по сути, был её двоюродным дедушкой, — Вы такую тут философию завернули. Мы говорим об этом дольше, чем он рисовал. Ему просто некогда было думать об этом. Это просто рисунок, может, случайно удачно получилось.
— Да, деточка, гении они такие. У них не так, как у нас. Если вы будете спрашивать его, он ничего объяснить не сможет. Он сам не знает, почему так делает. Как будто в нем живёт некий демон, который вдруг просыпается и выходит наружу.
— Дядя, вы только что говорили, «рука Бога». А сейчас, демон?
— Ой, да не цепляйтесь вы к словам. Поймите, есть что-то неподвластное простым смертным. На лекции студентам я такое конечно не скажу. Студенты должны верить, что каждый из них гений. Нужно лишь старательно учиться. У нас же конкурс по 20 человек на место. Одни те же абитуриенты по нескольку лет поступают. Мы отбираем лучших. Поверьте, все они будут хорошими художниками. Они будут очень востребованы. Но, хороший, даже лучший, и — гений! Между ними пропасть. Хотя не сразу заметишь, как алмаз среди камней, нужно присмотреться.
— Дядя, Вы его никогда не видели, и уже гением назначили, за одну только картинку, — снова засомневался папа.
— Ну, почему же, я видел его ранние студенческие работы. Кстати, сам он вряд ли знает, что он гений. Очень часто так бывает. Мы восторгаемся классиками, а их современники, иногда, тако-ое расскажут… При жизни гении бывают очень злыми, и людьми бывают пренепреятнейшими. Но, всё это забывается и по большому счёту значения не имеет, на фоне того, что они оставляют нам. Мне вообще кажется, что гений, это — две личности в одном. Один — простой смертный, живущий земным, может всякого натворить, а другой тот, кого за руку ведёт, кто-то свыше. Помните у Пушкина «Гений и злодейство — вещи несовместные». Пушкин не утверждал, он сам искал ответ на этот вопрос. Опять же, на лекции я такого не скажу, мы материалисты, не верим в сверхъестественное. Однако давно известно, что живопись может подавлять, радовать, вызывать глубокие эмоции, наваждения, иногда очень сильные. Считается, что на картины нападают сумасшедшие, или желающие таким образом прославиться. Может и так, но почему-то, незнакомые друг другу люди, жившие в разное время, нападали на картины одного и того же автора, например Рембрандта? Ну а про историю с картиной Репина «Иван Грозный убивает своего сына», вы конечно слышали. На неё нападали дважды, тоже в разное время. Но, это лишь самые громкие случаи.
— Неужели Вы, дядя, всерьёз верите в подобную мистику? — удивился папа.
— Трудно не поверить. После первого нападения на картину, узнав об этом, хранитель галереи покончил с собой. Если нападавший был сумасшедшим, то хранитель, тоже сумасшедший? А вы, музыканты, разве не верите, что музыка обладает силой эмоционального воздействия на человека, и способна изменить его настроение?
— Я понял, о чём Вы, — согласился папа, — Вы сказали, демон выходит наружу. Я слышал, что существует раздвоение личности. Когда в одном теле живут как бы два разных человека. Вы об этом? Один из них обыкновенный, а другой гений?
— Возможно именно так, две личности, каждая из которых живёт в своём мире. Но я ещё и о том, что способностями по-настоящему воздействовать через своё творчество, наделены единицы. Вот как этот молодой человек. Я с таким сталкивался лишь однажды.
— Я не хотела говорить, при родителях, а то меня снова запрут, — покраснев, сказала Танечка, — но, когда он рисовал и смотрел на меня, мне показалось, что это был кто-то другой. Взгляд был совсем другим, я вся оцепенела, не могла пошевелиться. Казалось, он меня контролировал. Если бы он сказал раздеться, я бы разделась прямо там.
— Да что же это такое, ты кого воспитала?! — снова возмутился папа, глядя на маму.
— Танечка просто влюбилась, такое бывает, — успокоила мама.
— Ну вот, я так и знала! Нет, мама! Ты не понимаешь, это другое! А кто был первым, кого Вы встречали до этого? Расскажите дядя, — загорелась Танечка.
Глава-55 Знакомый из детства
— В музее, где я работаю, собрана коллекция выдающихся мастеров разных веков. О них можно рассказывать бесконечно. Сознание объединяет их во что-то общее недосягаемое. Но, когда рядом, простой смертный, которого ты мог руками потрогать, на твоих глазах становится легендой, это создаёт ощущение собственной причастности. Ты чувствуешь собственную важность, гордишься тем, что когда-то хлопал его по плечу. Понятно, что самые яркие впечатления в нас оставляет наше детство. В жизни я встречал замечательных художников, замечательных творцов. Но, первым и единственным, кто так повлиял на меня, кто изменил мою судьбу, поверите ли, был мой сосед, — начал свой рассказ старый профессор, — мы жили неподалёку. Из-за него я и сам захотел художником стать. Но, из-за него же и не стал. Понял, что нет у меня такого дара. Ушёл в теорию. Но его рисунки так и стоят перед глазами. Вот, впервые, увидел нечто подобное.
— Ну, дядя, — разочаровано сказала Танечка, — сосед? Чем же он Вас так впечатлил, что Вы его «гением» признали? Да ещё в детстве.
— Да, вот так вот. Правда, он был старше меня. Жили рядом, вот я и прибился, хвостиком ходил. Он тогда со своим отцом сорился. Отец в лавке работал, хотел сына приучить, а Мишка лавку не любил. Он рисовать любил. Всё время рисовал, и я эти рисунки видел, поэтому за ним и ходил.
— Так, как Вы поняли, что он гений?
— Мальчишкой, я конечно этого не понимал. Понял позже, когда сам учиться на художника пошёл. Увидел работы других, покрутился в среде художников, искусствоведов. И тогда только понял, что Мишка Хацкелевич был самым ярким среди всех, кого я видел. Да чего там, он был гением.
— Что-то я о таком художнике ничего не слышал. Хацкелевич? — удивился папа.
— Вот, вот, и тогда к нему по-всякому относились. Он в свои работы везде вворачивал местечковые еврейские мотивы. Да и по форме, его работы были многим непонятны. Культура русская, европейская, а у него что-то своё, и везде еврейство присутствовало, из быта, из жизни. Наверное, детство навсегда свой след оставило.
— Так он еврей? — уточнил папа.
— Ну, да. Он из еврейской семьи, Мовша Хацкелевич. Я его звал Мишей, уже не помню почему. Его родители были верующими иудеями. Мишу тоже воспитывали, как религиозного еврея. Он хорошо разбирался в их традициях, идиш хорошо знал. Даже стихи на идише писал. Только я их не понимал. А вот рисунки, как сейчас помню. Он, может,
