В. Галин - Капитал Российской империи. Практика политической экономии

Благодаря высоким темпам роста населения доля культивируемых земель на каждую крестьянскую душу постепенно сокращалась, что соответственно еще больше снижало естественную производительность сельского труда, и приводило к все большему обнищанию крестьянства. С другой стороны исчерпание земельных ресурсов делало дальнейшее развитие сельского хозяйства России экстенсивными методами уже просто невозможным. Это был тупик и с появлением каждого следующего расширенного поколения, петля на шее русской цивилизации стягивалась все туже.

Надежда оставалась только на интенсификацию сельхозпроизводства. И здесь вроде бы существовала позитивная динамика, урожайность в России росла{208}, правда не постепенно, а скачкообразно. Можно выделить три относительно стабильных этапа: первый — с 1868 г. до голода 1891 г., после которого средняя урожайность скачкообразно выросла на 16–24%, второй — до голода и революции 1905 гг., тогда скачок составил 5–8%, и затем третий с 1907 по 1915 гг.

Но даже эта динамика не дает всей полноты картины, поскольку рост урожайности обеспечивали, прежде всего, южно-степные промышленные сельхозпредприятия. На остальной территории Европейской России урожайность не только не росла, а наоборот снижалась, поскольку крестьяне из-за недостатка земли распахивали пастбища. В результате, как сообщал справочник «Россия, ее настоящее и прошедшее» (1900 г.) «В центральной и южной России скот зимой кормится почти исключительно соломой, а так как урожаи хлебов в последние 10–15 лет очень понизились и все чаще стали повторяться недороды, то скотоводство еще более стало ухудшаться и сокращаться из-за недостатка корма»{210}.

Начиная со второй половины 1880-х годов, конские переписи дают чрезвычайно быстро растущую абсолютную убыль крестьянского рабочего скота. М. Покровский приводит пример Орловской губернии, где количество лошадей всего за 11 лет (трети жизни одного поколения) снизилось почти на 20%{211}. С 1896 по 1913 гг. общее количество скота (в переводе на крупный) на 100 жителей европейской России сократилось почти на 20%{212}.[24]

Возникшая проблема фиксировалась даже в одном из официальных внешнеторговых отчетов 1913 г.: «Неблагоприятное положение животноводства отражается и на внешней торговле. Ввоз из-за границы живого скота и продуктов животноводства — сала и шерсти — достиг значительных размеров и преобладает над вывозом». В частности сала в 1911–1913 гг. ввозили около 2,5 млн. пудов ежегодно, а вывозили меньше 1% от этого количества{213}.

И здесь русский крестьянин сталкивался с еще одной неразрешимой проблемой: Одной из особенностей России является крайняя неравномерность распределения угодий по двум ярко выраженным полосам — черноземной и нечерноземной. Причем каждая из этих полос имеет свои критические особенности.

Пашня … 48 … 12

Луга и пастбища … 26 … 9

Лес … 16 … 53

Неудобья … 10 … 25

В центрально-черноземных областях, поданным А. Кауфмана, под пашню было распахано до 70–85% всех угодий{215}. Согласно М. Веберу, «в областях земельного голода в Черноземье под плугом находится 9/10 земли, засеянных почти исключительно зерновыми. Скот здесь пасут по жнивью и применяют недостаточно удобрений. В результате растет залежь и падает плодородие. Средний валовой доход крестьянина по 34 губернским земствам составляет 11 руб. 78 коп. с десятины, а чистый доход — минус 7 руб., т.е. хозяйство убыточно»{216}, «б областях с нехваткой земли (крестьяне) именно по причине нехватки земли не имеют никакой возможности, вообще говоря, сделать какие бы то ни было накопления», — констатировал М. Вебер{217}.

Казалось, в нечерноземной полосе дело с землей обстояло лучше. Однако, ввиду крайне низкой плодородности почв и жесткости климатических условий, Нечерноземье, по словам Л. Милова, «характеризовалось безнадежно нерентабельным земледельческим производством»{218}. Для русского крестьянина в условиях Нечерноземья «оставался один выход — резко снижать свое потребление», соблюдая «суровый режим очень скудного питания, жесткий режим экономии и т.д.»{219}.

В Нечерноземье очень «дурного качества земля, которая не родит без удобрения»{220}. Именно поэтому, отмечал А. Кауфман, «в нечерноземной полосе решающее значение имеет отношении площади покоса к пашне, последняя требует определенного количества навоза, следовательно скота, следовательно дальше определенной площади сенокоса»{221}. «В нечерноземной полосе количество посева обуславливается количеством навоза, — вторил А. Энгельгардт, — «Необходимость удобрения так вошла в сознание каждого, что хозяин все свое внимание обращает на то, чтобы назапасить как можно больше навоза»{222}.

Запасы последнего определялись количеством наличного скота, численность которого в свою очередь задается размерами доступных пастбищ. Оптимальным для трехполья считается соотношение пастбища и пашни 1:2, однако увеличение численности населения приводило крестьян к необходимости распашки пастбищ под пашню. В результате возможности интенсификации производства за счет увеличения поголовья скота и соответственно навоза уже к концу XIX в. были практически исчерпаны{223}. В то же время быстрый рост населения требовал все больших объемов производства сельхозпродукции. Получался замкнутый и все более сжимавшийся круг…

Прямое влияние холодного климата на экономику, не исчерпываются приведенными примерами, это влияние гораздо шире и глубже, оно в разы увеличивает затраты на отопление и теплую одежду, на строительство домов с толстыми стенами, на фундаменты и коммуникации опускающиеся ниже глубины промерзания, и т.п., что станет особенно актуальным с началом индустриализации и ростом урбанизации. Климат и география представляют собой реальный ресурс определяющий ценность ключевых исходных факторов производства таких, как земля и труд, доходность и рынок сбыта. То есть климат и география изначально предопределяют величину и темпы накопления капитала.

Указывая на эту данность, А. Вандам в начале XX в. писал: «Страшные зимние холода и свойственные только северному климату распутицы накладывают на его деятельность такие оковы, тяжесть которых совершенно незнакома жителям умеренного Запада. Затем, не имея доступа к теплым наружным морям, служащим продолжением внутренних дорог, он испытывает серьезные затруднения в вывозе за границу своих изделий, что сильно тормозит развитие его промышленности и внешней торговли и, таким образом, отнимает у него главнейший источник народного богатства. Короче говоря, своим географическим положением Русский народ обречен на замкнутое, бедное, а вследствие этого и неудовлетворенное существование»{224}.

Именно климат и география предопределили тот результат, о котором пишет Л. Милов, завершая свой труд, посвященный русскому пахарю: «все сводится к тому, что объем совокупного прибавочного продукта общества в Восточной Европе был всегда значительно меньше, а условия его создания значительно хуже, чем в Западной Европе. Это объективная закономерность, отменить, которую человечество пока не в силах»{225}.

Но в России условия накопления прибавочного продукта были еще хуже, чем в Восточной Европе, вообще Россия находится в самой холодной и жесткой климатическо-географической зоне на планете, где живет такое количество людей. Для нашего же исследования важно то, что естественное накопление капитала в России только по ее климатическим и географическим условиям происходило, по крайней мере, на порядок более низкими темпами, чем например, в Германии.

Однако нарастающая отсталость от европейских соседей угрожала существованию русской цивилизации еще в большей мере, чем даже суровый климат. И Россия была вынуждена встать на путь догоняющего развития. Необходимые для этого ресурсы добывались, прежде всего, за счет кратного снижения уровня и качества жизни русского народа. А это в свою очередь требовало крайнего напряжения, мобилизации не только экономики, но и всей государственной машины:

Природа всегда сильнее принципов.

Различия народов предопределены климатом их стран.

«Жизнь этого народа занятна — если не для него самого, то, по крайней мере, для наблюдателя; изобретательный ум человека сумел победить климат и преодолеть все преграды, которые природа воздвигла в пустыне, начисто лишенной поэзии, дабы сделать ее непригодной для общественной жизни. Противоположность слепого повиновения крепостного народа в политике и решительной и последовательной борьбы того же самого народа против тирании пагубного климата, его дикое непокорство перед лицом природы, всякий миг проглядывающее из-под ярма деспотизма, — неиссякаемые источники занимательные картин и серьезных размышлений», — писал А. де Кюстин в своей книге о России в 1839 г.{227}