Что же не так?
Пожалуй, только то, что дурак собирает и хранит не те знания, что у умных людей считаются действительными знаниями. Он не знает не знаний, он не знает, что в этом мире является ценным, как товар по имени знания. Но это ему и не важно. Потому что за этими простыми действи-ями, которые совершают как дураки, так и умные люди, скрываются психологические устройства, заставляющие нас вести себя определенным образом.
И если человек разумный может обучать других с разными целями, среди которых, конечно, есть и личные, вроде похвальбы или игры в великолепие, но главное, что ему нужно обучить, а обучить для дела, которое должно быть сделано. То дурак, похоже, занят именно получением удовольствия от того, что учит. Удовольствие это подобно излюбленному дураком красному колпаку. Оно тешит честолюбие дурака. Об этом кричат многие из поговорок.
Но есть и то, что важнее честолюбия и бахвальтва — это прямо связано с речью: поучение других позволяет выпускать из себя то, что переполняет сознание. А значит, причиняет тонкую душевную боль, которую невыносимо таскать в себе. Её надо выпустить, выговорив, то есть, прозвучав. И дурак не просто болтает или поучает. Он просто звучит.
Звучит своей болью.
Но почему тогда про него говорят:«Дурак, кто говорит не так»!.[5]
Ведь русский народ всегда был чрезвычайно отзывчив на чужую, особенно душевную боль. И нет лучшего средства проверить это, как спев русскому человеку душевную песню, в которой звучит боль. Почему за боль дурака, как записывает Даль, можно сказать, бьют: «У дурака дурацкая и речь»!
Ответ, который будет действительно точным, наверное, вызовет разочарование: потому что дурак звучит не просто болью души, а болью, которая и есть дурак.
Иначе — он звучит тем состоянием разума, которое узнается снаружи как дурацкое, а внутри — есть боль сознания.
Что я хочу этим сказать. Пожалуй, то, что разумный человек волен в том, что делает и в том, что говорит. Он тоже может сказать глупость, и будет за это осужден и наказан, что справедливо. Но дурак не волен не звучать так, как болит. Он потому и необучаем, что боль его невыносима, и всё, что он хочет, — избавиться от нее. А для этого надо звучать, то есть мелко дрожать всем телом, начиная с языка и голосовых связок.
Более всего это похоже на то, как ведет себя животное, в которое впился хищник или большой паразит. Оно занято только тем, чтобы вырваться из этой хватки, и оно кричит. Вот это и делает дурак. Потому ему и не до учебы.
Это — если смотреть на задачу психологически.
К сожалению, люди смотрят на нее по бытовому, а с бытовой точки зрения дураки чаще всего весьма довольны и собой и своей жизнью. И даже не подозревают, что им больно. Как не подозревает этого проглотивший несколько стаканов водки пьяница. Или объятый любовной страстью любовник. Но слово страсть происходит от страдания. Почему и страдания Христовы назывались страстями.
Человек, которому больно, вовсе не обязательно осознает свою боль. Мы же не осознаем как боль необходимость носить одежду и обувь? А вот младенец осознает, и дети осознают и весьма мучаются, когда их заставляют одеваться. Мы привыкаем и у нас, как говорит наука, снижается болевая чувствительность. Привычка свыше нам дана, замена счастию она…
Я не чувствую боли от плохих условий жизни, от подлого общения с себе подобными, от содержания собственного сознания. Я привык, потому что для выживания в жестком мире нужно иметь жесткую броню. А вот душа привыкнуть не может… и она плачет от боли. Этот плач у нас зовется дурацкими речами.
И поскольку мы глядим и видим при этом счастливое тупое лицо обладателя этих речей, то невольно делаем вывод, что он вполне осознанно избрал не развивать свой разум, так сказать, на зло хорошим людям.
Тогда хорошие люди принимаются лечить больного. И лечат его просто и доходчиво, так чтобы боль от их учебы превысила его внутреннюю боль. Только в этом случае у дурака появляется возможность услышать то, что снаружи.
«Дурака учить, что мертвого лечить» (Снегирев, 457). Дурак болеет, потому что его сознание болит, но его невозможно вылечить от этой болезни, ему нельзя помочь. Думаю, как раз потому, что боль его так велика, что пораженные ею участки сознания просто омертвели. Их как бы нет совсем!
Но эти участки у остальных людей заняты разумом. Разум же как раз отличается способностью обучаться просто потому, что для обеспечения выживания в меняющихся условиях надо быстро приспосабливаться, то есть познавать новое и учитывать в своих действиях. Дурак необучаем. Как кажется, по своей доброй, то есть злой воле. Иначе, чего бы он был таким радостным, и так бойко лез поучать других: дурак дурака учит, и оба не смыслят? (там же).
Но в действительности, вероятнее то, что он и не может обучаться, и даже не осознает этого — у него просто нет такой возможности. Видимо потому, что необходимые для этого части разума отсутствуют. Но разум — это лишь определенный набор образов, значит, поражена сама ткань, из которой эти образы создаются — пара или сознание. Она больна и омертвела в той части, которая и предназначалась для развития разума, либо эта часть исходно была пере-крыта, так что разум и не мог развиваться.
Чем могла быть перекрыта часть сознания?
Вопрос не простой. Если пара из которой душа с помощью осознавания творит образы, превращая переработанную часть пары в сознание, — это равномерная и единообразная по своим качествам среда, то перекрыть ее, чтобы какой-то участок не использовался, можно только пространственно. Как бы вырезав островок. Но тогда появляется вопрос о том, почему именно этот островок предназначался для развития разума? И кем он был выбран?
Я бывал вне тела, это могло бы подтолкнуть к мистике. Но мое пребывание в том теле, которое выходит из физического, в сущности, в душе или призраке, нисколько не убедило меня в том, что при этом мир устроен не естественно. Пока мои ощущения от тех состояний говорят лишь об одном: мы всего лишь упустили в своих научных исследованиях часть природы, искусственно ослепили себя на этот глаз. Но и в этой части, даже если есть Бог, все устроено так, чтобы обходиться без вмешательства сверхъестественных сил. Таков мой опыт.
Если участок сознания выделяется под развитие разума, он должен выделяться естественно, и тогда, либо это любая часть свободного сознания, либо сознание неоднородно. Как можно перекрыть участок сознания, если оно однородно?
Тут я вынужден подключить свой опыт прикладного психолога. Перекрыть такой участок, который еще не обрел свойств и отличий, заранее невозможно. Пара постоянно творится душой и заполняется образами. Сделать какой-то участок недоступным можно, как можно искусственно ослепить себя и перестать воспринимать часть окружающей действительности, но только после того, как этот участок родился и обрел качества, то есть заполнился образами.
Вот эти качества и можно себе запретить видеть в собственном сознании. Но для этого то, что видит, должно продолжать их видеть, но при этом узнавать как нежелательное. Это можно сделать с собой искусственно, как делают люди веры, к примеру, научной. А можно сделать болью, которая будет отворачивать меня от каких-то образов. Как учат детей уму разуму через зад, то есть поркой. Как создают условные рефлексы у животных, к примеру, подключая к куску пищи электрический ток. После таких упражнений, собака воротит от желанного куска морду, будто вы хотите ее обидеть. Она его просто не видит! И не уговаривайте.
Это всё означает, что дурак, части сознания которого перекрыты болью, прекрасно видит то, о чем ему говорят люди, но не хочет туда смотреть. Он дурак, условно говоря, по выбору. И вполне мог бы измениться, если бы у него хватило сил поставить перед собой такую задачу. Но вот задачу-то он ставить и не хочет. Потому что, для ее решения, придется идти в боль, придется сражаться и, главное, менять себя. А зачем? Ведь дуракам легче. Их бог и так кормит.
Дурак довольно быстро приспосабливается к той нише, которую выделяет ему подобным общество, и принимается ловко паразитировать за счет других. Это страшная ловушка, потому что достаточно один раз принять себя опущенным — а ниша — это всегда местечко внизу — как дальше жизнь становится на удивление проста.
И главное — в ней не надо больше думать. То есть становится не нужен разум!
Но почему «не думать» оказывается такой ценностью для дураков? Почему думать не хочется, ведь думать — это приятно, это наслаждение? К тому же, мы и не можем не думать, мы все равно думаем постоянно, даже если не замечаем этого! Разум просто не может останавливаться.
Тогда что значит «не думать» выражений вроде: главное — там не надо больше думать? Похоже, речь идет не о думании вообще, а о целенаправленном думании, соответствующем тем требованиям, которые предъявляются к человеческому разуму. Но целенаправленность предполагает направление. Похоже, эта цель лежит как раз за той болью, которой наполнено сознание дураков. Чтобы думать так, как требуют, надо каждый раз ходить через поле боли.
