— У нас с вами очень близкая философия, — продолжает японец. — И очень подкупает то, с какой любовью и почтением к вам относятся ваши сотрудники.
Подозреваю, эту философию Алена нарыла в сети, так что она близка миллионам. Но согласно киваю. Японцы много работают, у них нет времени сутками копаться на форумах, так что для них это и впрямь эксклюзив.
А вот про любовь — это непонятно, к чему он приплел. Мне досталось одно «доброе утро», а все остальное ему и товарищу.
Он снова поворачивается спиной ко мне, и к лучшему. Потому что мое лицо вытягивается, а борода наверняка распушилась от легкого шока. Теперь я вижу то, что так усердно рассматривают японцы. Скажем так, впечатляет.
На столе Алены в ажурной рамке стоит моя фотография. Я прекрасно ее помню — это неудачный снимок с корпоратива. Неудачный, потому что то ли свет плохо падал, то ли кто-то не убрал от камеры палец, но в итоге на этом фото над моей головой возник эффект радуги.
— Радуга? — косится Яров. — Сначала гей-парад, теперь это. Что-то я все сильнее о тебе волнуюсь.
— Александр Венценосный! — рассматривая фотографию, постановляет японец. — Хороший снимок. И хороший знак, я считаю.
Ну раз он так считает! Хозяин такой огромной компании! Чувствую, мне его философия и правда близка.
— Принеси документы по фирме и сделай нам чай, — прошу секретаря. — Пусть его вкус согреет наши души в такую пасмурную погоду.
Мысленно поправив венец, я распахиваю дверь в свой кабинет и приглашаю восточных гостей на аудиенцию.
Едва в руках японцев оказываются документы по фирме, как атмосфера мгновенно меняется. Лица становятся сосредоточенными, они вчитываются так внимательно, как будто перед ними уже готовый контракт.
Яров со скучающим видом посматривает в окно и на дверь. Ага, как же! Посредник — это не проводник, который привел и ушел. Пусть хотя бы морально поддерживает меня в такую минуту, раз не хочет сесть рядом и читать талмуд, который мне предоставили.
Вот что все-таки значит серьезные люди — информацию со своей стороны дали сразу на трех языках: на русском, английском и даже японском! Ну или это опять же связно с их философией и слишком большой верой в людей. Полюбовавшись на иероглифы, я пролистываю экземпляр на английском — пусть будут в курсе, что я знаю язык. Но все-таки выбираю файлы на русском. Порадую их, что не зря потратились на переводчика.
И тут меня пронизывает запоздалая мысль: а на каком языке читают они? Нет, ну я верю в силу секретаря — за полтора часа она вполне могла изобразить какое-то граффити. Но вряд ли они его изучали бы так долго?
— Может, воды?
Я участливо склоняюсь вперед.
Японцы синхронно качают головами, не отрываясь от бумаг. Так же синхронно переворачивают страницы, и я замечаю, что Така (даю мозгу временную передышку, так что сойдет) читает на русском, а второй — на английском. Ладно, один поймет — перескажет другому.
Сидим, читаем, и вдруг…
За секунду «до» я втягиваю воздух, думая, что мне показалось. С кем поведешься, в общем, надеюсь на лучшее, старательно притягиваю к себе позитив. Ведь те же философы из сети, на которых так удачно ссылалась Алена, утверждали, что если не думать о плохом, то этого можно и избежать.
Но когда дверь открывается, я понимаю: наврали!
— Чай, — стараясь не смотреть мне в глаза, произносит мой секретарь.
Лучше бы она принесла и раздала нам всем носовые платки, а не чашки. Потому что запах такой… такой… Очень знакомый мне запах. Того самого чая, который я велел выбросить. А еще дал задание купить новый!
Ставя чашку передо мной, секретарь все же бросает на меня виноватый взгляд и одними губами произносит: «Не успела. Простите».
Ничего, ничего, думаю я, стараясь дышать через раз. Я тебя тоже уважу. Сбегут японцы — устрою тебе физкультуру. Будешь бежать вслед за ними и рассказывать им поэму про божественную росу — лишь бы вернуть.
И я еще думал про премию! Прямо бог уберег: если поощрять каждый косяк, так и разориться недолго.
Думаю, она все прекрасно считывает по моему взгляду — мне даже рот не приходится открывать, потому что кланяется и пятится к двери. Пятится и кланяется. Ну или это не покаяние, а элементарное дезертирство. Начальство оставляет в газовой камере, а сама торопится поскорей отдышаться.
Яров уже уткнулся в свой галстук. Я стараюсь изобразить покер-фейс, но это сложно, потому что от запаха лицо слегка перекашивает. Помолившись про себя, перевожу взгляд на японцев, потому что с их стороны удивительно тихо. Хотя если я тут еле держусь, они, может, на грани обморока? Восток — дело тонкое.
Было бы неплохо: догонять не пришлось бы. Так, только вынести в коридор, откачать, я даже знаю, кому дам последний шанс остаться на работе и сделать искусственное дыхание. И плевать, что сразу двоим. Не до пуританских замашек, когда на кону такой серьезный контракт!
О, да тут с выносом на свежий воздух надо поторопиться! У них двоих уже прикрыты глаза — по-моему, они тихо доходят.
Только собираюсь просить друга перестать занюхивать галстуком и действовать, как японцы оживают. А главный из них даже слегка улыбается. Рад, что выжил? Не верит удаче?
— Невероятно, — произносит с благоговением он, подносит чашку к лицу, делает глубокий вдох и снова закрывает глаза.
Я срочно черкаю другу записку и двигаю к нему по столу:
«Контракт — предлог? Он просто искал место и зрителей, чтобы самоубиться?»
Яров наклоняет голову, и мне кажется, начинает уже закусывать галстуком. Давится, что ли? Не может пропихнуть? Плечи подрагивают.
Берет ручку, но та выпадает. Конвульсии? Поди знай, кого откачивать первым. Тут, конечно, на кону возможный контракт. Но Ярова я знаю больше двадцати лет. И потом, как-то менять завещание мне нравится куда больше, чем оглашать.
— Вы знаете, я много и часто путешествую по миру…
Вздрогнув от неожиданности, перевожу взгляд на Таку. Тот так и нюхает кружку, но взгляд
