DCCCVII. От Луция Мунация Планка Цицерону, в Италию
[Fam., X, 4]
Трансальпийская Галлия, конец ноября 44 г.
1. Мне были очень приятны твои письма 4265, написанные тобой, как я заметил, на основании сказанного Фурнием 4266. Я же, в качестве оправдания за прошедшее время, выставляю слухи, что ты уезжал и мне стало известно о твоем возвращении 4267 только незадолго до того, как я узнал об этом из твоего письма. Ведь я, мне кажется, не могу пренебречь ни одной, даже малейшей обязанностью по отношению к тебе, не совершив величайшего проступка; к соблюдению их у меня очень много оснований — и твои дружеские отношения с моим отцом, и мое уважение к тебе с детства, и твоя взаимная приязнь ко мне.
2. Поэтому, мой Цицерон, — мой и твой возраст допускают это — будь уверен в том, что в уважении к одному тебе я для себя усмотрел святость отношения к отцу. Следовательно, все твои советы кажутся мне преисполненными необычайного благоразумия в такой же степени, как и искренности, которую я измеряю на основании своего сознания. Поэтому, если бы я держался иных взглядов, то твои уговоры, во всяком случае, могли бы меня побудить следовать тому, что ты считаешь наилучшим. Но что теперь могло бы увлечь меня в другую сторону 4268? Хотя ты, по своей любви и доброте, слишком высоко оценил все хорошее, что только есть во мне, либо уделенное мне благодеянием судьбы, либо приобретенное моим трудом все же оно, даже по признанию злейшего недруга, столь велико, что, видимо, не нуждается ни в чем, кроме доброго имени 4269.
3. Поэтому будь уверен в следующем: насколько смогу достигнуть своими силами, предвидеть своим умом, убедить своим авторитетом, всё это всегда будет в распоряжении государства. Мне хорошо известен твой образ мыслей, и если бы у меня была возможность, для меня, по крайней мере, желательная, быть вместе с тобой, я никогда не отступал бы от твоих советов и не допущу теперь, чтобы ты мог справедливо порицать какой-либо мой поступок.
4. Я в ожидании известий обо всем, что происходит в ближней Галлии, что произойдет в Риме в январе месяце 4270. Между тем я здесь испытываю величайшую тревогу и беспокойство, как бы здешние племена, воспользовавшись порочностью врага, не сочли наши несчастья удобным для себя случаем. Если у меня в этом будет успех, как я того заслуживаю, то я, во всяком случае, удовлетворю и тебя, которого больше всего хочу удовлетворить, и всех честных мужей. Береги здоровье и относись ко мне с взаимной приязнью.
DCCCVIII. Титу Помпонию Аттику, в Рим
[Att., XVI, 15]
Арпинская усадьба, до 9 декабря 44 г.
1. Не думай, что я по лености не пишу собственноручно; но, клянусь, — по лености: ведь я не могу сказать ничего другого; однако и в твоих письмах я, мне кажется, узнаю руку Алексида. Но перехожу к делу.
Если бы Долабелла не обошелся со мной бесчестнейшим образом, я, пожалуй, сомневался бы, быть ли мне более снисходительным или требовать на строго правовых основаниях 4271. Но теперь я даже радуюсь, что мне представился случай, когда и сам он и все остальные почувствуют, что я отдалился от него, и я открыто показываю, что стараюсь его ненавидеть и ради себя и ради государства, так как он, начав под моим влиянием защищать последнее, не только покинул его, подкупленный деньгами 4272, но даже — насколько это зависело от него — ниспроверг.
2. Но ты спрашиваешь, как я решаю действовать, когда придет срок; во-первых, мне хотелось бы так, чтобы для меня не было неуместным находиться в Риме; в этом отношении, как и в прочих, я поступлю, как ты найдешь нужным. Но насчет главного я хочу действительно настойчивых и суровых мер. Хотя предъявление требований к поручителям, по-видимому, сопряжено с некоторым срамом, все-таки, пожалуйста, обдумай, каково это. Ведь мы можем, для предъявления требований к поручителям, вызвать в суд управителей, и ведь они не начнут тяжбы путем вызова свидетелей; этот шаг, как мне хорошо известно, освобождает поручителей от ответственности. Но и для него, полагаю, позорно, если по тому обязательству, по которому он должен при наличии поручительства, его управители не платят, и моему достоинству пристало, чтобы я добивался своего права без крайнего унижения для него. Напиши, пожалуйста, каково твое мнение об этом; не сомневаюсь, что ты устроишь все это мягче.
3. Возвращаюсь к положению государства. Клянусь, ты часто многое высказываешь с государственной точки зрения проницательно, но нет ничего проницательнее этого письма: «Ведь хотя этот мальчик 4273 и силен и в настоящее время прекрасно обуздывает Антония, всё же мы должны ждать исхода». Но какая речь на народной сходке 4274! Ведь она прислана мне. Он клянется — да будет ему возможно достигнуть почестей отца — и одновременно протягивает правую руку к статуе 4275. Не рассчитывай на спасение под началом вот этого. Но, как ты пишешь, самым надежным мерилом будет, вижу я, трибунат нашего Каски 4276; как раз о нем я сказал самому Оппию, когда он уговаривал меня полностью присоединиться к юноше 4277, и ко всему делу, и к отряду ветеранов, что я никак не могу сделать это, если для меня не будет несомненным, что он не только не станет недругом тираноубийцам, но даже станет их другом. Когда тот сказал, что так и будет, «Зачем мы торопимся в таком случае, — говорю, — ведь до январских календ 4278 мое содействие вовсе не нужно ему; мы не поймем его намерения до декабрьских ид на примере Каски». Он вполне согласился со мной. Итак, об этом достаточно. Остается еще добавить, что ты ежедневно будешь располагать письмоносцами, и, думаю, у тебя также ежедневно будет о чем писать.
Посылаю тебе копию письма Лепты, на основании которого мне кажется, что тот начальничек сброшен с высоты 4279. Но ты, когда будешь читать, сам оценишь.
4. Уже запечатав письмо, я получил письма от тебя и от Секста 4280. Ничего приятнее письма Секста, ничего любезнее. Ведь твое было кратким, предыдущее — очень подробным. Ты и благоразумно и по-дружески советуешь мне быть именно в этой местности, пока мы не узнаем, чем кончится начавшееся движение.
5. Но меня, мой Аттик, именно в настоящее время не очень волнуют государственные дела, — не потому, чтобы мне что-либо было или должно было быть дороже, но в безнадежном положении даже Гиппократ запрещает применять лекарство. Поэтому — долой это! Меня волнует имущество; говорю «имущество»; нет — доброе имя. Ведь хотя остатки столь велики, до сего времени не собрано даже для уплаты Теренции 4281. Я говорю «Теренции»; ты знаешь, что я уже давно решил уплатить 25 000 сестерциев по долгу Монтана 4282; Цицерон попросил самым застенчивым образом, чтобы за его счет. Я очень щедро, как и ты нашел нужным, обещал и велел Эроту отложить эти деньги. Он не только не сделал этого, но Аврелий 4283 был вынужден сделать новый заем с вымогательским ростом. Ведь насчет долга Теренции Тирон написал мне, что, по твоим словам, деньги поступят от Долабеллы. Он, я уверен, плохо понял, если вообще возможно плохо понимать, скорее всего — ничего не понял. Ведь ты написал мне об ответе Кокцея 4284 и почти в тех же словах Эрот.
