— Главным редактором?
— Да. Шефом. Он меня просто пристроил к вашей группе. Мы вместе объездили четырнадцать стран, не говоря уж о Союзе.
Теперь стало понятно, почему Саша всё время трётся возле руководителя делегации и его жены, таскает их чемоданы. Впрочем, у меня возникло ещё одно предположение, и хотя рассудком я тут же отмёл его, интуитивно уже твёрдо знал: Саша ещё и официальный любовник стареющей, но сохранившей следы былой красоты жены своего седого шефа.
За окнами автобуса мелькали улицы, дворцы, минареты мечетей; сквозь пролёты мостов слепили солнечными зайчиками рукава широкого Нила.
Вскоре автобус въехал на уставленную сотнями автомашин площадь и воткнулся в щель между автобусами других туристских компаний.
«Господи, какой прекрасной могла бы быть жизнь!» — думал я, пробираясь вместе со своей группой сквозь водоворот экскурсантов к входу в Национальный археологический музей. Вокруг звучала речь народов всего мира, мелькали лица представителей разных рас, континентов. И все они были праздничными, улыбающимися. Казалось невероятным, невозможным, что люди могли раньше воевать друг с другом или стрелять друг в друга в будущем. Здесь был цветник человечества.
— Здравствуйте! Меня зовут Магда. Я буду вашим гидом в Каире, — встретила у входа невысокая смуглая египтянка в расшитой бисером синей джинсовой куртке. Все в её облике было округлым: лоб, щеки, губы. Взяв у переводчицы Нины пачку билетов, она повела московских писателей мимо стоящих у дверей охранников с портативными рациями в залы музея.
И хотя Магда уверенно лавировала среди множества других экскурсоводов и групп, точно выводила своих подопечных к самым знаменитым экспонатам, подробно, на хорошем русском языке рассказывала о фараонах, династиях, скульптуре, в которой выразилась вся философия Древнего Египта, я, понимая, что отныне окончательно становлюсь в глазах своей компании отщепенцем, направился осматривать залы в одиночку.
Большинство шедевров этого искусства было давно известно по репродукциям. В своё время я прочёл немало книг по истории Египта, пытаясь не столько разобраться в пестроте дат, имён и событий, сколько понять эту самую философию. В конце концов пришёл к выводу, что или авторы почтенных трудов не смогли просечь какой-то главной тайны жрецов и фараонов, или же её просто никогда не существовало.
Но без тайны все эти громадные статуи Рамзесов, сфинксов, все эти изукрашенные изумрудами золотые саркофаги с мумиями выглядели грандиозным и жутковатым курьёзом.
В надежде самому приоткрыть тайну или хотя бы убедиться в её существовании, я терпеливо ждал, пока очередная толпа экскурсантов хоть на миг отхлынет от экспоната, и незаметным жестом протягивал к нему ладонь. Включался.
Гранитные статуи — колоссы были явно радиоактивны, оставляли на ладони ощущение колючей проволоки, похожее на ощущение при диагностировании рака. Статуи из песчаника и нефрита дарили руке тепло. Все это было в порядке вещей. Разочарованно продвигался из зала в зал, стараясь при этом не терять из виду свою группу, как вдруг что-то остановило меня возле массивного, вытесанного из цельного камня высокого стола. Наклонное углубление на нём явно предназначалось для человеческого тела. В самой нижней части виднелась аккуратно пробитая дыра.
Протянутую ладонь обдало ледяным сквозняком. Закрыл глаза. Отмелькали цветные пятна и сполохи. Сквозь расползающийся синий туман проступили склонившиеся над столом бородатые люди с широкими бинтами в руках.
Видение было так явственно, что я даже обрадовался, когда какая-то туристка мимоходом толкнула локтем и сказала: «Пардон».
Я не любил мистики, боялся её как соблазна. Но это была реальность, другая реальность.
У стола, как и у всех других экспонатов, стояла табличка с надписью на английском. Я не знал этого языка, как, впрочем, и любого иного.
Давнее воспоминание пробудилось во мне. Взволнованный, отыскал Магду, выдернул её из толпы своих соотечественников, старательно записывающих в блокноты названия и даты, подвёл к непонятному сооружению.
— Скажите, пожалуйста, что это такое?
— Ритуальное ложе, — перевела Магда. — Хирургический стол. Здесь из трупа фараона жрецы извлекали внутренности и мозг, бальзамировали тело, обматывали бинтами с пропиткой. Секрет её утерян. Так получалась мумия. Готовилась она к сороковому дню после смерти. После этого, согласно «Книге мёртвых», душа человека улетает к Полярной звезде. Ведь у вас в России тоже отмечают сорок дней. Это так?
— Так... Вы бывали в Советском Союзе?
— К сожалению, никогда. Изучала язык здесь. Извините, пошла, надо работать.
И опять я остался один в круговороте экскурсий. Многолюдный круговорот двигал меня из зала в зал. И я не сопротивлялся этому движению, захваченный тем, что произошло. И своим воспоминанием.
...Много лет назад я ещё только начинал заниматься в лаборатории парапсихологии Йовайши. Как-то зимним вечером, сделав заданные на дом упражнения, лёг спать, погасил ночник. И в тот момент, когда сознание стало угасать, в закрытых глазах начала протягиваться лента, как бы разбитая на кадры. В каждом кадрике, желтоватом, как янтарь, просвечивал чёткий чёрный иероглиф. Условные человеческие фигурки с палочками то воздетых, то опущенных рук и ног, клювастые птичьи головы, что-то похожее на лодку, круг с точкой посредине, ладонь с отогнутым в сторону большим пальцем.
Я напрягся под одеялом. Кадрики исчезали, размывались в синем тумане. Как ни жмурился, ни пытался вернуть это внезапное видение, оно не возвращалось.
Рывком вскочил с тахты и в темноте, больно ударясь о край стола, ринулся к секретеру, схватил авторучку, листок бумаги, начал лихорадочно зарисовывать увиденное. Но уже не помнил последовательности, деталей. А в этом, как я понял, было самое главное, таился смысл.
Через несколько дней поделился происшедшим с Йовайшей. Тот, по обыкновению, улыбнулся, затем, как о чём-то само собой разумеющемся, сказал:
— Мыслеформы материальны, вечно плавают в пространстве. Через вас прошло послание из Древнего Египта, очевидно предназначенное не вам. Иначе вы бы его непременно осмыслили.
Надо же было через столько лет оказаться именно в Египте, «увидеть» жрецов у каменного хирургического стола, вспомнить о той ленте с иероглифами! А вчерашний ключ с брелоком-крестом, символом жизни, и, может быть, самое драгоценное — материнская улыбка пожилой женщины с метёлкой из птичьих перьев...
Коловращение людей прибило меня к статуе сидящего писца. На коленях его лежал развёрнутый свиток папируса. И сам свиток, и подножье статуи были испещрены иероглифами. Несколько раз среди них попадался крестообразный символ жизни, круг с точкой посредине, голова птицы.
У статуи были вставленные из цветного камня глаза — тёмные зрачки, белые белки. На белках я заметил красные от напряжённой работы жилки. Писец с чуть приметной улыбкой смотрел на меня. Этот человек, живший более трёх тысяч лет тому назад, казался знакомым, родным.
Как часто, умываясь по утрам, я видел в зеркале такие же покрасневшие белки глаз у себя. Особенно в последние годы, когда днями и ночами работал над романом.
«Что там с рецензией?» — подумал я, и у меня сразу испортилось настроение. Еще раз взглянул на писца, словно желая получить от него ответ, узнать о судьбе рукописи.
— Объясните, пожалуйста, что вы находите в нём интересного? По-моему, вы уже давно здесь стоите.
Я обернулся, увидел Изольду Егорову.
— Ничего особенного. Просто устал.
После музея привезли обедать в ресторан «Воды Нила».
Длинный зал полупустого ресторана одной стороной переходил в длинную белую балюстраду, с которой открывался вид на текущую совсем рядом реку. За ней, далеко в знойном мареве, как мираж, вздымались треугольники двух пирамид, поодаль виднелась третья.
Как назло, поездка туда была запланирована на самый последний день.
Саша Петров, меняя объективы, фотографировал на этом фоне Сергея Петровича и его жену. Потом встал рядом со своими хозяевами, попросил меня щёлкнуть затвором.
Во время обеда зал наполнила тихая музыка — мелодии, сочинённые Чарлзом Спенсером Чаплином. Вот уж чего я никак не ожидал. Слушать музыку своего самого любимого кинорежиссёра и смотреть на пирамиды — о таком изысканном удовольствии нельзя было и мечтать.
И при этом я не мог не вспомнить о том, что Чаплин, всеобъемлющий гений искусства, доказавший в своих фильмах, что оно не делится на жанры, что слезы и смех, трагедия и комедия, серьёзная и развлекательная стороны жизни переливаются, живут совсем рядом друг с другом, — этот же самый гений, подводя итог своего существования на земле, написал книгу, в которой больше всего хвастался своими финансовыми успехами, скрупулёзно подсчитывал барыши. К счастью, художник перевешивал в нём человека. И все же...
