Немного размяв спину нехитрыми упражнениями, Родин направился к шкафчику, в котором хранились запасы еды и посуда. Но его не особо интересовало содержимое, а больше то, что могло скрываться за ним. Приложив достаточно усилий, он слегка отодвинул его от стены и, подсвечивая фонариком, стал ее тщательно оглядывать. Ничего. Стена как стена. Без изъянов. Придвинув шкаф обратно, подошел к дивану. Сразу вспомнились предположения Светланы о том, что за портретом Ильича вполне реальное место для сейфа. Такими банальными тайниками некоторые пользуются и по сей день. Ну что, сразу заглянуть за него или начать двигать диван? За этой высокой спинкой тоже вполне реально что-то скрыть. И, решив пойти по пути наименьшего сопротивления, Родин, предварительно сняв ботинки, чтобы не порвать старую кожаную обивку грубой подошвой, встал на диван и отодвинул портрет вождя мирового пролетариата. Хотел было сразу отпустить, потеряв интерес, но что-то интуитивное подсказало: «Не торопись». И Михаил решил не торопиться. Сам ведь себе говорил, что и стены бы простучать не мешает. Придерживая рамку левой рукой, постучал костяшками правой по самому центру. Затем рядом. Определенно звук разный! Почувствовал, как сердце забилось чаще. Внимательнее оглядел штукатурку. Нет. Все гладко. Снова постучал там и тут. Надо ломать! Там что-то есть.
Спустившись с дивана, Михаил решительно направился к выходу, где так и остался лежать брошенный им в люк лом.
* * *
Чувство паники покинуло Аркадия Самохваленко лишь тогда, когда он очутился в своей коммуналке. Запершись на ключ, он, как есть, в сапогах и кожаной куртке, бросился на кровать, упав лицом в подушку. И, зарывшись в нее, издал продолжительный вопль. Получив таким образом некоторую разрядку, тяжело поднялся и сел, свесив ноги на пол. Долго смотрел в одну точку. Туда, где под полом были припрятаны шкатулка и медальон Анны. И попытался начать мыслить здраво. Что же она наделала?! Нет, что ОН наделал?!! Он ведь никогда не сможет стать отцом их будущего ребенка. Не сможет признать его. Об этом не может быть и речи. А если… А если Анна вдруг вздумает призвать его к ответственности?! Да нет, не должна… А почему? Вполне может быть. Ведь он совершенно не знает ее как человека, руководствуясь до этого момента лишь животной страстью к ней. А может, стоит еще раз с ней встретиться и поговорить? Пообещать, что будет тайно помогать ей. Она ведь не законченная дура, должна же понимать, если утопит его, тем более никакой выгоды не получит. А на кровожадную она вроде не похожа.
Успокоив себя такими логическими размышлениями, Аркадий пришел в себя. Даже перекусил немного, погрев на примусе свиное сало, что дала в прошлый раз заботливая матушка. И, обмакивая в сковородку кусок почерствевшего хлеба, пожевал, правда, без особого аппетита, и отправился на службу. Негоже раскисать сотруднику ВЧК, молодая республика рабочих и крестьян ждет от него защиты и подвигов!
С тех пор прошло более двадцати лет. И Самохваленко давно уже из чекиста превратился в майора НКВД, работая в должности начальника управления по строительству специальных и секретных объектов. У него имелись награды за безупречную службу, он был на хорошем счету, ни разу не вызвав у товарищей и начальства никаких подозрений на свой счет. Легко пережил страшный тридцать седьмой с повальными арестами и расстрелами, когда шла тотальная чистка в самих рядах НКВД. Массой истреблялись уже соратники Дзержинского – бывшие руководящие сотрудники. Под репрессию попал и товарищ Тупин. Был расстрелян как английский шпион. Хотя не только английского, но и русского языка не знал в совершенстве. А вот ему – Аркадию, даже отдельную квартиру предложили. Каким-то чудом судьба его берегла. Но он тут же от нее отказался, пожертвовав ее более в том нуждающемуся многодетному сослуживцу более низкого звания, тем самым еще раз подтвердив безупречность своего образа. Но только он один знал, что поступил так не из-за человеколюбия и гражданского патриотизма. А потому, что под досками возле порога его комнатушки так и хранились отданные ему Анной ценности. Он не хотел их видеть, но и не хотел с ними расставаться. Это было для него некоей тайной реликвией, которую нельзя тревожить. Она навсегда осталась его совестью. Вернее, ее отсутствием. Все, что он тогда сумел сделать для Анны, так это в середине ноября восемнадцатого года предупредить о том, что ей нужно немедленно вывезти из Крыма своих бабушек и дедушек. Поскольку Крымревком установил там чрезвычайное положение, по которому требовалась незамедлительная чистка, касающаяся не только контрреволюционеров, шпионов и агентов, но и бывшего дворянства. Предполагалось производить расстрелы данных элементов совершенно без разбора. Впоследствии этой масштабной операции людей не только расстреливали на месте, но и вешали, и забивали насмерть штыками прямо на улице, а то и просто массово топили в море, действуя по приказу Дзержинского и проявляя собственную инициативу, которая только приветствовалась у высшего руководства.
Тогда у Анны уже появился живот. Самохваленко отводил взгляд в сторону, боясь привыкнуть к своему будущему, не появившемуся еще на свет ребенку. И она, умная баба, даже не заговорила на эту тему, ни о чем не попросила, ни на что не пожаловалась. Лишь поблагодарила за это страшное предупреждение и, кутаясь в пуховый платок, ушла в дом. Вот тогда он и подумал впервые о том, что, наверное, только люди голубых кровей, которые так от него далеки, способны на такую корректность и понимание. Может, и зря их столько уничтожили? Зря сослали в лагеря на верную погибель, зря не дали им нормально устроиться в этой новой стране. А сколько еще жертв впереди. Все только начинается. Им никогда не будет здесь покоя. Вот возьми, к примеру, какую пролетарку или селянку, так она тебе глаза выдерет, на всю губернию ославит и добьется-таки, стерва, чтоб ты на ней либо женился, либо ответил перед законом. А вот Анна совсем не из их числа. И чем больше он рассуждал на эту тему, тем больше чувствовал себя последним дерьмом.
А вчера на совещании Самохваленко получил новый приказ от начальства: немедленно приступить к возведению строительной базы на пустыре, прилежащем к железнодорожной станции «Зоринка» площадью в два гектара. Предлагается построить несколько крупных кирпичных строений для хранения в них строительных материалов, которые будут туда свозиться из городов, производящих необходимое для новостроек в близлежащих субъектах. Но начать следует с определенного хранилища, в котором предполагается содержание всевозможного вида вооружения и боеприпасов. Кроме того, в нем должен быть предусмотрен секретный бункер. Последнее не подразумевало под собой письменного приказа, накладных и смет. Устное распоряжение, никакой огласки и все на его собственное усмотрение. Сдача первого объекта особой прочности должна быть произведена через два месяца.
Самохваленко знал, что уже начавшаяся в тридцать девятом Вторая мировая война может обрушиться и на Советский Союз, хотя пока это были лишь слухи. Теперь же, получив такой приказ, он еще больше уверился в том, что эти слухи имеют под собой реальную почву. Ему не стало от этого страшно. Наоборот, случись война, и он в числе первых пойдет на фронт, даже если и не будет призван. Пойдет сам, добровольцем. И пусть он там будет убит. Страшнее было другое. Он никогда не покается перед богом за свои грехи, потому, что не верит в него, никогда никому не посмеет рассказать о своей двойной жизни и тех душевных переживаниях, которые преследуют его до сих пор. И одно дело жить с этой ношей, но другое – умереть вместе с ней. Умереть с этим тяжелым камнем за пазухой.
Еще тогда, год назад, когда врачи нашли у него язву, он подумал именно об этом. Аркадий не знал, как ему поступить, но сегодня, когда вернулся из ванной, совершив утренний туалет, его вдруг осенило. Даже радио выключил, которое никогда не молчало, и суетно заходил по комнате. Да-да, именно так. Именно так он и сделает!
Аркадий Валерианович Самохваленко подошел к своему письменному столу, выдвинул верхний ящик и достал из него небольшой блокнот в сером картонном переплете. Раскрыл, немного прищурившись, вгляделся в первую его страницу. Там была записана какая-то чушь. Расходы на продовольствие, несколько номеров телефонов, которые давно знал наизусть, и пара дат дней рождений его сослуживцев. Он немедленно вырвал этот листок и, скомкав, бросил на столешницу. Затем достал перьевую ручку, долил в стеклянную чернильницу чернила и сел за стол перед раскрытым блокнотом. Немного подумал над первыми строками и, обмакнув острое железное перо, написал мелким почерком: «Я, некий…» Но тут же остановился и посмотрел на часы. Нет. Однако, не сейчас. Вечером. А сейчас пора собираться на службу.
* * *
Подобрав с цементного пола лом, ничуть не пострадавший от падения с высоты, Михаил вернулся к дивану. Надо бы сначала его отодвинуть, прежде чем долбить стену. Иначе обивка запачкается или, чего хуже, прорвется от какого-нибудь крупного куска штукатурки. Диван оказался довольно тяжелым. Толстый каркас из натурального дерева, внутри множество металлических пружин, спинка опять же. И как они его сюда спустили? Наверное, в разборном виде. Сначала сдвинул один край, затем второй. Потом еще раз так же. Образовалось достаточное расстояние от стены, чтобы поставить там стул. Портрет Ленина снял и положил на стол, прикрыв свисающим углом скатерти, чтобы не запылился, если что.
