Как избавиться? Резко сменить обстановку, род занятий, круг общения…
Но здесь, в замкнутом мирке лесного лагеря, огороженном со всех сторон бетонным забором, как сменишь круг общения и род занятий? Чтобы справиться с болезнью, Сержант стал искать выход: когда ему становилось совсем невмоготу, он раздавал курсантам спецзадания, а сам уходил в чащу побродить. Вот и сегодня желание бросить все пришло неожиданно. Оставив Сизого за старшего по лагерю, Сержант углубился в лес, прихватив, за неимением грибной корзины, холщовую сумку.
Оставшись один на один с немыми деревьями, он вдруг с удивлением поймал себя на мысли, что за долгие годы своей эмиграции ни разу не занимался таким с детства привычным занятием, как собирание грибов.
Начало августа было жарким, но дождливым. Буквально вчера прошли обильные грозовые дожди, и грибов в этом потаенном среднерусском оазисе, судя по всему, было навалом. Его сумка быстро наполнялась подосиновиками и подберезовиками. Попадались и белые, но редко. Как обычно, самыми заметными были мухоморы — огромные, на высоких ножках, с яркими красными шляпками, усеянными белыми крапинками. Под стать им были и поганки — эти тоже не прятались, как съедобные грибы, а вызывающе торчали из травы. Сержант неожиданно увлекся. Он никогда не был особым любителем такого вида отдыха, предпочитая тихой охоте настоящую.
Он медленно двигался по нехоженым зарослям, выбирался на укромные полянки, где находил целые грибные россыпи. Умиротворяющая прелесть этого ленивого занятия увлекла его чрезвычайно. Тем не менее ноги сами вели туда, где он не мог бы стать заметной мишенью для невидимого убийцы. Сержант был профессионалом, а его кровавая и смертельно опасная профессия требовала быть постоянно начеку, постоянно ожидать предательского удара в спину, и потому его слух, зрение, обоняние и осязание давно достигли предельного — звериного совершенства, какое природа даровала лишь первобытным охотникам, и это охотничье — или звериное — чутье до сих пор помогало ему избежать встречи со смертью.
Продолжая методично заглядывать под нижние ветки берез и осин, Сержант невольно стал думать о странностях своей профессии. Он подумал, что, выработав за долгие годы привычку постоянно менять местожительство и умение растворяться в толпе, выглядеть неприметным серым человеком в массе пешеходов любого города мира, он одновременно обрек себя на вечное одиночество, потому что незаметность, ставшая его второй натурой, и вечная неприкаянность не позволяли ему сблизиться с кем-то, довериться кому-то, мужчине или женщине, приобрести надежных друзей, обзавестись домом — теплым устным убежищем, где бы его неизменно ждал покой и отдохновение. Покой… Вот чего он желал больше всего в последние годы — покоя, возможности хотя бы на какое-то время отрешиться от смертельного риска и опасных сюрпризов, поджидавших его на каждом шагу. Сержант поймал себя на ощущении, что даже здесь, в этой глухомани, он не в состоянии забыть о потенциальной опасности. Эта привычка всегда быть начеку уже стала инстинктом. Потому что ничего другого, как выслеживать и убивать добычу, он не умеет.
Даже женщины в его беспокойной неустроенной жизни были всегда кратким эпизодом… Не считая той, первой, о которой он уже почти позабыл. Точнее, заставил себя позабыть. Ее лицо и фигура стерлись из памяти, и лишь временами, не справляясь с обуревавшей его тоской, он мог вызвать из пучины прошлого ее голос.
Вот только имени ее он забыть не смог… Наташа. Наталья. Как же он страдал тогда от ее предательства! А ведь если бы их отношения сложились иначе, все в его судьбе было бы по-другому.
Он присел на кочку, положил рядом потяжелевшую от грибов сумку и закурил, думая о том, как же он и впрямь устал — не телом, а душой. Он не стыдился своих мыслей. Каждый мужик, пройдя земную жизнь до половины, думает о предварительных итогах. А ему и вспомнить-то особенно нечего. Некого. Хотя было два-три романа в Америке, о которых приятно вспоминать.
В начале восьмидесятых Сержант стал плотно работать с итальянцами в Нью-Йорке. «Папы» нескольких мафиозных семей прознали про подвиги чудо-снайпера, работающего по контрактам в Европе, разыскали его и предложили не разовый, как обычно, а постоянный контракт — на три года, с очень приличным месячным жалованьем плюс щедрые гонорары (они называли их премиальными) за каждый выполненный заказ. Это предложение показалось ему приемлемым. Он перебрался из пригорода Парижа в Нью-Йорк и снял небольшую квартирку на Брайтоне. Не потому, что район ему понравился, а просто привычная русская речь, частенько раздающаяся в здешних кварталах, возбуждала ностальгию.
В Нью-Йорке он и познакомился с Джейн.
Несколько месяцев никакой работы не было, о чем хозяева его упредили, и он мог отдыхать столько, сколько считал нужным, посвятить время не охоте на людей, а себе самому. Он жил размеренной растительной жизнью, к которой не привык, но это ему понравилось; раз в неделю Сержант встречался в пиццерии «Дольче Момента» на углу Брайтон-авеню и Семнадцатой улицы о чернявым курьером Паоло, который привозил ему от босса пухлый желтый конверт с «гринами». В суетливой толпе бруклинских аборигенов он чувствовал себя комфортно, спокойно — хотя и, как всегда, одиноко.
Однажды, в дождливый ноябрьский день, он набрел на небольшой японский ресторанчик в северном Бруклине. Его привлекла высокая, во всю стену, витрина, за которой плавно двигались миниатюрные официантки в цветастых кимоно и разносили на черных подносах крохотные плошечки и чашки. Ресторан показался ему симпатичным, от него веяло каким-то экзотическим уютом, тем более что дождь заморосил сильнее, а зонтик он забыл дома.
Он зашел внутрь. К нему сразу направился невысокий плотный японец, еще издали начавший мелко кланяться гостю. С поклонами Сержант был препровожден в огороженный, полупрозрачными бумажными ширмами закуток с низким столиком посередине. Его попросили снять обувь и усадили на черный мат. Он немного поерзал, устраиваясь поудобнее, и стал осматриваться. В японский ресторан он попал впервые и с интересом ждал продолжения церемонии.
Ждать долго не пришлось. Слегка сдвинув вбок перегородку, в его закуток вплыла маленькая, похожая на фарфоровую статуэтку, японочка с набеленным личиком, присела напротив на колени и протянула свиток с длинным перечнем блюд, ему все равно незнакомых. Он сделал вид, будто читает меню, а сам незаметно разглядывал девушку.
— Я могу вам помочь? проворковала она птичьим голоском.
Белолицая девушка в кимоно с белым цветочным узором по синему полю, с высокой прической, украшенной длинными черными палочками, показалась ему неземной, и он неожиданно для себя смутился.
— Да вот, ничего не понимаю, — неловко признался он.
— Вы русский? — спросила она.
— Да, а как вы угадали?
— К нам часто заходят русские. Я уже научилась вас распознавать. По лицам.
Она стала предлагать ему на выбор различные блюда. Он слушал ее и уже совсем откровенно рассматривал. Понравилась она ему чрезвычайно.
— Саке не хотите? Русские, правда, предпочитают водку. У нас есть и водка.
— Да, лучше водку, — кивнул Сержант. — Для поднятия настроения.
— А что с настроением? — улыбнулась она.
— Настроение сегодня как… погода.
Она вежливо кивнула. Он еще раз взглянул на нее. Лицо у нее было сильно напудрено, губы густо накрашены. Действительно кукла, но очень красивая кукла.
Гейша-официантка исчезла, но вскоре вновь появилась с подносом. Присела на колени и стала проворно расставлять на столике посуду — тарелочки, чашечки, графинчики и палочки. Ее движения были заученными и неживыми, как и ее фарфоровая внешность.
— Вы работаете ведь не каждый день? — неожиданно для самого себя спросил Сержант.
Японка кивнула:
— Через день.
— То есть завтра вы свободны… — Сержант вдруг ощутил волнение и сглотнул слюну. — Не хотите составить мне компанию?
Гейша стрельнула в него взглядом и улыбнулась краешками губ. В ее глазах появилось лукавое выражение — впервые за все время их короткого разговора что-то по-настоящему человеческое, а не кукольное.
— Встреча с клиентом вне заведения за дополнительную плату! — отчеканила она, как ему показалось, с сожалением.
Сержант заказал два бокала французского шампанского, которое она тут же и принесла. Села напротив него, непринужденно держа бокал. Он смотрел на нее, она — на него. Вежливая и безразличная, все повадки и движения хорошо отлаженного механизма. Рука очень тонкая, косточки на запястьях такие хрупкие, что он мог бы сломать их щелчком пальцев. Он давно не чувствовал себя так комфортно, и последняя мысль его позабавила.
— Как вас зовут? — церемонно спросил он, невольно настраиваясь на ее учтивую манеру общения.
