Отсюда ясно видно, что стыдно, когда тебе осмеивают, хотя бы через твоего родственника. Его глупость становится и твоим недостатком. Каким-то образом она делает тебя уязвимым для стыда. Каким?
Выставляя на позор. Когда мы говорим: какой позор! — мы неосознанно уверены, что говорим: какой стыд! Отсюда и устойчивое словосочетание: стыд и позор! Но позор — это всего лишь возможность видеть, зрить, обозревать. Выставить на позор, значит, выставить на обозрение.
И от этого становится стыдно!..
Почему?
Невольно вспоминается, что у слова «стыд» есть родство со словом «студ», то есть остывание, холод. Выставить на позор, значит, выставить на стыд, стуц, холод, мороз, лишить тепла. Почему? Потому что люди словно бы кутаются в одежду из множества защит, которые должны скрыть их от людских глаз. И там, внутри этого клубка из грязных тряпок — тепло и уютно.
Мазыки называли такие защитные обертки — лопотью. Лопоть — это, собственно, одежда, тряпье, в переводе с офеньского языка. Но для мазыков она была и частью сознания, призванной защитить меня от человеческих глаз.
Почему взгляд человека, который рассмотрел меня под слоем из лжи и хитрости, выстуживает? Почему мне становится стыдно под таким взглядом?
Иллюстров приводит странную поговорку из собрания П. Кулиша:
«Как рожены, так и заморожены».[2]
Он относит ее к дуракам, ставя вслед за поговоркой: «Дураков не орут, не сеют, — они сами родятся». В такой последовательности она, конечно, не вызывает сомнения и звучит даже как-то современно: отморозки! Но стоит только её взять отдельно, да ещё соотнести с той поговоркой, что матушка рожь кормит всех дураков сплошь, то есть приложить ко всем дуракам сразу, как становится очевидно: мы все заморожены от рожденья.
И об этом кричит весь народный любовный фольклор, кричат все зазнобы, застудившие девичье сердечко, все огни страсти, ради которых девка готова потерять стыд, вся битва с залеткой, чтобы он не обнимал привсенародно, не целовал прихороводно… то есть не выставлял на позор. Но в разговор о любви я сейчас уходить не хочу. Пока и дурака будет лишку. Как говорилось в старину: дурак узел завяжет, умный не развяжет.
Дурак каким-то образом постоянно не только сам живет на грани жизни и смерти, он ещё и ухудшает выживание близких. Выстудить их дом, даже если этот дом — всего лишь внутренние защиты от людских взглядов — это определенно ухудшит наше выживание.
Но еще важнее, что это ухудшение выживания умных людей.
Умные люди должны прятать от других то, что дурак выставляет напоказ. Почему? Похоже, именно потому, что этим человеческий разум отличается от нечеловеческого. Скажем, от звериного. Или же этим отличается не разум, а культура? То есть воспитание, приличия, а значит, мышление?
И дурак, в таком случае, вовсе не так уж далек от разумной основы, даже более того, он в разуме, но в самом начальном, в самой основе, которая позволяет выживать в природе, но не в человеческом обществе?
Это тем более подтверждается связью дурака с речью. Дурак, как и разум, узнается по речи, в отличие от животных, которые немотны. Но разум, ум — нус, вяч, логос — это именно речь. Чем отлична речь дурака от нашей с вами речи?
Дурак определенно связан со смехом, стыдом, бранью и речью. Соответственно, с ними должен быть связан и разум. Иногда, как в случае со смехом и стыдом, связь эта непростая, хотя остается в рамках главной задачи разума — обеспечивать мое выживание. Но выживание не просто на Земле, а в человеческом обществе, где главной опасностью для жизни становится не природа, а природа человеческая, то есть сами люди.
Что касается речи, то связь с нею разума очевидна и давно исследована. Но как связан с речью дурак? Попробую просто привести основные поговорки, которые поминают дурацкие речи.
В советское время — в 1957 году — В.П.Аникин без ссылок на источники приводит чрезвычайно выразительную поговорку, прямо отвечающую на мой вопрос:
«Осла знать по ушам, медведя — по когтям, а дурака — по речам».[3]
При этом, прямо отвечающая на вопрос поговорка, не отвечает ни на что. С одной стороны, это очевидность — дурака всегда распознаешь по его дурацким речам. Но что такого в его речах?
В 1915 году Иллюстров приводит не менее яркое объяснение:
«У мудрых уста в сердце, а у дураков сердце в устах» (Иллюстров, с. 123).
Можно ли посчитать, что речь идет о том, что дурак выбалтывает всё, что у него на душе? Что-то вроде: что у трезвого на уме, то у пьяного (или дурака) на языке. Или же здесь следы представлений о том, что разум находится не в мозге, а в сердце?
Пожалуй, более ясной является поговорка из того же сборника Иллюстрова:
«Умному недостает ушей, а глупому (или «у глупого») и один язык слишком» (Т. ж).
Её поясняет следующая за ней:
«Умный любит учиться, а дурак — учить».
Да и еще одна, чуть ниже, пожалуй, тоже:
«Покаумный думает, глупыйуже делает».
А делает он так, что всем вокруг худо, почему и говорят: услужливый дурак опаснее врага.
О том, что дурак необучаем, и что он сам лучше всех всё знает, говорит поговорка из сборника Г.М. Гольдгард-Ландау 1888 года. Обычно эта поговорка звучит в сокращенном виде: хоть кол на голове теши. Но полностью она звучалатак:
«Дураку на голове хоть кол теши, а он всё своё несет».[4]
«Несет» этой поговорки явно связано с речью, как и «нести околесицу». Речь в этой поговорке идет не просто о том, что дурак необучаем и что его нельзя переделать, а о том, что он выслушивает то, что ему говорят, и будто бы не вмещает его в себя, как переполненная чаша. Он сам полон знаниями, которые ему носить в себе трудно. И он их постоянно выплескивает из себя, речами.
Но мы знаем, что знания у дурака — дурацкие. По нашим понятиям, и не знания вовсе. Однако имеет ли мнение других людей значение для дурака? Иначе говоря, если мы не считаем знания дурака знаниями, то перестают ли они от этого ими быть? Если поглядеть со стороны дурака, то он определенно так не считает. Его знания для него — полноценнейшие знания, и он щедро делится ими с другими людьми. Так ли это?
Не совсем. Тут мы вступаем в область психологии, и философские понятия перестают работать. Объясню. Формально, то есть так, как любит сейчас рассуждать философия, знанием является то, что человек считает знанием: и дурак знает, что Христов день праздник.
Философы могут самому знанию давать очень разные определения, но по своей сути любые знания являются лишь образами нашего сознания. Когда мы глядим на них так, то отчетливо видим: подобные образы есть и у обезьян, и у собак. Но мы не считаем их знаниями. Хотя бы потому, что животных их знаниями не считают, не осознают.
И люди довольно часто не осознают, что то, что есть в их сознании, является знанием. Вот, к примеру, я отмахнулся от комара, моя собака щелкнула зубами, чтобы его поймать, а кошка зацепила его лапой. Знания ли это? Причем тут знания!? — рвется естественный ответ. Однако, если рядом будет сторонний наблюдатель, он вполне может сказать про мое отмахивание, что я знаю, как отгонять комаров. И действительно, при желании, я мог бы написать об этом ученый трактат, тем самым превратив свое внутреннее знание в знание записанное и оформленное.
Про кошку же, сказать, что она знает, как ловить, или про собаку, что она знает, как щелкать зубами, сказать трудно. Это можно сделать, но через усилие. Потому что какое же это знание! Самое большее — рефлекс!..
Знания — по своей природе лишь образы. Образы миров, существ, вещей или действий. Они есть у всех живых существ, но эти существа, обладая знаниями, не знают, что это знания. Знает это только человек, и только потому, что может давать вещам и явлениям имена, к примеру, имя Знание. Следовательно, в широком смысле, дурак определенно обладает знаниями, потому что у него есть образы. Хуже того, он обладает знаниями и в узком смысле, то есть осознает имеющиеся у него образы как знания.
И еще хуже: он даже знает, как эти знания использовать! А как можно использовать знания?
Как кажется, по назначению, то есть по значению, которое скрыто в каждом отдельном образе. Ничего подобного.
То, что скрыто в самих образах, мы исполняем, не осознавая их как знания — просто щелкаем зубами и машем лапками. Когда же мы осознаем, что некие образы являются знаниями, мы используем их не по назначению образов, а по назначению знаний вообще. А что надо делать со знаниями? Их надо собирать, хранить и передавать другим.
Вот дурак и передает, то есть учит.
Можно ли сказать, что он сам при этом не хранит или не собирает знания? И этого не скажешь. Дурак, определенно, и собирает и хранит всю возможную чушь, при этом отчетливо осознавая, что это знания, и что ими он сможет осчастливить какого-нибудь доброхота, особо жадного до учения.