В сфере мысли это не имеет значения; ибо, поскольку здесь разум не стремится к практической деятельности, он может безнаказанно допускать одновременное существование противоположных точек зрения и систем, сравнивать их, стремиться их примирить, синтезировать самыми разнообразными способами, постоянно изменять, расширять, развивать; он свободен действовать не думая на каждом шагу о незамедлительных практических последствиях. Но когда разум пытается управлять жизнью, он вынужден четко формулировать свою точку зрения, придавать определенную форму своей системе; тогда каждое изменение (или по крайней мере так кажется) становится шагом сомнительным, трудным и опасным, все последствия которого невозможно предусмотреть, а столкновение точек зрения, принципов, систем ведет к противостоянию и революции, а не к утверждению основы гармоничного развития. Разум создает механистические схемы с целью достичь стабильных форм поведения и практической деятельности в изменчивом мире; но в то время как механистический принцип является достаточным в сфере отношений с физическими силами, поскольку находится в гармонии с законом, или дхармой, физической Природы, он никогда не добьется реального успеха в сфере отношений с сознательной жизнью, поскольку здесь он противоречит закону жизни, ее высочайшей дхарме. Следовательно, в то время как попытка рационального устройства общества является прогрессом по сравнению со статичностью и замедленной подсознательной или полусознательной эволюцией инфрарациональных обществ и хаотичного развития полурациональных обществ, она никогда не достигнет совершенства, если будет осуществляться собственными рациональными методами, поскольку разум не является первым принципом жизни, равно как не может быть и последним, высшим и достаточным принципом.
Остается вопрос, сможет ли анархистская мысль, следующая за коллективистской, больше преуспеть в поиске приемлемого принципа общественного устройства? Ибо если она избавится от механистического принципа — единственного практического средства рациональной организации жизни — то на каком основании она будет строить и с помощью чего создавать? В ответ на анархистское неприятие коллективизма можно заявить, что коллективистский период является если не последней и лучшей, то во всяком случае необходимой стадией прогресса. Недостатком индивидуализма является то, что, настаивая на свободном развитии и самовыражении жизни и ума, или жизни-души в индивиде, он склонен раздувать эгоизм ментального и витального существа и мешать человеку сознавать его единство с другими — единственную основу для полного саморазвития и свободы, не ущемляющей ничьих интересов. Коллективизм по крайней мере настаивает на этом единстве, полностью подчиняя жизнь обособленного эго более масштабному групповому эго, и, таким образом, его предназначение может заключаться в том, чтобы запечатлеть в уме и образе действий индивида сознание необходимости объединить его жизнь с жизнью других людей. Впоследствии, когда индивид снова начнет утверждать свою свободу (а однажды он должен будет сделать это), он уже научится действовать исходя из этого единства, а не из своей обособленной эгоистичной жизни. Вполне возможно, именно эту цель преследует Природа в человеческом обществе, совершающем движение к коллективистскому принципу общественной жизни. Коллективизм может сам в конечном счете осознать эту цель, если сумеет настолько видоизменить свой собственный главный принцип, что допустит свободное развитие индивида на основе единения и приведенного в полную гармонию общественного существования. Но для того, чтобы сделать это, он должен сначала стать одухотворенным и преобразовать самую сущность своего движущего принципа; он не может сделать это на основании логического разума и механистического научного устройства жизни.
Анархистская мысль, хотя она еще не обрела конкретную форму, развивается пропорционально росту давления общества на индивида, поскольку это давление несправедливо подавляет необходимый элемент человеческого совершенствования. Мы не должны придавать слишком большое значение грубому витальному или воинствующему анархизму, который выступает против социального принципа с позиции силы или провозглашает право человека «жить своей собственной жизнью» в эгоистическом или грубо витальном смысле. Но существует высшая, интеллектуальная анархистская мысль, которая по своей сути и формулировке стремится к тому, чтобы восстановить и привести к предельному логическому выражению самую подлинную истину человеческой природы и божественного в человеке. Протестуя против противоположной ей крайности — преувеличения роли социального принципа — она провозглашает, что всякая власть человека над чело-веком, осуществляемая силой принуждения, является злом, насилием, подавлением или искажением естественного принципа блага, который в противном случае мог бы получить развитие и стать преобладющим в совершенствовании человечества. Даже сам социальный принцип ставится под сомнение и считается виновником своего рода падения человека, его перехода из естественного состояния к неестественному, искусственному принципу жизни.
Изначальная необоснованность этого одностороннего подхода и его преувеличения довольно очевидны. На самом деле человек живет не как обособленное существо и не может развиваться в условиях обособленной свободы. Человек развивается в отношениях с другими, и свобода обретается им в процессе поиска все большей гармонии со свободой его ближних. Следовательно, социальный принцип, рассматриваемый независимо от форм, которые он принимает, вполне оправдывается уже самой потребностью в социуме как той сфере отношений, которая предоставляет индивиду возможность для роста к большему совершенству. Конечно, у нас есть старый догмат, согласно которому человек изначально был невинен и совершенен; представление об идеальном состоянии раннего человечества как о гармоничном счастье свободной и естественной жизни, в которой не было ни социального закона, ни принуждения — ибо в них не было нужды — старо, как Махабхарата. Но даже эта теория вынуждена признать падение человека, утратившего состояние естественного совершенства. Это падение не было вызвано введением социального принципа в организацию его жизни; скорее социальный принцип и государственный метод принуждения пришлось ввести в результате этого падения. Если же мы рассматриваем эволюцию человека не как утрату совершенства, но как постепенное восхождение, выход человеческой природы из инфрарационального состояния, становится ясно, что подобное развитие могло осуществиться в широком масштабе только в результате подавления обществом витальных и физических инстинктов его инфрарационального эгоизма и его подчинения нуждам и законам социальной жизни. Ибо инфрарациональные инстинкты в своей изначальной непросвещенности не могут совершенствоваться одной своей волей, не испытывая давления необходимости и принуждения, — это возможно только путем установления закона, отличного от их собственного, который в конце концов научает их устанавливать еще более великий внутренний закон, направленный на их совершенствование и очищение. Принцип социального принуждения не всегда применялся (или, вероятно, никогда не применялся) вполне разумно — ибо это закон человеческого несовершенства, несовершенный по своей сути, который всегда будет несовершенным и по своим методам, и по своим результатам; но на ранних стадиях человеческой эволюции он был очевидно неизбежен, и пока человек в своем развитии не превзойдет причины, обусловливающие необходимость этого закона, он не будет по-настоящему готов принять анархию как принцип жизни.
В то же время представляется очевидным, что чем больше внешний закон будет замещаться законом внутренним, тем больше будет приближаться человек к своему истинному и естественному совершенству. И совершенным социальным государством будет такое государство, в котором упразднено государственное принуждение и человек живет по принципу свободного согласия и взаимодействия со своими ближними. Но как можно подготовить его к осуществлению этой великой и трудной задачи? Интеллектуальный анархизм полагается на две силы человеческой природы, первая из которых есть просвещение разума; став просвещенным, ум человека потребует свободы для себя, но равно будет признавать такое же право за другими. Справедливое выравнивание произойдет само собой на основании истинной, постигнутой в процессе самопознания и неизвращенной человеческой природы. Возможно, этой силы было бы достаточно (хотя, скорее всего, только при условии значительного изменения и развития умственных способностей человека), если бы индивид мог проживать свою жизнь преимущественно в изоляции, имея лишь малое количество точек вынужденного соприкосновения с жизнями других людей. На самом деле наша жизнь тесно связана с жизнями окружающих, у нас есть общее существование, общий труд, общие усилия и стремления, без которых человечество не может достичь высочайших вершин и всей широты своего развития. Чтобы обеспечить согласованность действий и предотвратить столкновения и конфликты, которые возникают в ходе этого постоянного соприкосновения, требуется другая сила, отличная от просвещенного интеллекта. Анархистская мысль находит эту силу в природном человеческом сочувствии, которому можно доверить (если предоставить ему свободу выражения при надлежащих условиях) установление естественного взаимодействия между людьми; она обращается к тому, что американский поэт называет «любовью товарищей», к принципу братства, третьему и самому забытому элементу знаменитой революционной формулы. Свободное равенство, основанное на стихийном взаимодействии, а не на государственном насилии и социальном принуждении, — вот высочайший идеал анархизма.
