– Дефолтами я занимался как учёный, – продолжал Кинжал. – И знаете, какой главный вывод моих изысканий? Каждый правитель страны в разные времена, занимая деньги, только и думал, как бы их не отдавать. Это – закон. Ваше поколение должно помнить, как кинул свой народ Хрущёв с облигациями внутреннего займа.
Желвак утвердительно кивнул.
– Когда государству понадобились деньги, людей заставляли покупать облигации, в трудовые коллективы спускались планы, и попробуй не выполни, – распалялся Кинжал, – этих бумажек у людей накопилось целые чемоданы. Государству нужны были деньги на послевоенное восстановление, и средства практически насильно изымались у собственного народа. Разрушенную Европу восстанавливали на американские доллары, Сталин от них отказался, чтобы не попасть в зависимость от мирового капитала, и решил «занять» дома. А Хрущёву тоже нужны были средства, чтобы мировому капиталу грозить ядерной дубиной, и, кстати, – правильно. Облигации – те же деньги, в любой момент в банке тебе обязаны их обменять по номиналу. Только Хрущёв решил: народ подождёт, и «заморозил» выплату. Узнав об этом, люди закидали его поезд помидорами – на вокзале в Самаре. Ну, о том, как в 1991 году пропали личные вклады граждан в «Сбербанке», известно всем.
– Это можешь не рассказывать – знаем, – Желвак сложил руки на груди.
– Государство, по своей природе, – самый нечестный и вероломный заёмщик. Понятно, это не из вредности, а от бедности, а у нас ещё – и от глупости. Сейчас только процентов по ГКО отдают больше, чем весь бюджет России. И наши современные власти вплотную подошли к решению, подобное тому, что уже неоднократно принималось руководителями других стран в разные времена: объявить, что рассчитываться с заимодавцами по процентам ГКО в оговоренные сроки больше нечем. Конечно, это оздоровит российскую экономику, но сильно пострадают бизнес и средний класс.
Пахан впился в переносицу Брута своими чёрными гипнотическими глазами:
– Скажи, ты знал Алёну Евгеньевну Уробову?
Кинжал взгляд отвёл, – тема неприятная. Алёнка, последняя любовь капитана
Чекашкина, свела в могилу его мать.
Но Брут усвоил: раз спрашивает босс, надо отвечать прямо и не нервировать его встречными вопросами.
– Роковая для нашей семьи женщина.
Он коротко изложил вполне банальную историю – семья, разлучница, ревность, обиды, смерть. Отец увлекался часто и никогда не скрывал этого от жены. Как офицер считал, что обманывать – недостойно. Мать вынесла всё. А на Алёнке сломалась. Наверное, почувствовала, что это серьёзно, по-настоящему.
Желвак чему-то криво ухмыльнулся и простецки почесал затылок:
– А кем она работала?
– Библиотекарем в воинской части. Из Питера исчезла лет пять назад. Говорят, вышла замуж, живёт где-то в Кузбассе.
– А теперь, Кинжал, слушай меня внимательно. Скажу тебе так, – я не знаю, кто ты есть на самом деле. Но хрен с ним, в шпионов поиграем опосля. Даю тебе пять дней – для полного уяснения обстановки с этим, как там его, болтом, дефолтом? Ехай, куда хочешь, хоть к пингвинам в Антарктиду. Можешь пытать, мочить кого угодно, в том числе и своих начальников в МВД или ФСБ, если они у тебя есть. Тряхни хоть самого премьера – спрячу, обеспечу любую защиту. Но ровно через пять суток вынь да положь такую информацию, чтобы я мог её конкретно предъявить серьёзным людям, которые поставили меня управлять холдингом. Всё понял? Не пугаю, но ты, наверное, и сам уже допёр: с этой минуты ставка в этой игре – твоя жизнь.
Сегодня Кинжал мог перед любой аудиторией доказать – дефолт будет.
Но информация, добытая им не выходя из кабинета, для бандитов не звучала. Им подавай такие факты, чтобы можно было и глазами увидеть, и руками пощупать, и носом понюхать.
Только где их такие взять?
С этими мыслями вечером 6 июля Кинжал шёл по подземному переходу между станциями метро «Театральная» и «Охотный ряд».
Издали он услышал песню своего детства – «Раскинулось море широко».
Когда-то его до слёз трогала эта история о смерти корабельного кочегара, надорвавшегося у горячих топок. Её пели у них в питерской квартире под баян, на котором играл дядя Роберт.
И сейчас под ажурной бронзой фасонистой подземной галереи лицом к потоку пассажиров стоял опрятный, гладко выбритый баянист в выцветшей камуфляжной форме и начищенных спецназовских ботинках. Он был в чёрных очках, но глаза спрятал, скорее, чтобы отгородиться от недобрых взглядов. «Я знаю этот голос, – шибануло Кинжала, – да и – зрячий он, зрячий!»
Брут замедлил шаг, остановился у раскрытого футляра для подаяния. Мелких денег не было, и он опустил стодолларовую бумажку, – не швырнул, а положил, демонстрируя уважение к исполнителю. Песня тут же прервалась, мехи баяна с шумом сошлись.
Кинжал увидел поседевшего Роберта Ивановича Волохова, который снял чёрные очки и в упор смотрел на щедрого дающего.
– Молодой человек, это очень много, – сказал дядя Роберт, глазами давая понять, что сына своего друга узнал, но здесь – не место для излияния чувств.
– Я уверен, – вы заслужили этот скромный гонорар гораздо раньше, – Кинжал пожал протянутую руку и почувствовал в ладони маленький бумажный шарик.
Вечером дома он прочитал сообщение, а бумажку сжёг.
Зазвонил мобильный телефон.
Ликуша спросила, где он сегодня ужинает?
– Ты что забыла? Сегодня понедельник, у меня разгрузочный день, на одних фруктах. А на ужин только стакан кефира.
– Тогда я подъеду?
– Конечно. Я почитаю тебе свои стихи. Вот послушай, только что написал: «Как в кровь – молекула вина, / как в чуткий мозг – стихотворенье, / как в ночь июльскую – луна, – / в сознанье входит точка зренья».
На другом конце линии раздался всхлип.
Обалдевший Кинжал спросил:
– Ты что – плачешь?
Он представил её огромные глаза – как два озера.
– Это, наверное, больно…?
– Не понял – что больно? – озадачился Кинжал такой реакцией на его стихи.
– Когда точка зренья входит в голову…
– А, ты про это… Ладно, не расстраивайся. Для мужчины – чем больше таких точек, тем лучше.
Она шмыгнула носом:
– Позвонила – узнать, не надо ли чего? Завтра у тебя с утра массаж. Я подъеду без четверти девять.
Кинжал вскочил и в каком-то безотчётном восторге провёл молниеносную серию ударов по боксёрской груше.
Бесстрастный счётчик высветил – двенадцать.
«А ведь это могла быть чья-то погибель», – подумал он и снова углубился в Интернет.
В шесть часов утра среди прудов, в лесу, у деревни Юсупово в Подмосковье, Желвак встречался со своим связником по теме международной торговли оружием. Машины и охрана остались у дороги. К месту встречи – пятнадцать минут, и только пешком, – такой уговор. На них обязательно откуда-нибудь уже наставлен бинокль.
Телохранители, как всегда, ещё в машине совали ему «беретту»: «Возьмите, Сергей Палыч, только на курок нажать! И нам спокойнее будет». Но Желваку огнестрельное оружие было не положено. «Я что – пацан какой или “бык” с пистолетом бегать! Забыли, кого охраняете!» Для самообороны он предпочитал небольшие ножички, острые как бритва, но, согласно государственному стандарту Российской Федерации, холодным оружием не являющиеся.
Пруд, редколесье, поле – место выбрал связник.
Лес подходит прямо к пруду, становясь редким, прозрачным. Всё – под визуальным контролем минимум на километр. И если уходить – то на все четыре стороны, среди деревьев: стреляй вслед – не попадёшь. И пруд по пояс, и до дороги рукой подать.
На Палыче дачный прикид – бейсболка, светлые брюки, куртка, кроссовки. В руках удочка, за спиной рюкзачок – без диктофона. Этого Кундуз не любит и всегда проверяет, – есть у него такой аппаратик.
Пасмурно, холодновато, рыболовов не видать.
Желвак присел на поваленную берёзу.
Интересно, сегодня Кундуз спустится на парашюте из пролетающего двухмоторного самолёта, прилетит на дельтаплане или вылезет из пруда в водолазном костюме? А может, подойдет сохатым и рогатым, сбросит лосиную шкуру, скажет, как всегда, «Я вас приветствую!» и постучит по часам? Продолжительность встречи всегда оговаривается заранее. Сегодня – одна минута.
– Я вас приветствую.
Опять Палыч не угадал. Кундуз вырос сзади, словно материализовался из воздуха.
О нём Желвак только и знал, что это полковник-разведчик, герой Афганистана.
– Мне нужен Вайк, лично и срочно.
– Ответ через две недели. Канал связи выберу сам.
– Но всегда было семь дней! – Желвак подставлял спину – знак особого доверия, но голос связника, как и его физиономию, он знал хорошо.
– Повторяю: ответ – через две недели.
Палыч повернул голову и увидел удаляющегося бомжа в грязном камуфляже с давно немытой косматой гривой и клетчатой турецкой сумкой. Он сутуло передвигался тяжёлой походкой человека с плоскостопием третьей степени.
