— Я спрашиваю: этот стих ты написал?
— Неужто только вам писать дозволено?
— А зачем ты сюда явился с метлой?
— Выметать зло и измену.
— Что там у тебя в другой руке?
— Огненная труба.
— Оставил бы ее на кухне!
— Нельзя было оставить. В ней есть отверстия, приходится закрывать их пальцами, не то дым повалит.
— Глупости болтаешь. Скажи лучше, когда ты заболел?
— Когда увидел на озере Сиху торговца, который продавал восковые шарики. С тех пор и стал заговариваться!
— Почему же ты не позовешь лекаря? Он бы тебя полечил, — вмешалась жена Цинь Гуя.
— Я простудился у восточного окна, госпожа, а от этой простуды никакие лекарства не помогают!
— Да этот монах совсем потерял рассудок! — воскликнула Ван, обращаясь к мужу. — Говорит какими-то дурацкими намеками! Отпустите его, господин, бесполезно с ним разговаривать!
— Троих вы уже «отпустили», а теперь и меня хотите?!
— Есть у тебя монашеское имя? — спросил Цинь Гуй сумасшедшего.
— Есть! Есть! Есть!
Меня зовут
Монахом Е Шоу-и,
Склад благовоний
Здесь я сторожу.
Мне сил небесных
Кары не страшны,
Где ложь, где правда —
Знаю и скажу!
Опять Цинь Гуй с женой ничего не поняли, и сомнения овладели ими.
— Слушаю я тебя и думаю: не умеешь ты сочинять стихи, — сказал Цинь Гуй. — Может быть, стихотворение сочинил кто-нибудь другой, а тебе велел переписать на стену? Признайся, и я пожалую тебе ставленую грамоту![57]
— Стихи я сам сочинил! — заявил монах.
— Что-то мне не верится! Тогда напиши еще одно стихотворение при мне.
— Можно. О чем писать?
— Хотя бы обо мне, — сказал Цинь Гуй и велел послушнику принести бумагу, кисть и тушь.
— Не надо, у меня все с собой!
Монах вытащил из кармана лист бумаги и положил на пол.
— Да разве можно писать на такой измятой бумаге? — упрекнул монаха Цинь Гуй.
— Ничего! В восковом шарике бумага тоже была измята!
Тут он растер тушь, написал стихотворение и подал Цинь Гую. Стихотворение гласило:
Увы! Он верен
был своим решеньям,
Задумав
государя погубить,
Уже давно
он перешел к чжурчжэням,
Раз душу продал —
так тому и быть!
Потом мечтал
покончить с сунским троном,
А честных
отослать на эшафот,
Таким путем —
постыдным, незаконным —
Отчизну погубить
и весь народ.
Речь на дорогах
об одном идет…
В каждой строке раскрывались самые сокровенные мысли Цинь Гуя, но он ничем не выдал своих чувств, только спросил:
— Почему ты не дописал последнюю строку?
— Потому что «вся правда»[58] грозит предателю смертью! — сказал монах.
— Запомните! — обратился Цинь Гуй к приближенным. — Если вам встретится человек с именем Ши Цюань, хватайте его и ведите ко мне!
— Этот сумасшедший мелет какой-то вздор! — сказала жена Цинь Гуя. — Не стоит его слушать.
— Вздор! — усмехнулся монах. — А вы прочтите сверху вниз первые знаки каждой строки, и поймете!
Цинь Гуй прочитал — получилось слово «узурпатор».
— Ах ты лысый осел! — рассердился он. — Ты еще смеешь оскорблять первого министра! Слуги, хватайте его и бейте палками до тех пор, пока он не сдохнет!
Слуги Цинь Гуя набросились на монаха, как свора собак. Монах уцепился за ножку стола и вопил:
— За что меня хотят убить? Я же никого не погубил!
Жена потихоньку шепнула Цинь Гую:
— Оставьте пока этого сумасшедшего. Все равно ему некуда деться. А завтра ваши люди его прикончат. Зачем поднимать шум из-за пустяков?
Цинь Гуй признал разумным совет жены и приказал:
— Отпустите его! Да чтоб больше не болтал! Эй, послушник, дай ему две лепешки с медовой начинкой, и пусть уходит.
Послушник принес лепешки, но сумасшедший швырнул их на пол.
— Что хлебом кидаешься? — упрекнул его Цинь Гуй. — Если сейчас не хочешь, съел бы после!
— Пусть едят другие, кому хочется! Кто знает, чем вы эти лепешки начинили?!
В каждом ответе безумного Цинь Гуй чувствовал намек на какой-нибудь свой бесчестный поступок и едва сдерживал гнев.
— Убогий! — сказала Ван. — Уходи-ка ты в западный флигель и не говори глупостей господину первому министру. Тебя там накормят чем-нибудь постным.
Монахи бросились к сумасшедшему и стали выталкивать его вон.
— Не толкайте! Не толкайте! — кричал он. — Госпожа посылает меня в западный флигель есть постное, а сама будет есть рис[59] у восточного окна!
С трудом удалось монахам вывести сумасшедшего за дверь. Расстроенный Цинь Гуй заторопился домой. Монахи, обливаясь от страха холодным потом, проводили первого министра до ворот кумирни и долго отвешивали земные поклоны. Сумасшедшего посадили под замок, чтобы он не сбежал; ведь если он понадобится Цинь Гую, а его не будет на месте, всем монахам придется распроститься с жизнью!
А сейчас речь пойдет о Ши Цюане, который обосновался в горах Тайхан и все время думал о том, как отомстить за Юэ Фэя. Однажды он явился к Ню Гао и заявил, что уходит в разведку.
Добравшись тайком до Линьани, Ши Цюань поплакал и принес жертвы на могиле Юэ Фэя. Узнав о том, что Цинь Гуй молится в кумирне Успокоения духов, и возвращаться будет через мост Всеобщего спокойствия, он спрятался под этим мостом.
А в это время первый министр в окружении свиты ехал обратно и ломал голову над странными речами монаха.
«Как мог этот сумасшедший проникнуть в наши с женой тайны?»
Эта мысль не давала ему покоя.
У моста Всеобщего спокойствия конь вдруг взвился на дыбы. Цинь Гуй изо всех сил натянул узду — конь захрапел и отступил на несколько шагов назад.
В тот же момент на Цинь Гуя с кинжалом бросился Ши Цюань. Он уже поднял руку, чтобы нанести удар, и тут почувствовал, что она онемела. Подскочили телохранители Цинь Гуя, сбили Ши Цюаня с ног, связали и потащили во дворец первого министра.
Дорогой читатель, ты знаешь, что Ши Цюань — отважный военачальник, способный в одиночку сражаться с целым войском! Почему же его так легко одолели? А потому, что Юэ Фэй не позволил своему другу убить предателя, ибо это убийство запятнало бы и его честное имя. К тому же Юэ Фэй хотел, чтобы Ши Цюань тоже прославился своей честностью и преданностью долгу!
Между тем Цинь Гуй приехал домой и, когда самообладание к нему вернулось, приказал ввести Ши Цюаня.
— Ты кто такой? — рявкнул он, — Как у тебя хватило смелости поднять на меня руку? Говори, кто тебя подослал? Если сознаешься — пощажу!
— Мерзкий предатель! Ты обманываешь государя, губишь честных людей, продаешься врагам родины! Каждый настоящий воин Поднебесной съел бы тебя живьем! Знай же, я — Ши Цюань, бывший подчиненный Юэ Фэя! Я пришел мстить! Но, видно, судьба не назначила тебе умереть сейчас! Погоди же, придет и твой конец!
Ши Цюань обрушил на Цинь Гун такую лавину брани, что тот и рта не мог раскрыть. Он только приказал страже увести преступника в тюрьму при храме Правосудия и на следующий день казнить на базарной площади.
Потомки сложили стихи, в которых воспевают доблесть Ши Цюаня:
Гремит молва о том, кто был
Великой силой наделен,
Путь к добродетели — увы! —
Не прост и для таких, как он!
Юй Жан[60], что жил в года «Чуньцю».
Отмстил и умер, не дрожа,
А Ши Цюань эпохи Сун
Ужели не второй Юй Жан?
Велик был благородный гнев,
Он мог повергнуть реки в дрожь,
Могуч был богатырский пыл —
Он ужаснул бы звездный Ковш!
Пусть светит солнце высоко,
Пусть проплывают облака,
Героев славных имена
Переживут века!
После того как Ши Цюань ушел в разведку, Ню Гао места себе не находил от беспокойства и наконец послал самых опытных разведчиков на розыски. Те скоро вернулись с печальной вестью.
Ню Гао метал громы и молнии. Он хотел немедленно двинуть войска в Линьань, чтобы отомстить за брата, но Ван Гуй его отговорил:
— Дух Юэ Фэя с самого начала не хотел, чтобы мы за него мстили. Брат Ши Цюань сам виноват! Зачем полез в ловушку? Разве можно быть таким легкомысленным?
Поплакали о погибшем, устроили жертвоприношения, с горя выпили.
Скорбь Ван Гуя и Чжан Сяня была так велика, что в ту же ночь они слегли. Но лекарство принимать отказались и через несколько дней скончались. Ню Гао тяжело переносил этот новый удар.
А теперь вернемся к Цинь Гую. Покушение Ши Цюаня на его жизнь так потрясло первого министра, что он заболел.
