даже уточнил, что реалист-лирик! Самая редкая разновидность реалистов на земле, которые любят жизнь и людей вопреки. Учти, именно вопреки. Вопреки всем усилиям судьбы-злодейки, они продолжают любить и верить.
– Ты не реалист, Боря, – вздохнул Шелестов, – и даже не лирик. Ты словоблуд и зубоскал.
– Раньше ты так о Сосновском говорил. Что, в нашем полку прибыло?
– Сосновский еще и бабник несусветный. Тут тебе его не догнать и не перегнать.
Было в этом разговоре что-то, что исходило из глубины души. За обычным мужским трепом сквозили переживание, желание верить, что товарищ жив и они его спасут, вытащат. Невозможно думать о том, что Сосновский погиб, что он уже мертв. Никто не видел тела, никто не видел его гибели. Значит, он жив, значит, говорить о нем можно и нужно как о живом. И даже лучше говорить, а не просто вспоминать про себя. Пусть в этом есть какое-то суеверие, но нужно было именно говорить, так было легче. Они помолчали, глядя на скалы, на море, на светлую полоску прибоя у берега. Смотреть на звезды не решался никто. Это зрелище, это великолепие алмазных россыпей расслабляло, отрывало от действительности. А она была такова, что каждую минуту могла открыться дверь в скале и оттуда могли выйти японцы. И оперативникам придется убивать, потом допрашивать оставшегося в живых японца. Потом, конечно, убить и его, а потом…
– Жалко, если выйдут ночью, – проговорил Коган с ленивыми интонациями, какими разговаривают обычно, чтобы просто скоротать время, просто поговорить от нечего делать.
– Это точно, – согласился Шелестов. – Если бы просто перебить надо было, то в темноте сподручнее. А вот допрашивать в темноте человека, который по-русски «ни бельмеса», трудно. Даже такому матерому следователю, как ты.
– М-да… – неопределенно пробормотал Коган. – Матерый… Заматеревший… Мать вашу…
Они сидели, почти не разговаривая. Дремали понемногу по очереди по договоренности. Шевелились, чтобы согреться на камнях, которые к утру начали остывать. А потом наступил рассвет. Как-то сразу вдруг посветлело небо, стала четче видна граница неба и океана, а джунгли стали серыми и слились со скалами внизу. Удивительная предрассветная тишина накрыла остров, все как будто замерло в ожидании, в предвкушении. А потом первый несмелый луч солнца осторожно коснулся сначала облаков на горизонте, потом неба. И небо сразу, как от нежности, как от нежного прикосновения зарделось, заалело, заиграло красками. И первые лучи солнца побежали по водной глади, заискрились. И эта красота только подстегнула внутри жажду боя. Не время любоваться красотой, когда черная смерть кроется под этими скалами, когда советские люди там внутри, когда угроза человечеству зреет и пучится в черных пещерах. Нет, солнце должно быть преддверием боя, смертельной схватки на уничтожение. И Шелестову, и Когану не терпелось схватиться с японцами, начать бой. Выйдите, выйдите кто-нибудь, буквально билась в головах одна мысль.
И дверь стала открываться. Прошло около тридцати минут после восхода солнца, когда японцы решили выйти и осмотреться. Там внизу уже прошел патрульный катер и скрылся за южным мысом острова. И вот наступил этот напряженный решающий момент. И было уже не важно, чем он закончится, потому что решение принято окончательно и бесповоротно. Шелестов был ближе к двери и чуть выше. Ему предстояло атаковать первым, если придется действовать по плану захвата языка. В случае активного сопротивления или появления помощи из «двери» Когану предстояло прикрывать Шелестова и стрелять прямо в открывшийся проем.
Их было трое. Двое солдат, совсем еще молодых парней, и невысокий коренастый офицер с узенькими усиками и биноклем на шее. Солдаты, держа автоматы наготове, бегло осмотрелись по сторонам и принялись что-то обсуждать между собой. Но когда следом вышел офицер, оба замолчали и почтительно встали по краям небольшой площадки. Офицер тоже осмотрелся и поднял к глазам бинокль, направив его сначала на море, а потом стал осматривать джунгли внизу у самого берега. Дверь в скале за его спиной начала медленно закрываться.
Ну, вот и порядок, подумал Шелестов. Закрывайте двери, ребятки! Раз закрывают, значит, эти трое назад вернутся не скоро, значит, ни на пять минут они вышли воздухом подышать или помочиться на свежем ветерке с моря. Значит, время у нас есть. Подавать знаки Когану необходимости не было. Все оговорено заранее, каждый чувствует ситуацию остро, опыта проведения операций бок о бок достаточно, чтобы понимать друг друга без слов. Шелестов уверен был, что Борис сделает все как надо, вовремя и без ошибки. Если бы он в этом не был уверен, то вместе в группе они бы давно не работали.
Дверь закрылась, японцы успокоились, что опасности нет. Прошло около минуты, и вот из ножен медленно стала выходить финка. Очень медленно, без звука. Опытные солдаты способны чувствовать движение за спиной даже не слыша его, поэтому никаких резких движений до самого момента атаки. Финка вышла полностью, рукоятка удобно лежала в ладони, рука поднялась на нужную высоту, а другая рука выпустила пока не нужный в предстоящей схватке автомат.
Толчок ногой, прыжок вперед, и Шелестов, преодолев расстояние в три метра, резким ударом рукояткой финки в голову свалил японского офицера. Солдаты успели отреагировать, но оказать сопротивление времени им русские не дали. Свалив офицера, Шелестов перехватил финку и, отбив ствол автомата локтем, схватил японца за голову, чуть задрав его подбородок, и тут же полосонул лезвием по его горлу. Солдат упал, обливаясь кровью, а Коган в этот момент напал на второго. Он успел до того момента, когда японец нажал на курок. Выскочив прямо перед ним из-за камней, Коган ударом ствола автомата отбросил в сторону оружие японца и нанес ему удар в пах. И когда солдат скорчился от боли, приклад врезался ему в челюсть снизу вверх. Шелестов, расправившийся с предыдущим противником, подоспел, и его финка вошла солдату под левую лопатку по самую рукоять.
Оглушенный офицер застонал, начиная подавать признаки жизни. Коган и Шелестов к тому времени успели столкнуть вниз со скалы тела обоих убитых японцев. Борис быстро и тщательно связал офицеру руки, плеснул ему на лицо водой из фляжки и стал слегка пошлепывать по щекам. Пленный открыл глаза, застонал, а потом испуганно стал таращиться на русских, дергая ногами, чтобы отползти в сторону. Кажется, для японца это нападение и его положение были полной неожиданностью. Видимо, он вообще не верил в возможность таких событий и свою службу считал чуть ли не курортом или скучной бесполезной обязанностью. И такой сюрприз! Шелестов схватил офицера за воротник его форменного френча и поднес к подбородку окровавленное лезвие финки, давая понять, что шуметь и вообще вести себя необдуманно вредно для здоровья. Японец побледнел, втянул голову в плечи, стараясь убрать горло подальше от ножа, но Максим держал его крепко. Холодное лезвие, от которого пахло свежей кровью, продолжало касаться подбородка пленника.
Когда японец осознал свое положение и перестал дергаться, его за воротник усадили, прижав спиной к скале, и Коган развернул перед ним листок бумаги. На листке чисто схематически была изображена дверь в скале, а рядом предполагаемая схема пещеры. Борис несколько сомневался, что его графические упражнения принесут плоды, но другого варианта просто не было. И он потыкал карандашом в японца, в себя, в Шелестова, а потом так же многозначительно ткнул в рисунок двери. Потом он провел концом карандаша по схеме пещеры и поставил рядом большой вопросительный знак. Хотелось надеяться, что кроме иероглифов японцам знакомы и такие общечеловеческие символы, как вопросительный знак, восклицательный знак, знаки чисто арифметические. Но применение последних пользы принести не могло, а значит, пришлось обходиться только карандашом и выразительным выражением лица.
Японец ничего не понимал, хотя Коган и старался продемонстрировать все свое искусство. Или он был до такой степени испуган, или просто дурак. Он на бумагу смотрел только мельком, но в остальное время с паникой на лице таращился на незнакомцев и все больше вдавливался спиной в камни. Коган, казалось, испробовал все способы объясниться знаками. Но японец только отрицательно крутил головой, то ли давая понять, что ничего не понимает, то ли пытаясь сказать, что в пещеру соваться не стоит.
Время шло, драгоценное время, а договориться или просто объясниться с пленником не удавалось. Скоро откроется дверь и все будет напрасно. Только маленький гарнизон лаборатории поймет, что трое его охранников пропали. А потом их, конечно, найдут мертвыми внизу, и тогда… Тогда придут дополнительные силы и будут прочесывать весь остров. Но это Шелестов предполагал с самого начала. И группа была
