— Прибыл высочайший указ, — сказал им Юэ Фэй. — Нас сперва свяжут, а потом объявят государеву волю.
— Батюшка, зачем же нас связывать? — возразил Юэ Юнь. — Если хотят казнить, пусть казнят!
— Провинившийся чиновник только связанным может принимать волю государя!
Юэ Фэй собственноручно связал Юэ Юня и Чжан Сяна, а затем потребовал, чтобы тюремщики связали его самого.
— Где указ? — спросил он смотрителя.
— В Беседке ветра и волн, — ответил Ни Вань.
— Теперь все понятно! — воскликнул Юэ Фэй. — В гате Дао-юэ есть строки: «Остерегайся плыть в пучину ветра и волн». А я — то думал, что речь идет о ветре и волнах на Янцзы! Беседка ветра и волн! Вот оно, место нашей гибели!
— Мы проливали кровь в боях, совершали подвиги, а нас хотят убить! — возмутились Юэ Юнь и Чжан Сян. — Не бывать этому! Батюшка, давайте силой вырвемся из тюрьмы!
— Замолчите! — прикрикнул Юэ Фэй. — Настоящий муж не должен бояться смерти! Смерть для него — возвращение домой! Чем жить в мире, где властвуют предатели, лучше умереть.
И Юэ Фэй твердыми шагами вошел в Беседку ветра и волн.
Тюремщики накинул ему и его сыновьям веревки на шею и задушили их.
Юэ Фэю в это время было тридцать девять лет, Юэ Юню — двадцать три года.
В тот момент, когда души казненных возносились на небеса, над землею, вздымая песок и камни, пронесся яростный вихрь. По равнинам расползся черный туман, погасли огни.
Читая в истории строки о гибели героев, потомки с возмущением плевались и ругали предателя Цинь Гуя, его жену Ван и других изменников, которые, пользуясь властью, чинили беззакония.
Многие поэты сложили стихи, в которых оплакивали Юэ Фэя. Вот некоторые из этих стихов:
Железные кони чжурчжэней
Помчались в облаке пыли,
Грозила беда большая
Южносунской столице.
Под сень родимого дома
Государей не возвратили —
По одиноким героям
Как же слезам не литься?
* * *
Скорблю, что Гао-цзун не распознал
Героя чистой, пламенной души,
И благородный, неподкупный воин
Попал в пучину клеветы и лжи!
Деревьями порос могильный холм,
Тревожит сердце скорбный шум листвы,
Потомки не забудут никогда
Того, кто столько подвигов свершил!
* * *
Столбы у могилы, сосновые ветви
К холодному северу устремлены.
Всем сердцем вникаю в могильную надпись,
В которой Конфуция чтутся заветы.
Озерные волны уже отшумели,
И слуги придворные обличены.
Вином загустевшим делиться мне не с кем,
Печальная песня пропета…
* * *
Пал незаслуженной смертью
Преданный сын отчизны,
Но правда небес сияет,
Коварством ее не убьешь!
Осталась в наследство людям
Летопись славной жизни,
Грядущие поколенья
Поймут, где правда, где ложь!
* * *
Летел, как дракон, вынимая меч
Из драгоценных ножен,
Негодовал он, как грозный тигр,
Врагов страны обличая.
Подл предатель, убивший его,
Низок Цинь Гуй, ничтожен,
Потомкам многие тысячи лет
Не выплакать всей печали!
* * *
Свистели в воздухе мечи и алебарды,
И ратный дух героев был высок.
Быстрее ветра тысячи чжурчжэней,
Спасая жизнь, бросались наутек.
И лишь с тех пор, как славный полководец
Был умерщвлен предательской рукой,
Для гор и рек, для всех владений сунских
Приблизился неотвратимый рок.
* * *
У мудреца, что прожил много лет,
Лоб — как Тайшань[40], и гладок и широк.
Чтобы нефрит из камня стал дворцом —
Строителю немалый нужен срок.
Что спрашивать, зачем небесный свод
Сокрыла мгла, рождающая страх?
Конечно, есть причина и тому,
Что гнев пылает в доблестных сердцах!
Героем честно прожитая жизнь
Осветит внукам новые пути,
Так пусть же вечной радугой горит
Тот ратный дух, что был в его груди!
Но жалко, что погиб он до того,
Как смерть злодеев обрекла на ад!
И нам осталось слезы проливать,
Пока от слез не вымокнет халат…
* * *
Он кровью клялся: пренебречь собой
И быть защитником родной земли.
Возможно ль сокрушить большую стену, —
Ту, что длиною в десять тысяч ли?[41]
Его высоких помыслов полет
На севере чжурчжэней устрашал.
Смерть поразила тело, но не душу —
Поколебать возможно ли Тайшань?
Поныне у могильного холма
Шумит, шумит зеленая листва,
И слышатся порою в шуме этом
Героя беспокойные слова…
Героя, что в боях горел огнем,
Чье сердце знало истинную страсть, —
Героя, что казнен несправедливо
Злодеем, узурпировавшим власть!
* * *
Бывало ли в Яньчэне[42] больше скорби?
Когда еще так много слез прольется?
Все оттого, что волей злого рока
Подвергли невиновного расправе.
Могильный холм поведает потомкам
О преданном отчизне полководце;
Поведает о том, как в ста сраженьях
Чжурчжэньское железо он расплавил.
Не к северу склонились эти травы,
В которые его душа вселилась!
Как прежде — на восток уходят воды,
Несомые безудержным теченьем.
Мне горько, вспоминаю все, что было:
Как жаль, что зло великое свершилось!
Печальный стих слагаю у могилы
И на закат взираю с сожаленьем.
* * *
Я, путник, у могилы полководца
Стою смиренно, затаив дыханье.
Душа его как будто воплотилась
Во всем живом, что вижу у могилы.
Там, в прошлом, — жизнь немеркнущего сердца,
Ума и рук великие деянья;
А в будущем — не сдавшиеся смерти
Дух полководца, доблестная сила!
Родные реки и родные горы
Опять слезами политы обильно,
Опять напали варварские орды,
Негодованьем вся страна объята.
Скорблю, но вижу, что трава густая
Растет все выше на холме могильном.
Она сочна и зелена, как прежде,
Ее ласкает светлый луч заката…
Пока убитый горем Ни Вань оплакивал Юэ Фэя, Ван Нэн и Ли Чжи купили гробы и тайно перенесли к стенам тюрьмы. Подкупленные тюремщики передали им трупы казненных. Гробы тайно вынесли из города и зарыли в ракушечном холме.
Ни Вань, не дожидаясь рассвета, тоже покинул город.
Ван Сы-во и Ло Жу-цзи еще ночью доложили первому министру о казни Юэ Фэя. Цинь Гуй не мог скрыть своей радости и спросил:
— Говорил что-нибудь Юэ Фэй перед казнью?
— Нет. Сожалел только, что не послушался даоса Дао-юэ, который отговаривал его от поездки в столицу. Великий наставник, если вырывать траву, так вырывать с корнем, иначе на следующий год она снова вырастет! Надо уничтожить даоса и всю семью Юэ Фэя!
Цинь Гуй одобрительно кивнул головой:
— Передайте мой приказ Фын Чжуну и Фын Сяо, чтобы они доставили из Танъиня в столицу семью Юэ Фэя!
Когда злодеи вышли, Цинь Гуй вызвал своего доверенного слугу Хэ Ли и распорядился:
— Завтра с утра отправляйся в кумирню, что стоит на горе Цзиньшань, и пригласи ко мне даоса Дао-юэ! Смотри, чтобы он не сбежал!
Хэ Ли вернулся домой и сказал матери:
— Государев наставник погубил Юэ Фэя, но этого ему мало! Он приказал схватить монаха Дао-юэ! Завтра утром мне придется отправиться в путь.
— Что ж делать, сын мой! — вздохнула старая женщина. — Поезжай! Но будь осторожен в дороге.
На следующий день — первый день первого месяца тринадцатого года правления Гао-цзуна под девизом Продолжение процветания[43] — Хэ Ли в лодке отплыл из столицы и скоро добрался до гор Цзиньшань.
У ворот кумирни толпился народ. Над головами людей вились дымки курильных свечей, откуда-то доносились размеренные удары колокола. Хэ Ли пробрался сквозь толпу и увидел Дао-юэ, который сидел на возвышении и произносил проповедь.
