что такие изображения могут обрести душу, а тот, кто это совершает, мнит себя творцом, в смысле уподобляется Богу. Мы конечно атеисты, но ведь не на ровном же месте возник этот догмат. Миллионы людей верят и соблюдают. Обратите внимание, сказано «могут» обрести душу. А что если условием для этого, является особый талант художника, невидимый простому смертному? И поэтому, на всякий случай, лучше живые существа не изображать. Вы уж простите старика за вольное толкование, я просто размышляю. Но вот посмотрите на этот рисунок, непрерывная линия, одним движением, и вас так задело.
— Ну, конечно! — снова возмутился папа, — наглец какой!
— Я не про женские прелести. Посмотрите, лицо дразнит. Это одним движением…. Поверьте, это не случайность. Рука Бога! Конечно, свой талант он вполне успешно ещё может пропить. Или вообще никем не стать. Но если бы этот парень пришёл поступать к нам в Академию, я бы сделал всё, чтобы его приняли без экзаменов. Я его сразу приметил. Помнишь Танечка, в училище, на выставке выпускников? Я тебе сразу сказал, найди этого парня!
— Вот я и нашла его! — закричала Танечка, — а они меня в комнате заперли!
— Ой, никто тебя не запирал, — не согласился папа, — сама заперлась!
— Вы же хотели рисунок уничтожить! — не успокаивалась Танечка.
— Ну, если он вам не нужен, отдайте мне, — заинтересовался дядя, — я его в папку спрячу и обещаю, буду показывать только специалистам, раз у вас тут такие страсти.
— Нет, дядя. Пусть рисунок у нас будет. Мы его сами спрячем, до лучших времён, — возразила мама, — его ведь Танечке подарили. Отец, ты со мной согласен?
— Ну, понятно, конечно. Он Тане принадлежит. Будет семейная реликвия. Но, на стенку я это повесить не разрешу, пока. Вы уж извините, дядя. Вот замуж выйдет, пусть вывешает, если муж разрешит.
Я слушал Димку и даже увлёкся. Он меня совсем дураком считает, где я, а где Шагал. Он будет с девками на машинах кататься, а меня Шагалом обзывать. Петрович, гад, уже «директором» обзывает. Эй, алё, цирк уехал, мы оба безработные. Болтает, в стиле его мамаши, начитавшейся заграничных романов. Можешь ты наконец сказать то, что на самом деле думаешь.
— Мы же договорились не врать. Зачем все эти сказки? — я пригубил коньяк, но пить не смог. Вкус показался горьким и гадким.
— Сказки? Нет, это не сказки. Оставила меня Танечка. Сказала, что тебя, любит. Заморочил ей голову, дядя-профессор. Я тогда расстроился очень, маме всё рассказал. А она, пожалела меня, — видно судьба, говорит, твоя такая, помогать другим. А девушки, найдутся. Их, говорит, у тебя и без Танечки хватает. А у Димы, талант! Ты же мне сам про это рассказывал, говорит.
— Это ты о чём? — я искренне удивился, — твоя мать хорошо ко мне относилась, я помню. Ты, что-то про меня рассказывал?
— Рассказывал, рассказывал. Как просил мою работу на студенческой выставке, не вывешивать рядом с твоей. Помнишь, тогда на студенческом конкурсе наши работы признали лучшими. Помнишь? Так вот, когда их повесили рядом, я чуть со стыда не сгорел. Мой пейзаж выглядел ничтожным. Я буквально умолял перевесить его в другое место, чтобы не было так позорно. Любой дурак видел разницу, когда работы висели рядом. Это без тебя, я на курсе был лучшим. Но, чем больше работ ты показывал, тем дальше отодвигался я, и вообще все. Ох, как я тебе завидовал, твоему таланту. Такой дар….
Ты? Завидовал мне? — я не верил собственным ушам, — да ты же, как сыр в масле катался. Тебя с детства на папиной машине шофёр катал. Подарки заграничные. А от нас отец ушёл! Мать на двух работах. Жили в доме с туалетом во дворе! Завидовал он!
— Да, как же ты не понимаешь? По сравнению с твоим талантом это всё, шелуха! — Димка махал руками и бегал по комнате, — это дар! Его невозможно купить или продать. Этот дар умрёт вместе с тобой, воспользоваться им можешь только ты. Но ты убиваешь его сам! Зачем? Зачем ты всё разрушаешь, скольким людям нагадил! Твой дар — творить добро! Почему тебя всё время тянет в какое-то дерьмо?
— Я справедливости хочу! Я жить нормально хочу! Талант? Дар? Я не понимаю, почему рисование для вас такая проблема? Что вы с этим носитесь? Тала-ант! Талант на хлеб не намажешь!
— Ты сам всё ломаешь, к чему ни прикоснёшься. Зачем ты одного из преподавателей алкоголиком называл? Меня «возвысили!» чтобы, хоть как-то тебе досадить. Но, и преподаватели тебе завидовали, я это точно знаю. Вот про это всё, я и рассказывал матушке моей. А она говорит, Дима — талант! Ты, говорит, должен помогать ему, оказывается потому, что таким как ты, жить трудно! А мне, значит, легко, когда все вокруг тебя в пример приводят. Вот Дима, это, да-a! Учись у него, старайся. Обиделся я тогда на маму, неделю с ней не разговаривал. Но это прошло, помогал тебе, как мог. А ты, в ответ только шипел.
— Бред какой-то, — не выдержал я, — прав Петрович, завидовал он!
— Какой ещё на хрен, Петрович? При чем тут Петрович? — насторожился Димка, — это тот, которого мы «спасали»? Тот, что у нас в мастерских работает? В чём он прав?
— Ты, спасал Петровича? Спасал? От чего? — я вдруг понял, что Петровича, по сути, совсем не знаю.
— Не я, а бригада. Ну, помнишь, я про детский лагерь тебе рассказывал, который мы перестраивали? — напомнил Димка, — ну, давно, когда ещё бригадами шабашили. Вот там, в этом лагере мы этого Петровича и подобрали. Он там бомжевал.
— Что он делал? — не понял, я.
— Ну, бомжом был, бездомным. От милиции прятался. Голодный, отощал, без денег. Мы его откормили, согрели. А он оказался, не дурак. Работать стал, помогал нам. Вкалывал, как проклятый. Умолял спасти его, к себе в бригаду взять. Сомневались мы, думали уголовник, может, убил кого. Но не похоже было, он, явно, образование имел. Хорошо разбирался в хозяйственных вопросах, даже подсказал кое-что толковое, когда я организацией занялся. Рассказывал он, что скрывается от некого очень большого и могущественного начальника. Якобы он в кровать к его жене залез, якобы по любви. А начальник прознал, жену избил, а на него охоту объявил. Так, что он боится свои документы милиции показывать. Найдут, убьют или в тюрьме сгноят. Умолял не бросать. В общем, взяли мы его. Взяли в бригаду. Он толковый оказался, всё на лету схватывал. Ни разу не подвёл. Вот только, Петрович он,
