Тогда что значит «не думать» выражений вроде: главное — там не надо больше думать? Похоже, речь идет не о думании вообще, а о целенаправленном думании, соответствующем тем требованиям, которые предъявляются к человеческому разуму. Но целенаправленность предполагает направление. Похоже, эта цель лежит как раз за той болью, которой наполнено сознание дураков. Чтобы думать так, как требуют, надо каждый раз ходить через поле боли.
Когда же ты позволяешь себе «не думать», разум течет по плотностям сознания свободно, а значит, обтекает болезненные участки и уходит в те пространства сознания, которые для тебя блаженны, вот только не ценны для людей. Это как раз те места, где хранятся знания, которым дураки учат друг друга, но знания эти «не смыслят», то есть не наполнены смыслом, имеющим ценность для человеческого бытия.
Но при этом, очевидно, что думать приятно и дураку. И он вовсе не отказывается думать, он отказывается думать так, как требуется, чтобы считаться умным. Он, попросту, отказывается думать в той части образа мира, которая принадлежит умным людям. Именно эта часть его сознания и перекрыта.
Если причина глупости в этом, то она излечима. Достаточно понять, куда ты не хочешь ходить в своем сознании и задаться вопросом: почему? — как появится возможность найти причины, которые растут из боли, как из корней. И тогда можно очистить сознание и от этой боли и от причин. Всё излечимо.
Но это только в том случае, если сознание как среда равномерно и единородно.
Однако есть подозрение, что сознание среда гораздо более сложная, чем достаточно для рождения разума. Она сама в своей природе содержит возможность не только для рождения, но и для развития, возможно, бесконечного. Это видно по нашей способности творить обобщенные и обобщающие понятия. Понятия — тоже образы. Однако образы отличаются по качеству. Каким-то образом одни из них в состоянии давать представление о множестве других и даже управлять подобными множествами.
Это невозможно в однородной среде.
Поэтому мазыки предполагали, что обобщающие понятия рождаются из сознания иной плотности, более тонкого и легкого. Поэтому они существуют как бы в слое пары, который плавает поверх нашего обычного сознания. Благодаря этому, образы обобщающих понятий и оказываются как бы над теми обычными образами, которые способны объять.
Развитие сознания и, соответственно, разума идет не вширь. Главное — уметь раскрывать в себе способность переходить во все более тонкие его слои, где нет лишней суеты и толкотни образов, благодаря чему воздух там прозрачней, а мир проще. Оттуда и видна действительность истинного мира.
Вот если перекрыта сама способность переходить в более тонкие слои сознания, то есть творить обобщенные и обобщающие понятия, тогда можно оказаться дураком заранее. И это, похоже, неизлечимо.
Однако народ знал средство, которым лечил дураков и, похоже, во многих случаях оно было действенным.
Какое же лечение применяет народ к дураку? Даль отвечает просто:
«Ум да умец, а третий дубец», — и поясняет: «(то есть поучить да посечь, так поумнеет)».
Средство это как у народа, так и у детей, считается естественным и единственно возможным ответом на дурь. Противоестественная естественная наука принесла с собой нравственность, которая отказала человеку в духе, душе и духовности, заменив их телом. Естественно, после этого тело стало священно, и бить его считается хуже, чем плевать в душу. Поэтому мы воспринимаем эту народную мудрость с ужасом. Однако сами и детей бьем тайком и в детстве дрались, и боевым искусствам учимся.
Отказ от телесных наказаний противоестественен, если мы, конечно, не хотим, чтобы человечество оглупело и из него ушел разум. Впрочем, о человечестве судить не буду, но с русским народом именно это и произошло с приходом демократии и естественнонаучных ценностей. Как говорил Мережковский — пришло царство грядущего Хама. Просто потому, что хам распоясался, а узды для него больше нет, а что есть, то законом запрещено. Отсюда — потеря не только чести, но и разума целого народа.
Народ относился к этому иначе. Битье дурака считалось важным, нужным, а может быть, и священным деянием, если мы хотим, чтобы наш мир стоял:
«Дурака бьют, а умной не суйся» (Снегирев, 452). Это середина девятнадцатого века. Даль в ту же пору приводит еще целый ряд народных мыслей об этом: «Дурь-то из тебя повыколотят. Я тебе дам ума. Благодарим покорно за ум (говорят после наказанья).
Ума дадут (побьют), не воз навьют (или: не весь вобьют, то есть сразу не поумнеет).
Жаль кулака, а ударить дурака. Бей дурака, не жалей кулака».
Конец девятнадцатого, собрание Гольдгардт-Ландау:
«Дурак не боится креста, а боится песта»(396).
Начало двадцатого, Иллюстров:
«Хоть жаль кулака, а надо бить дурака.
Умному намек, глупому — дубина».
Что же это за средство, которое способно переучивать даже дураков? Чем битье хорошо. Чем оно плохо, я не исследую, поскольку об этом написано достаточно в одном коротком слове: нельзя! Нельзя, наверное, потому что, битье унижает человеческое достоинство. Придумать такое, отняв у людей души, мог только дьявольский ум.
Итак, почему дурака нужно бить?
Простейший ответ: потому что слов он не слышит, сам думать не умеет, и никак иначе до него не достучаться. Что значит, достучаться? В данном случае — заставить изменить поведение. Речь даже не о том, чтобы сделать дурака умнее. Это как бы и не моя забота. Мне достаточно того, что он не будет мешать жить лично мне.
И это существенно, потому что, избивая дурака, мой разум решает самую сущностную свою задачу: он обеспечивает мне выживание, которое ухудшает дурак. Получается, что я, по сути, вовсе не занят обучением дурака, когда его бью, наоборот: я его изгоняю из своего мира. Лучший способ был бы убить. Но дурак не чужой, не враг, я не имею такого права. Поэтому всё, что я могу, это создать для него такие условия, чтобы он ушел сам. И я их ему и создаю. Однажды ему надоест, он махнет рукой и пойдет мучить других людей, оставив меня в покое.
Но куда и откуда он уйдет?
Из моего мира в иной.
В какой иной мир, меня, собственно, не занимает. Мне нужно лишь, чтобы в моем мире не было дурака. А там, хоть он сквозь землю провалится.
А если он не захочет?
Тогда я его либо забью насмерть, либо он однажды все-таки поменяется.
Как?
Вот и очевидно: приняв, наконец-то, мой мир, наш мир, мир, в котором живут люди. И это подтверждает, что дурак — это не тот, кто не может думать, а тот, у кого образ мира искажен, а он не хочет его исправлять в соответствии с действительностью. Он предпочитает мне навязывать свои условия сосуществования, в которых ему живется легче, чем мне. Просто потому, что он снижает к себе требования.
Следовательно, колотушки применимы не ко всем дуракам, а лишь к тем, кто хочет жить криво, за счет других. И мы все знаем, что дураков бьют, а дурачков жалеют. То есть бьют тех, в ком все-таки присутствует искра выбора, а вот тех, кто действительно лишен от природы возможности быть умнее, бить бесполезно, а потому не только бессмысленно, но и жестоко.
Избиение дурака не ощущается народом жестокостью. Скорее наоборот, терпеть его измывательства над собой может только тот, кому пострадать, помучаться охота. Остальные относятся к дураку, как к маленькому гаденышу.
Ребенок, пока не обрел смысл, может делать самые недопустимые вещи — он гадится, он наводит беспорядок, он не дает спать и вообще жить спокойно. Но его никто не наказывает, наоборот, его любят, как маленького божка. Но только он принял решение стать человеком, только он показал, что с ним можно договариваться, как к нему начинают предъявляться требования. И теперь, если он продолжает гадиться, его считают не богом, а маленьким гаденышем. И не потому, что его выделения так уж противны родителям, а потому, что он делает это назло, чтобы лишить их покоя и хорошей жизни.
Дурак делает то же самое, но во взрослом возрасте. Он как бы задержался в детстве, но после той черты, до которой он ещё приобщен к божественности. Он уже в состоянии гаденыша, который вредит. Потому его и бьют.
Гаденыша тоже бьют — его шлепают, не сильно, но, как говорится, чтобы понял. Почему? А потому, что он других способов объяснить не понимает — слов ещё не знает. Вот и дурак не понимает других способов, хотя знает слова.
Как лечить дурака помимо его желания, я не знаю. Но я точно знаю, что дурак не хочет понимать тех, кто его учит, потому что он не живет в их мире. Их мир ему не просто не ведом, он не интересен, и помеха в той битве, которую ведет он сам в собственном мире.
Битва, по-русски, — это брань. И дурак — это бранное слово, то есть слово брани, слово битвы, боя, сражения.
