— Сержант! — обратился к нему, побагровев, Кастет. — Может, стоит утихомирить его?
— Разбирайтесь сами, — покачал тот головой. — И учтите, через пятнадцать минут начинаем занятия.
— Да мне и минуты хватит, чтобы с ним разобраться! — надсадно гаркнул Шаман.
Он вскочил и рысцой припустил вокруг стола с явным намерением подойти к Кастету поближе. Сержанту понравилось, что Кастет не струсил, а лишь напряженным немигающим взглядом следил за приближающимся Шаманом, у которого в руке поблескивало короткое узкое лезвие. Инструктор продолжал спокойно пить кофе. Рука с ножом метнулась к горлу Кастета — тот отпрянул, но тут же получил удар левым кулаком в висок. Шаман радостно осклабился.
— Теперь поглядим, что за дерьмо у тебя в кишках болтается! — прошипел он.
— Такое же, как и у тебя, — ощерился Кастет. Вспорхнув в воздух, он выбросил вперед правую ногу и нанес молниеносный удар ботинком по руке, сжимающей нож.
Нож сверкнул в полете и со звоном вонзился в ствол сосны метрах в пяти от места схватки. Лезвие еще продолжало вибрировать, когда Кастет, крутанувшись на каблуках, выбросил назад левую ногу. Тяжелый армейский ботинок впечатался Шаману в грудь и сбил того на землю. Но поверженный боец, словно огромная кошка, мгновенно выгнулся, пружинисто подскочил с земли и снова оказался на ногах. Лицо его потемнело, глаза сузились и засверкали недобрым блеском.
— Ну все, парень, ты покойник! — проскрежетал он сквозь сжатые зубы и, поднырнув под кулак Кастета, боднул его головой в живот.
У Кастета подогнулись колени, но Шаман не дал ему упасть. Он обхватил противника за талию, сжал, приподнял и с размаху швырнул на землю. Собственно, на этом драку можно было бы и закончить. Падение оглушило Кастета, и он, жалко мотая головой, встал на четвереньки, не в силах больше оказывать сопротивление. Но вид беспомощного противника только раззадорил Шамана. Он кинулся к силящемуся подняться Кастету, пнул его ботинком в живот и упал на него сверху, прижав к земле. Некоторое время они, сцепившись как два разъяренных кота, катались по траве, и вдруг Сержант заметил, что обезумевший от ярости Шаман перевернул Кастета на живот и стал судорожно стягивать с него штаны.
— Все! Время вышло! — Сержант резко поднялся из-за стола.
Но слов инструктора никто не расслышал. Курсанты повскакивали со своих мест и кольцом окружили дерущихся. Расталкивая их, Сержант выбрался в центр кольца. Он схватил Шамана за плечо и рванул к себе. Тот вскочил, и его налитые кровью глаза сразу нашли того, кто помешал ему наказать обидчика. Сделав короткий замах, чернявый здоровяк ткнул кулак в лицо Сержанту.
Но не попал. В последний миг, когда чугунный кулачище должен был либо сломать носовую перегородку, либо распахать бровь инструктору, тот подставил под его кулак открытую ладонь и быстро сжал пальцы, так что хрустнули суставы, и резко дернул вниз. От пронзительной боли Шаман даже присел. Он был на целую голову выше Сержанта, но его искаженное гримасой злобы и боли лицо оказалось вровень с невозмутимыми голубыми глазами инструктора.
Свободной рукой Сержант вцепился Шаману в горло, на мгновение сильно сжав выпирающий кадык двумя пальцами, так что у курсанта чуть глаза не вылезли из орбит, и гадливо отшвырнул от себя. Шаман, мелко перебирая ногами, чтобы сохранить равновесие и не упасть, отлетел к сосне, в которую вонзился брошенный нож. Рука Шамана действовала быстрее, чем мысли; он еще сам ничего не сообразил, а нож уже был вырван из ствола и летел прямо в грудь Сержанту.
Вот тут-то и произошло то, что запомнилось курсантам на всю жизнь, о чем они потом не раз рассказывали приятелям и чему сами потом втайне не вполне верили, хотя все произошло у них на глазах…
Брошенный уверенной меткой рукой нож со свистом рассек воздух, и ни у кого из онемевших от неожиданности зрителей не возникло и тени сомнения, что лезвие вонзится точнехонько в середину груди инструктора, проткнет сердце и оборвет жизнь знаменитого снайпера, который так и не успел обучить их всем тем премудростям науки убивать, которые знал. А может, и знал-то он не так уж много, коли его одолел ученик…
Если у курсантов в голове роились подобные мысли, то Сержант ни о чем таком не думал. В минуты смертельной опасности он утрачивал способность думать, анализировать, делать выводы, всецело полагаясь на мудрость тела, на таящиеся в нем древние охотничьи инстинкты дикого зверя, на свою молниеносную реакцию, никогда прежде его не подводившую… Острое узкое лезвие еще сверкало в полете, когда цепкие пальцы Сержанта сорвали застежку кобуры, выхватили пистолет. Ни прицеливаться, ни даже на то, чтобы поднять руку, времени не было, поэтому Сержант выстрелил прямо от бедра.
Все видели — или всем только показалось, что они видели, — как пуля настигла лезвие на полпути, и стальная полоска расщепилась блестящим веером.
Сержант поднял руку с дымящимся пистолетом. Его обуяло давно не испытываемое волнение, какое-то злобное возбуждение, передавшееся руке с зажатым в ней пистолетом, пальцу, лежащему на спусковом крючке. И, повиновавшись властному импульсу, он продолжал стрелять до тех пор, пока не опустошил обойму.
Первые две пули он всадил в сосну, возле которой застыл обомлевший Шаман. Пули взвизгнули около правого уха курсанта, и тому почудилось, что он оглох. Другие четыре горячей волной обожгли ему шею в четырех местах, и Шаману показалось, что у него пробита сонная артерия.
…Сержант опустил руку, сунул затихший пистолет в кобуру, отвернулся и молча зашагал прочь. Он даже не стал смотреть, куда попал, но все видели, что он не промахнулся: кусочки коры взметнулись над головой у Шамана, которому почудилось, что и эти древесные кусочки, и осколки металла хотя и не причинили ему никакого вреда, но на самом деле вырвали из его души что-то такое, без чего он уже не сможет быть прежним Шаманом — неустрашимым бойцом, имевшим право презирать других и осознававшим свое превосходство. Все будет теперь по-другому, понял Шаман, не имея сил отойти от дерева, забыть, что он только что был живой мишенью для феноменального мастера-стрелка, не знавшего промаха.
После этого происшествия все в тульском лагере пошло по-иному. С того дня курсанты по-настоящему зауважали своего инструктора. Теперь парней словно подменили: на полосе препятствий, на стрельбище, на тактических занятиях все старались показать Сержанту свою удаль, сноровку и ум — тем более что каждый из них уже имел боевой опыт, никого не надо было учить с азов, а оставалось только доводить до совершенства уже накопленное…
Курсанты жили в бараках, в комнатах по двое. Здесь они только ночевали, весь день проводя на свежем воздухе. Помня, что на подготовку бойцов ему отвели лишь три месяца, Сержант и сам работал на износ, но и им не давал поблажек. Подъем в шесть утра, зарядка, завтрак, краткий отдых («оправка»), а потом изнурительный кросс по лесу или занятия на полосе препятствий. Самыми сложными были занятия с симуляцией перекрестного обстрела на местности, чтобы курсанты овладели навыками использования естественных укрытий. Многие роптали поначалу, но Сержант твердо пресек разговорчики, заявив, что всем пригодится умение машинально, почти инстинктивно прятаться от шальных пуль, гранат и снарядов.
— Живее! Живее! Бегом! — орал Сержант. — Никогда не бегите по прямой, ищите любую нору, любую щель, стенку, колодец! Метко стрелять — это еще не самое главное! Надо уметь в нужный момент уходить с огневой позиции. Мне камикадзе не нужны, мне нужны профессиональные стрелки многоразового действия!
Сержант учил курсантов уверенно обращаться с любым видом оружия, благо люди Щербатова под водительством Ангела доставили ему сюда целый арсенал. В тщательно охраняемом оружейном бараке хранилось стрелковое оружие советского и иностранного производства: пистолеты и револьверы, автоматы и винтовки, а также более серьезные игрушки: гранатометы, пулеметы, огнеметы, переносные ракетные комплексы, противотанковые ружья, различного рода взрывные устройства — словом, все необходимое для эффективного «причинения смерти» как отдельному человеку, так и крупным группам.
В ходе обучения Сержант постоянно держал Шамана в поле зрения. Еще после той стычки у него осталось — на уровне подсознания, — ощущение, что с этим курсантом у него намечается психологическая несовместимость. Насколько серьезными могут быть последствия этой несовместимости, он еще не понял. Вернее, он был настолько занят подготовкой других, что не имел ни времени, ни желания решать психологические проблемы одного курсанта.
На рассвете, в четыре тридцать, Сержант построил курсантов и оглядел шеренгу. Хмурые, невыспавшиеся лица. Истекшие две недели всех здорово вымотали. Он и сам умаялся, но старался держаться, не подавая признаков утомления. Инструктор стоял перед личным составом в перетянутом армейским ремнем старом пятнистом комбинезоне немецкого пошива, который уже лет пять служил ему талисманом во многих передрягах и в пяти-шести местах был пробит отнюдь не шальной, а прицельно выпущенной пулей. Но пока, видно, судьба к нему благоволила.
