«А и гой еси, молодая жена,
Авдотья Ивановна!
А и мы тебе челобитье несем
От гостя богатова,
И по имени Терентишша!»
И она спохватилася за то:
«А и вы гой еси, веселыя молодцы!
Где его видели,
А где про его слышали?»
Отвечают веселыя молодцы:
«Мы его слышели,
Сами доподлинно видели
У честна креста Здвиженья,
У жива моста калинова, -
Голова по собе его лежит,
И вороны в жопу клюют».
Говорила молодая жена,
Авдотья Ивановна:
«(А и гой еси), веселыя скоморохи,
Вы подите во светлую гридню,
Садитесь на лавочки,
Поиграйте во гусельцы
И пропойте-ка песенку
Про гостя богатова,
Про старого блядина сына,
И по именю Терентишша:
Во дому бы его век не видать!»
Веселыя скоморохи
Садилися на лавочки,
Заиграли во гусельцы,
Запели оне песенку:
«Слушай, шелховой мех
(У) мехоноша за плечами,
А слушай, Терентей-гость,
Что про тебя говорят.
Говорит молодая жена,
Авдотья Ивановна,
Про стара мужа Терентишша,
Про старого блядина сына:
Во дому бы тебе век не видать!
Шевелись, шелховой мех
(У) мехоноша за плечами,
Вставай-ка, Терентишша,
Лечить молодую жену;
Бери червленой вяз,
Ты дубину ременчетую;
Походи-ка, Терентишша,
По своей светлой гридни
И по середи кирпищетой,
Ко занавесу белому,
Ко кровати слоновых костей,
Ко перине ко пуховыя;
А лечи-ка ты, Терентишша,
А лечи-ка ты молоду жену Авдотью Ивановну».
Вставал же Терентишша,
Ухватил червленой вяз,
А дубину ременчетую, -
Половина свинцу налита;
Походил он, Терентишша,
По своей светлой гридне,
За занавесу белую,
Ко кровати слоновых костей:
Он стал молоду жену лечить, Авдотью Ивановну:
Шлык с головы у нее сшиб,
Посмотрит Терентишша
На кровать слоновых костей,
На перину на пуховую,
А недуг-от пошевеливается
Под одеялом соболиныем.
Он-то, Терентишша,
Недуга-то вон погнал,
Что дубиною ременчетою;
А недуг-от не путем в окошко скочил,
Чуть головы не сломил,
На корачках ползает,
Едва от окна отполоз.
Он оставил, недужишша,
Кафтан хрущетой камки,
Камзол баберековой,
А и денег пятьсот рублев.
Втапоры Терентишша
Дал еще веселым другое сто рублев
За правду великую.
Ай уж ли вы, миряня,
Государевы дворяне,
Благословите-тка вы, дворяня,
Про Сергея-та сказать,
Про Сергея Боркова,
Сына Федоровича,
А не сергеевской Сергей,
Не володимерской Сергей -
А живал все Сергей
На Уфе на реке,
В Ямской слободе,
У попа во дворе,
В приворотней избе.
Спознала про Сергея
С гостинова двора
Гостиная жена,
Гостиная жена,
Крестиною зовут.
Она пива наварила
И ведро вина купила,
Позвала ево, Сергея,
На пирушечку.
Приходил Сергей
Всех прежде людей.
А для-ради Сергея
И суседей позвала.
А и тот с борку,
Иной с борку,
Уже полна изба
Принабуркалася.
А и день к вечеру
Вечеряется,
Сергей-молодец
Напивается,
Изволил он, Сергей,
Ко двору своему идти,
Ко подворью своему.
А в доме Сергей
Он опаслив был,
Он опаслив был
И не верел жене,
И не верил жене,
И ревнив добре.
Заглянет Сергей
В огороде-хмельнике,
В огороде-хмельнике,
На повети в сеннике,
На перине на боку,
В шитом-браном пологу -
А и тут Сергей
Не видал никово.
Заглянет Сергей
Во свином котухе,
А увидел он, Сергей,
Чужова мужика,
А чужова мужика
На жене-то своей,
А мужик бабу ебе,
Сергееву жену.
Сергей заревел,
Мужика испужал,
А мужик побежал,
На поветь скакнул,
На поветь скакнул,
Он поветь обломил
Да скотину задовил:
Он быка задовил,
Овцу яловицу,
Овцу яловицу,
Семерых поросят.
А стала у Сергея
Три беды во дому:
Первая беда – Мужик поветь обломил,
А другая беда – То скотину задавил,
А третья беда – То жену его уеб.
А сел Сергей,
Сам расплачется:
«А не жаль мне повети
И скотины своея,
Жаль мне тово,
Кто жену мою уеб,
Не наебши ушел, -
С тоски пропадет.
А кабы-де он доеб,
Спасиба бы сказал,
А спасиба бы сказал,
Могорец заплатил.
А поветь-та бы цела,
И скотина-та жива,
И скотина-та жива,
И жена бы весела,
А столь бы весела,
Будто ни в чем не была».
Веселые по улочке похаживали,
Гусельцы, волынки понашивали.
Попросились у бабушки-старушки ночевать:
«Бабушка-старушка, пусти нас ночевать,
Гудков посушить да струнок посучить!»
Бабушка-старушка радешенька,
творяла ворота широкошенько,
Пускала веселыих веселешенько.
Как у бабушки посижанушки,
Посижанушки – красны девушки.
Как тут веселые порасхвастовались:
«У кого есть полтина, у кого есть рубелек,
У кого есть рубелек, подавай нам на гудок!»
Не нашли своей родной матушки…
Из куниц шуба лежит на грядочке;
Бабушка-старушка на печи в углу сидит,
Через грядочку глядит, таку речь говорит:
«У меня ли, у старушки, есть четыреста рублей,
Во кубышечке лежат, в подпольице стоят».
Первый веселый стал в гуселечки играть,
Другой веселый под гуселечки плясать,
Третий веселый половницу подымать,
Кубышечку выставлять.
«Ну пойдем, братцы-ребята, под ракитов куст,
Станем денежки делить, будем бабушку хвалить:
Бабушка Федора, проживи, радость, подоле,
Покопи денег поболе!
Мы твой дом найдем – опять зайдем,
Как тебя дома застанем, так тебя убьем;
Тебя дома не застанем, так твой дом сожжем!»
Ах, доселева усов и слыхом не слыхать,
А слыхом их не слыхать, и видом не видать;
А нонеча усы проявились на Руси,
А в Новом Усолье у Строганова.
Они щепетко по городу похаживают,
А кораблики бобровые, верхи бархатные,
На них смурые кафтаны с подпушечками,
С камчатыими,
А и синие чулки, астраханские черевики,
А красные рубашки, косые воротники,
Золотые плетни.
Собиралися усы на царев на кабак,
А садилися молодцы во единый круг.
Большой усище и всем атаман —
А Гришка Мурыжка, дворянский сын,
Сам говорит, сам усом шевелит:
«Ах, братцы-усы, удалые молодцы!
А и лето проходит, зима настает,
А и надо чем усам голова кормить,
На полатях спать и нам сытым быть.
А нуте-ка, усы, за свои промыслы!
А мечитеся по кузницам,
Накуйте топоры с подбородышами,
А накуйте ножей по три четверти,
Да и сделайте бердыши и рогатины
И готовьтесь все.
Ах, знаю я крестьянина – богат добре,
Живет на высокой горе, далеко в стороне;
Хлеба он не пашет, да рожь продает,
Он деньги берет да в кубышку кладет,
Он пива не варит и соседей не поит,
А прохожиех-то людей ночевать не пущат,
А прямые дороги не сказывает.
Ах, надо-де к крестьянину умеючи идти:
А по полю идти – не посвистывати,
А и по бору идти – не покашливати,
Ко двору его идти – не пошаркивати.
Ах, у крестьянина-то в доме борзые кобели,
И ограда крепка, избушка заперта,
У крестьянина вороты крепко заперты».
Пришли они, усы, ко крестьянскому двору,
А хватилися за забор да металися на двор;
Ах, кто-де во двери – атаман в окно;
А и тот с борку, иной с борку -
Уж полна избушка принабуркалася.
А Гришка Мурыжка, дворянский сын,
Сел впереди под окном,
Сам и локоть на окно, ноги под гузно.
Он и сам говорит и усом шевелит:
«А и ну-тка ты, крестьянин, поворачивайся!
А и дай нам, усам, и попить, и поесть,
И попить, и поесть, и позавтрекати!»
Ох, метался крестьянин в большой анбар;
И крестьянин-от несет пять пуд толокна,
А старуха-та несет три ушата молока.
Ах, увидели усы, молодые молодцы,
А и кадь большу, в чем пиво варят,
Замешали, молодцы, они теплушечку,
А нашли в молоке лягушечку.
Атаман говорит:
«Ах вы добры молодцы, Вы не брезгуйте!
А и по-нашему, по-русски – холоденушка».
Они по кусу хватили – только голод заманили,
По другому хватили – приоправилися,
Как по третьему хватили – ему кланялися:
«А спасибо те, крестьянин, на хлебе, на соли,
И на кислом молоке, на овсяном толокне,
Напоил нас, накормил, да и животом надели,
Надели ты нас, усов, по пятидесят рублев,
А большому атаману полтораста рублев».
А крестьянин-от божится: «Право, денег нет!»
А старуха ротится: «Ни полушечки!»
А дурак на печи, что клеит, говорит:
«А братцы-усы, удалы молодцы,
А и есть-де ведь у батюшки денежки,
А и будет вас, усов, всех оделять,
А мне-де, дураку, не достанется;
А все копит зятьям, растаким матерям!»
А проговорит усище, большой атаман:
«Братцы-усы, за свои промыслы!
А ну-тка, Афанас, доведи его до нас,
А ну-тка, Агафон, да вали его на гонь!
А берите топоры с подбородышами,
