минимум потому, что никогда не сравнивала Вивьена и Гийома между собой. Она считала это некрасивым по отношению к каждому из них. Почему Вивьен высказал это сравнение сам? Зачем было это делать – он ведь говорил, что не ревнует Элизу к ее прошлому! А если уж на то пошло, то они ведь совсем не похожи! И ценила Элиза вовсе не сумасбродство, а то, что они…
Элиза осеклась, потеряв мысль. Она прежде никогда не задумывалась, что между Гийомом и Вивьеном и вправду было много схожего. Оба по-своему умели читать в ее душе, оба были поразительно своевольны. Сумасбродны? Нет, таковым она ни одного из них не считала. Но несправедливость, в которой упрекнул ее Вивьен, теперь не показалась такой надуманной.
Поразившись своей следующей мысли, Элиза едва не ахнула.
«Гийом бывал неоправданно груб. Он говорил злые, обидные вещи, подолгу пропадал, мучил меня неведением, угрожал… но я прощала его. Можно было бы сказать, что он заслужил это, ведь от его действий хотя бы никто не погиб, но разве не был он неотъемлемой частью всего, что творил на его землях Ансель? Разве можно сказать, что он вовсе за это не отвечал?» – Элиза сжала руки в кулаки, стараясь размышлять с холодной головой и не давать чувствам взять над собой верх. – «А Вивьен… он помогал мне множество раз. Он делал для меня все, что мог. Он сдерживал все свои обещания и подвел меня лишь единожды. Этот единственный раз стоил Рени жизни. Но если он говорит, что приложил все усилия, чтобы вызволить ее, значит, он не лжет. Я упрекала его в том, что он не спас мою сестру… но вдруг он действительно был бессилен? Если так, то мы с ним в равном положении, а ведь я… я тоже Рени спасти не смогла».
Элиза сморгнула слезы, увлажнившие глаза. Скорбь о казненной сестре, болезненные мысли о Вивьене, страх перед инквизицией, воспоминания о погибшем Гийоме и тоска по природе и родному дому – все смешалось в ее душе, сдавив ей грудь, как каменные стены сдавливали со всех сторон территорию Кана.
Вивьен…
Если бы только была возможность поговорить еще раз! Обстоятельно выяснить – шаг за шагом – что произошло и почему обернулось таким кошмаром. Что и кому могла сделать безобидная Рени? Какие такие правила обязали Вивьена стать ее палачом? Почему он сказал, что иначе они сгорели бы вместе?..
Оглядевшись вокруг, Элиза обнаружила, что добрела до южной стороны города, и теперь прямо впереди виднелся выход за пределы стен – на дорогу, ведущую в Руан. Дойдя до раскрытых ворот, Элиза позволила себе немного задержаться под стеной. Она стояла, обхватив себя руками и надеясь при этом не вызвать ни у кого подозрений своей странной замешкой. Она невольно напрягла зрение и вгляделась вдаль, на чуть припорошенную пылью дорогу. Среди снующих туда-сюда людей, повозок и всадников, она безотчетно разыскивала высокую статную фигуру в черной инквизиторской сутане.
Только теперь Элиза поняла, как сильно ждала его. Она хотела, чтобы он вернулся за ней, поговорил с нею, объяснился. Чтобы вернул ее домой.
Фигуры в инквизиторской сутане – как и кого-то, похожего на Вивьена, в мирской одежде – не появлялось. Элиза еще немного простояла без движения, а затем заставила себя оторвать взгляд от дороги и продолжила путь к постоялому двору.
***
Окно комнаты, которую занимала Элиза, выходило во внутренний двор. Само светлокаменное здание длинной стеной тянулось вдоль улицы, а один из флигелей сворачивал в менее людный переулок. Скаты темно-красной крыши на контрасте со стенами придавали постоялому двору приветливый свежий вид, привлекая внимание путников наравне с вывеской. Это было уютное место. По крайней мере, так могла бы подумать Элиза, окажись она здесь проездом. Однако теперь, проведя в Кане уже не одну неделю, она лишь с тоской вздыхала при взгляде на постоялый двор. Не меньшее уныние на нее наводило и невыразительное убранство ее нынешнего пристанища, которое она никогда не смогла бы назвать домом. Кровать, небольшой шкаф, сундук для вещей, пол из грубого дерева, каменные стены, стол и стул – комната ничем не отличалась от других таких же. Без привычных амулетов, поделок из дерева и травяных сборов на балках это помещение казалось Элизе гнетущим и неприветливым.
В аналогичной обстановке жил в Руане Вивьен, с той лишь разницей, что Элиза в отличие от него раскладывала на столе не книги и свитки, а небольшие пучки сушащихся трав. Поначалу она боялась, что резковатый запах и мелкие листики, неизбежно разметавшиеся по комнате, вызовут негодование держателя двора, но он оказался человеком понимающим, и просто одолжил ей метелку из кладовки, чтобы она могла убираться.
Несмотря на понимание хозяина, Элиза не рискнула наводить в комнате свои порядки и развешивать языческие украшения – слишком громко продолжали звучать в ее ушах выкрики «Ведьма!» в сторону привязанной к позорному столбу сестры.
Прежде, в далеком детстве, это слово даже казалось ей привлекательным. Чувствуя себя в безопасности под покровительством графской семьи, она любила улавливать в глазах селян пусть и легкую, но опаску. Ей казалось, что не всякая женщина может оценить такую репутацию по достоинству, и лишь некоторым это под силу, поэтому ведьм так мало. Это заставляло ее преисполняться гордости за то, кем она являлась, и вовсе не нагоняло страх. Теперь же Элиза поняла, как велика была благосклонность Бога и Матери-Земли к ее семье, раз им было дозволено столько лет жить в мире и безопасности в Кантелё. Это был удивительный дар, оценить который во всем объеме Элизе удалось лишь после трагической смерти сестры. Она была поражена тем, с каким отвращением люди выкрикивали обличительное «Сжечь ведьму!» в сторону невинной и беззащитной Рени. От этих воспоминаний слезы подступали к глазам, и хотелось вопить от несправедливости и жестокости. Неужто страх перед ведьмами так возрос в людях за время жизни Элизы? Или жители Кантелё изначально были более бесстрашными в своем отношении – что к колдовству, что к ереси? В конце концов, даже на Анселя де Кутта с его странностями они решились донести лишь после приезда инквизитора.
Размышления рождали в голове Элизы только больше вопросов, но не давали ни одного ответа. Это заставляло ее жить в постоянном страхе совершить ошибку и привлечь к себе внимание каким-нибудь пустяком. Поэтому, не желая навлечь гнев инквизиции ни на себя, ни на людей, которым не посчастливилось оказаться рядом, Элиза старалась вести себя как можно неприметнее.
