— А теперь расскажи мне, с кем ты вечером бригаду Самбура ментам сдавал.
— Один, — я нагло ухмыльнулся в его физиономию. Он ответил мне тем же:
— Я тебе поверил, как же. С напарничком твоим — точно. Кто еще? Мусорок говорил, что вас четверо было. Или пятеро?
— Один я был, — я растянул свою ухмылку еще шире, хоть это и было трудно — больная челюсть мешала. — Литовец уже потом выскочил, посмотреть — что за хипеш под его окнами затевается.
— Герой, — кивнул Кипа. — Мне говорили, что ты чувак не пальцем деланный. Что своих не сдаешь — уважаю. Только мы их все равно выкупим. Думаешь, у нас свои люди в милиции закончились?
— Не думаю. Нечем.
— Что, головка бо-бо? Турай это умеет. Ладно, со вторым вопросом закончили. Давай третий разруливать будем.
Я попытался тупо сделать вид, что упал в обморок. Жить хотелось невероятно. И подольше. Но меня пару раз безжалостно пнули под ребра, потом вылили на голову еще литр холодной воды. Пришлось снова принимать сидячее положение.
— Ты нам тут спектакль не устраивай. Мы не театралы. Мы в ладошки хлопать не будем. И «бис!» кричать тоже не будем. Мы тебя вальнем сразу, и двинемся к твоему напарнику.
Голос Кипы звучал вполне внушительно. Я, по крайней мере, решил, что лучше прислушаться к его словам.
— Говори, что хотел?
— С кем еще из ментов ты общался? Кроме этого жмура? — он махнул рукой в сторону кухни.
— По этому делу? — уточнил я.
— Нет, блин, по поводу загранпаспорта, — лицо Кипы побагровело.
— Вот с ним, — я кивнул в сторону двери.
И сразу куда-то отошло ощущение близкой кончины. И недобрые лица незваных гостей отодвинулись от меня. И вообще дышать легче стало. Потому что в дверном проеме, прислоняясь плечом к косяку и скрестив руки на груди, стоял грубый, как Стоунхендж, Николай Васильевич почти Гоголь. А перед ним стояли трое в черных бронежилетах, в касках и с автоматами. Еще несколько таких же слонялись по лестничной площадке за его спиной.
А непосредственно из-за плеча Николая Васильевича выглядывала встревоженная физиономия Яна.
Все-таки хорошо, что на меня иногда нападает демон хозяйственности. Если бы я не смазал дверные петли, они бы непременно заскрипели и испортили весь эффект неожиданности. А так Николай Васильевич и его бойцы, сопровождаемые Яном, появились очень красиво, прямо как в кино. Ребята Пистона, при всей их профессиональной подготовке и настроенности на разные неожиданности, растерялись и даже сопротивляться не стали. Тем более что поздно было сопротивляться. Они оказались в том же положении, в каком был я при их появлении — с оружием и полной невозможностью его применить.
— Вот это мы удачно заглянули! — присвистнул Ян из-за плеча строгого мента.
— Да уж, — согласился тот. — Ну, что? Предлагаю всем добровольно сложить оружие. Кто недобровольно — тот изменник Родины, и по законам военного времени — без суда и следствия. Желающие есть?
Желающими были все. Молча сложили оружие у своих ног, медленно выпрямились, медленно подняли руки.
— Отрадное зрелище, — прокомментировал почти Гоголь. — А теперь, не делая резких движений — по одному выходим из квартиры.
Беспредельщики-то они, конечно, беспредельщики. Но благоразумные беспредельщики. Видя — случись что, и их положат, как сорную траву при прополке, даже рыпаться не стали. Всё — молча, всё — один в один, как приказывалось. С поднятыми руками, плавным шагом и даже с изрядным интервалом между собой, потянулись на лестничную площадку. Где их, опять же по одному, конвоировали вниз упакованные в бронежилеты менты.
В итоге в квартире нас осталось пять с половиной — я, Ян, Николай Васильевич, два его бойца и труп Балабанова в кухне, который я посчитал за полчеловека. Все-таки тело присутствовало.
Ян быстро подошел ко мне, взял под руку, помог встать. Я отстранил его и усмехнулся:
— Да я в порядке, Литовец. Просто пацаны немного челюсть свернули. Ну, так они же ее на место и вставили. Шишка на затылке еще. А в остальном полный порядок. Ты лучше расскажи, как ты тут оказался. Да еще в такой компании.
Он снова вцепился в мою руку, потащил в зал, включил свет и заботливо усадил на диван. Беспокоится, блин! Приятно. И хрена говорил Балабанов, что по мне после смерти и погрустить некому будет? Друзья у меня какие?! Да, детей нет. Но я ведь молодой еще, только-только тридцатник разменял.
— А я сразу в Советский райотдел позвонил. Как услышал про мертвого Балабанова — так и позвонил. Мало ли что. А там как раз вот, — он указал на грозного мента, — Николай Васильевич оказался…
— Ну да. Меня все-таки вызвонили в связи с вашим ночным приключением. Балабанов меня, конечно, опередил…
— Лучше поздно, чем никогда, — вздохнул я. — Тем более что поздно — в самый раз оказалось.
— Вот Николай Васильевич мне и сказал, что нужно плюнуть на все и ехать к тебе домой. Проверить, что с тобой все в порядке. А вот если тебя не окажется, тогда уже ехать ко мне. Мы ведь у меня встретиться собирались.
Вот так все немудряще, но совершенно логично. Я мог только поздравить себя с тем, что у балабановского напарника оказался такой подходящий случаю склад ума.
— Кстати, где Балабанов? — спросил он.
— В кухне. Я ему стулом голову проломил. Он за колбасой полез, отвернулся. Я и ударил. Я ж не знал, что он головой слаб.
Уточняться мент не стал. Сходил и сам посмотрел. И только вернувшись, спросил:
— Так что здесь произошло?
И я рассказал. Даже без утайки. А что скрывать? Ничего такого, что могло бы мне навредить больше, чем сам факт смерти Балабанова. Захотят — все равно запрячут так, что потом никакая жена декабриста до тебя не доберется. А не захотят — и я буду героем. Все зависело от конъюнктуры момента. А она, похоже, благоприятствовала.
— Сволочь, — сказал мент, выслушав меня. — Я давно за ним приглядывал. Да и уэсбэшники его пасли. Не может честный или даже относительно честный мент позволить себе такие шмотки и такую тачку.
— Мне-то что делать?
— Ничего пока, — он отмахнулся. — Сейчас сюда приедут криминалисты, им все и расскажешь еще раз. И даже покажешь.
И строгий мент поперся в прихожую, где оккупировал телефон.
Ян посмотрел на меня и весело усмехнулся:
— Ну что, Мишок? Поздравляю тебя.
— С чем? — я потрогал челюсть, потер ее. Больно.
— Что сухим из воды в очередной раз вылез. Что твоя передряга, похоже, закончилась.
— Сухим из воды — это да, — пришлось согласиться. — А вот на счет передряги ты погорячился. Хипеш в самом разгаре, Литовец. Эндшпиль, как сказал один Карпов, матуя одного Каспарова. Какие дела! Ты думаешь, Пистон смирится с тем, что я отымел его четыре раза за одни сутки?
— То есть, это еще не конец? — Литовец перестал улыбаться.
— Конец в штанах, Ян. А тут, я боюсь, все в самом разгаре.
Из прихожей вернулся Николай Васильевич и принялся пытать нас на предмет предыдущего происшествия. Он успел прочитать показания всех четверых, но, видите ли, хотел пообщаться с непосредственными участниками. Краевед хренов. Хотя его рвение можно и оправдать — то, что он вычитал в протоколах, сильно отличалось от версии непосредственных участников. Николай Васильевич слушал нас, сосал нижнюю губу, хмурился и сопоставлял. А, сопоставив, заявил, что всем четверым придется еще раз дать показания, дабы больше ничья шаловливая рука не посмела вносить коррективы. Потом еще подумал и сказал, что, пожалуй, не стоит. Пусть останется версия Балабанова — тогда мне не придется отвечать за ночную стрельбу.
Я с благодарностью посмотрел на строгого мента, однако от тяжелого вздоха не удержался. Потому что хотел спать, как бык после случки, но мне это не грозило. После почти Гоголя нарисовались криминалисты и принялись обрабатывать меня одного — Ян им был без надобности. Я трижды рассказал, как обстояло дело, и даже один раз показал, причем в роли Балабанова решил поучаствовать самый смелый из них, а в роли разбитого стула — нормальный. Но я был сонный, и исполнителю роли Балабанова тоже изрядно перепало по кумполу. Не так, как прототипу, конечно, но шишку он заработал и на меня оскорбился. Как будто я специально.
И только после всех этих экзекуций, часов в восемь, Николай Васильевич участливо спросил меня:
— А тебе, может, в больницу надо?
— Не-е, — я отрицательно покачал головой. — Раньше надо было. Теперь не примут. Теперь только в морг.
— Что, все так хреново?
— Просто спать хочу, — объяснил я. — Только нельзя: нам с Яном еще в таксопарк ехать, смену друг другу передавать.
— Пусть один едет.
— Завгар за это дрючит. Типа, машина — материальная ценность. За нее в журнале регистрации расписываться надо и все такое. Опять же, выручку ночную, которой нету, в кассу сдавать.
