить по телефону, назначая встречи клиентам, звоня в офис дежурному агенту: были ли за ночь звонки клиентов, и ему даже некогда будет обнять на прощанье Машу, потому что очередной звонок оторвет его от нее, и ей тоже некогда будет ни заварить ему нормального чаю, ни поцеловать, потому что она будет так же суетливо собираться, надевая на себя бесконечные трусы, бюстгальтер, колготки, блузку, деловой костюм, «шпильки», и будет укладывать феном волосы, вылив в них кучу густой химической пены, чтобы держалась прическа, и будет накладывать на лицо тон, подкрашивать ресницы, чувствуя, как они становятся тяжелыми, искусственными, как у куклы, будет рисовать себе губы, будет становиться не собой, не Машей, и уж, конечно, не Ашам, сутью своей. Будет становиться ведущим специалистом престижной фирмы, и будет класть в дорогую свою сумочку дорогой телефон и дорогой органайзер, в котором будет расписан весь этот наполненный делами и разговорами, встречами день, во время которого она будет ходить – по-деловому одетая, подтянутая, строгая, на «шпильках» и с мобильным телефоном, висящим на груди на красивом шнурочке, будет вести свои нескончаемые разговоры по телефону или любезные, продуманные, вежливые и милые разговоры с клиентами, в которых она будет – не она, и целый день она будет не она. И вечером, устав от самой себя, она будет приходить домой, приползать на этих проклятых «шпильках», все с теми же искусственно нарисованными губами, и встречать с работы такого же уставшего, раздраженного собой, клиентами, жизнью Алекса, и они еще по какой-то инерции будут друг с другом не сами собой, а потом наступит ночь, в которой они просто выпадут в сон от усталости, забыв обнять друг друга, а потом начнется новый день – в суете и раздраженности, и так каждый день, каждый следующий день – на «шпильках» и с мобильным телефоном, в погоне за деньгами, в пробках и суете, в фальшивых улыбках и разговорах.
И так, в суете этой, на разных концах этого большого города будут жить разные люди.
И они будут жить разной и такой похожей загнанной и полной условностей, и ненужностей, и шелухи жизнью. И будут мечтать – об одном… Об одном.
Об одном и том же будут мечтать они: и Мастер, сидя в очередной автомобильной пробке в мареве выхлопных газов, и Черепаха, накручивая шелковый платок на голову с отрастающими уже волосами, и Рыбак-полковник, и его жена, и Рамо, и Инка, и ее музыканты, – все будут мечтать об одном.
О том – о чем будет мечтать и она – Маша, Ашам.
О том прекрасном, замечательном моменте, когда опять (Господи, пусть это случится!) вернется она в эту лагуну и станет голой и свободной – самой собой, и заберется на этот белый камень на берегу моря, и раскинет – голая и свободная – свои руки морю и солнцу, и крикнет – открыто и радостно – истинно радостно:
– Господи! Как хорошо быть голой и свободной!..
И чайка, пролетающая мимо, захохочет радостно:
– Ауа-ха-ха-ха-ха-ха-ха…
И Маша – Ашам, ответит ей звонко, свободно, по-чаичьи:
– Ауа-ха-ха-ха-ха-ха-ха…
Эксперимент не задался с самого начала. Экспериментальный материал получался сырым, недоработанным и вообще не годным для тех целей, для которых предназначался.
И планета для него была подобрана с идеальными условиями, уже заселенная животным материалом, с мягким климатом, с высоким содержанием кислорода, но вот экспериментальный материал…
Совет Богов, собирающийся только в редких случаях, был бурным и противоречивым. Часть ученых, разрабатывавших этот материал, отстаивала право продолжить эксперимент, призывала не губить эксперимент, который так долго разрабатывался и внедрялся.
Действительно, создать существа по образу и подобию Божьему было непросто. Первые экземпляры были мало похожи на Богов и Богинь, жителей планеты БОГ, населенной бессмертными, высокоинтеллектуальными и высокодуховными – лучшими представителями Вселенной.
Первые экземпляры, скорее, походили на животных, и несколько следующих усовершенствованных образцов тоже были грубоватыми, с низким уровнем интеллекта, примитивными, им и название потом такое дали – приматы.
