Приезд Хосрова в Армению к Михин-Бану
Покинувши ручей, Хосров печален. Он
Струит из глаз ручьи; его покинул сон.
Пленительный ручей! Виденьем стал он дальним!
И делался Парвиз все более печальным!
Но все ж превозмогал себя он до поры:
«Ведь не всплыла еще заря из-за горы.
Ведь если поспешу я в сторону востока,
Мне солнца встретится сверкающее око».
И роза — наш Хосров — достиг нагорных мест,—
И к стражам аромат разносится окрест.
Вельможи у границ спешат к нему с дарами:
С парчой и золотом. Он тешится пирами.
И не один глядит в глаза ему кумир —
Из тех, что сердце жгут и услаждают пир.
Ему с кумирами понравилось общенье.
Тут на немного дней возникло промедленье.
Затем — в Мугани он; затем, свой стройный стан
Являя путникам, он прибыл в Бахарзан[171].
Гласит Михин-Бану: «Царевич недалече!» —
И вот уж к царственной она готова встрече.
Навстречу путнику, в тугом строю, войска,
Блестя доспехами, спешат издалека.
В казну царевичу, по чину древних правил,
Подарки казначей от Госпожи направил.
Жемчужин, и рабов, и шелка — без конца!
Изнемогла рука у каждого писца.
К Великой Госпоже вошел Парвиз в чертоги.
Обласкан ею был пришедший к ней с дороги.
Вот кресла для него, а рядом — царский трон,
Вокруг стоит народ. Садится только он.
Спросил он: «Как живешь в своем краю цветущем?
Пусть радости твои умножатся в грядущем!
Не мало мой приезд принес тебе хлопот.
Пускай нежданный гость беды не принесет».
Михин-Бану, познав, что речь его — услада,
Решила: услужать ему достойно надо.
Ее румяных уст душистый ветерок
Хвалу тому вознес, пред кем упал у ног,
Кто озарил звездой весь мир ее удела,
Любой чертог дворца своим чертогом сделал.
Неделю целую под свой шатровый кров
Подарки приносил все новые Хосров.
Через неделю, в день, что солнце почитало
Прекраснейшим из всех, каким дало начало,
Шах восседал, горя в одежде дорогой.
Он был властителем, счастливый рок — слугой.
Вокруг него цветов сплетаются побеги,
С кудрями схожие, зовя к блаженной неге.
На царственном ковре стоят рабы; ковер,
Как стройноствольный сад, Хосрову нежит взор.
Застольного в речах не забывают чина,—
И все вознесены до званья господина.
Веселье возросло, — и в чем тут был отказ?
Налить себе вина проси хоть сотню раз.
Михин-Бану встает. Поцеловавши землю,
Она сказала: «Шах!» Он отвечает: «Внемлю».
«Мою столицу, гость, собой укрась; Берда
Так весела зимой! Ты соберись туда.
Теплей, чем там зимой, не встретишь ты погоды.
Там травы сочные, там изобильны воды».
Согласье дал Хосров. Сказал он: «Поезжай.
Я следом за тобой направлюсь в дивный край».
Привал свой бросил он, слова запомнив эти,
И, званный, в «Белый сад» помчался на рассвете.
Прекрасная страна! Сюда был привезен
Венец сверкающий и государев трон.
Зеленые холмы украсились шатрами
И все нашли приют меж синими горами.
В палате царственной Хосрова — ни одну
Услугу не забыть велит Михин-Бану.
У шаха день и ночь веселый блеск во взоре:
Пьет горькое вино он Сладостной на горе.
Хосров весело пирует в Берда'а у Михин-Бану. Глава завершается рассуждением о бренности всего земного и о том, что в этой жизни надо ловить мгновения радости.
Хосров уже хмелен. Не медлит кравчий. Звуки
Порхают: чанг поет о встречах, о разлуке.
Рабыня нежная вошла, потупя взгляд,
И вот услышал он — пропавший найден клад:
«Шапур приема ждет. Впустить его иль надо
Сказать, что поздний час для встречи с ним — преграда?»
Хосров обрадован. Вскочил, затем на трон
Себя принудил сесть, к рассудку возвращен.
Он входа распахнуть велит сейчас же полог.[172]
Дух закипел: ведь был срок ожиданья долог,
И жил с душою он, раздвоенной мечом,
И скорбной тьмой одет, и радостным лучом.
Мы ждем — и сердце в нас разбито на две части;
Взор не сводить с дорог — великое несчастье.
Невзгода каждая терзает нашу грудь,
Невзгоды худшей нет — безлюдным видеть путь.
Коль в горести, о друг, ты смотришь на дорогу,—
Со счастьем дни твои идти не могут в ногу.
И вот Шапур вошел — Парвиз его позвал,—
И поцелуями он прах разрисовал.[173]
И, стан расправивши, стоял он недвижимо,
С покорностью, что нам в рабах вседневно зрима.
И, на художника склонив приветный взор,
Хосров сказал: «Друзья, покиньте мой шатер».
Шапура он спросил про горы и про реки,
Про все, на что Шапур в скитаньях поднял веки.
С молитвы начал речь разумный человек:
«Пусть шаха без конца счастливый длится век!
Войскам его всегда лететь победной тучей.
С его чела не пасть венцу благополучии.
Его желаниям — удаче быть вождем.
Пусть дни его твердят: «Мы лишь удачи ждем».
Все бывшее с рабом, в пути его упорном,
Является ковром — большим, хитроузорным.
Но если говорить получен мной приказ,
Приказ я выполню; послушай мой рассказ».
С начала до конца рассказывал он мерно
О непомерном всем, о всем, что беспримерно.
О том, что скрылся он, как птица, от очей;
Что появился он, как между скал ручей;
Что он у всех ручьев был в предрассветной рани;
Что смастерил луну, уподобясь Муканне;[174]
Что к лику одному — другой припал с алчбой;[175]
Что бурю поднял он умелой ворожбой;
Что сердцу Сладостной, как враг, нанес он рану
И к шахскому ее направил Туркестану.[176]
Когда его рассказ цветка весны достиг,
Невольный вырвался у властелина крик.
«Мне повтори, Шапур, — вскричал он в ярой страсти, —
Как сделалась луна твоей покорна власти?»
И геометр сказал: «Я был хитер, и рок
Счастливый твой пошел моим уловкам впрок.
Был в лавке лучника твой мастер стрел умелый[177]
И выбрал нужный лук, давно имея стрелы.
Едва сыскав Ширин, не напрягая сил,
Серебряный кумир уже я уносил.
Уста Ширин ни к чьим устам не приникали.
Лишь в зеркале — в хмелю — свои уста ласкали.
И рук не обвила вкруг человека. Ночь
Своих кудрей не вить лишь было ей невмочь.
Так тонок стан ее, как самый тонкий волос,
Как имя Сладостной, сладки уста и голос.
Хоть весь смутила мир прекрасная луна,
Пред образом твоим смутилась и она.
Ей сердце нежное направивши в дорогу,
Я на Шебдиза речь направил понемногу.
Летящую луну конь поднял вороной.
Так все исполнено задуманное мной.
Здесь, утомившийся, остался я на время,
Хоть должен был держать я путницу за стремя.
Теперь, все трудности пути преодолев,
Она в твоем саду, среди приветных дев».
Художника обняв, подарками осыпал
Его Хосров, — и день Шапуру светлый выпал.
На рукаве своем «Сих не забыть заслуг» —
Парвизом вышито.[178] Был им возвышен друг.
Луна в источнике, миг их нежданной встречи,
Поток ее кудрей — все подтверждало речи.
Смог также государь не мало слов найти,
Чтоб рассказать о том, что видел он в пути.
Да, пташка милая — им вся ясна картина —
Перепорхнула вмиг в пределы Медаина.
Решили всё. «Я вновь, — сказал Шапур, — лечу,
Подобно бабочке, к прекрасному лучу.
Вновь изумруд верну я руднику. Дурмана
Жди сладкого опять от нежного рейхана».
Шапур второй раз едет за Ширин
