– Я? – искренне возмутился генерал.
– Он так пишет, – пожал плечами Гринчук. – И это вы приказали ему подготовить лжесвидетелей. Вы.
– Вот ведь тварь мелкая, – процедил сквозь зубы генерал, разворачивая бумагу.
– Довожу до вашего сведения… – начал читать вслух генерал, но задохнулся от возмущения и порвал бумагу на мелкие клочки.
– Правильно, – одобрил Гринчук. – Грязная бумага. Да еще и написанная под прицелом пистолета.
– Что?
– Под прицелом моего пистолета. Этот козел действительно решил, что я его могу застрелить от безысходности.
Генерал никогда не общался с Гринчуком лично и не мог оценить всей силы его обаяния. Но теперь, если бы хотел, мог насладиться зрелищем широкой и искренней улыбки Зеленого. Улыбки человека, выполнившего свой долг и уверенного в своей неотразимости.
– Кстати, – лучезарно улыбаясь, продолжил Гринчук. – У меня есть второй экземпляр этого заявления.
Гринчук достал из кармана второй листок и помахал им в воздухе.
– Только не нужно прыгать через стол, – предупредил, посерьезнев, Гринчук. – Вы же генерал, а не горный козел.
– Я тебя… – начал генерал. – Я тебя…
– Что? – спокойно спросил Гринчук. – Под суд? На нары? Куда? И как? Вам ведь сам Мастер не велит меня трогать. Сам Мастер. Вы, кстати, где прошлым летом отдыхали? На море?
– Нигде я не отдыхал, – генерал выдохнул это с ненавистью, – некогда мне было. Прошлым летом здесь такое творилось…
– Помню. Извините. Так на чем мы остановимся?
– Что ты хочешь?
– Наверное, я хочу на пенсию, – грустно сказал Гринчук. – Можно даже по состоянию здоровья, хотя я уже все выслужил. Могу уйти по выслуге.
Генерал молча ждал продолжения.
– Сделаем так, – сказал Гринчук. – Я прямо сейчас напишу вам рапорт о том, что хочу свалить из органов на фиг. Вы его, естественно, подпишите. Но поставите условие, что меня уволят после подбора кандидатуры на мое место, на место начальника оперативно-контрольного отдела и после того, как я передам ему все дела. А начальника этого отдела я подберу сам. Мне на это понадобится месяца два-три. Вас это устраивает?
Генерал снова потер подбородок.
– И уволят меня классно, торжественно, с наградой. Можно даже не орденом. Я не гордый, я согласен на медаль. Повесьте меня, скажем, на доску почета. И подарите мне от управления пылесос. Или даже кофеварку. Не жмитесь, генерал. А по увольнению я вам отдам эту писульку и не буду мешать разобраться с Капустиным. Ага?
* * *
– …и генерал, естественно, согласился, – закончил свою историю Гринчук. – Бросился мне на шею, плакал и просил прощения. И я был великодушен.
Весь личный состав оперативно-контрольного отдела был собран на кухне и традиционно совмещал обед с планеркой.
Дослушав историю, Михаил еле заметно улыбнулся. Браток тяжело вздохнул.
– Что так тяжко, Иван? – спросил Гринчук. – Проблемы?
– Не у него, – сказал Михаил. – Или не совсем у него.
– Точнее, – потребовал Гринчук.
Браток снова тяжело вздохнул.
Проблема действительно была не его. Или, как верно сказал Михаил, не совсем его. Та старушка в морге…
– Мы думали, она старика своего хоронить собралась. А она… – Браток покачал головой. – Можно, говорит, я у вас здесь умру.
– Прикидываете? Умирать бабка собралась, решила, что пора. Выкупалась, одела чистое…
– Надела, – механически поправил Гринчук. – Одела – если кого-то, надела, если на себя.
– Надела чистое, – не стал спорить Браток. – Она чего засуетилась, болезная. Ей уже восемьдесят, живет одна. Квартира однокомнатная. Родственников во всем городе нет. И узнала бабка, что в соседнем доме старушка такая же вот одинокая умерла и почти месяц лежала мертвая в квартире. На полу. Возле балкона. И никто из соседей ничего не учуял, пока почтальонша не хватилась, что никто дверь не открывает, когда она пенсию принесла. Прикинули, в каком виде бабку нашли?
Гринчук кашлянул и снял с конфорки чайник.
– Приятного аппетита, – сказал Гринчук.
– Приятного мало, – Браток отодвинул тарелку. – И решила старушка, что не хочет так умирать. Нанять кого? А кого? И за что? За какие деньги? Думала она, думала, пока не решилась. В петлю лезть или в окно кидаться – грех. Вот она пошла в морг, подготовившись. Я тут, говорит, если можно, посижу день-другой. А как почувствую, что уже скоро, то чистое одену… надену и преставлюсь. И никого не нужно будет просить, чтобы обмыли там и обрядили. Беспокоить, типа, никого не хочет. Она иконку принесла и что там еще положено…
Михаил встал с табурета, молча собрал грязную посуду и, поставив ее в мойку, начал мыть.
– Чай будешь? – спросил Гринчук.
– Чай? Буду, – кивнул Браток. – Хотя лучше бы водочки тяпнуть.
– У нас еще есть работа, – напомнил Гринчук.
– Помню, – Браток положил в чашку сахар, размешал. – Бабка это все козе в тамошней канцелярии и рассказала. Та – в крик. Сама не понимает чего, а орет и требует, чтобы бабка прекратила хулиганить. Прибежал тамошний начальник. Ему старушка тоже все спокойно объяснила. Начальник охренел. И, сука, давай бабку выпихивать. Я даже дернуться не успел, как мужики вмешались. Они там своего родственника дожидались. Тела. Вся эта компания выкатывается во двор, Крик, гвалт. Меня в сторону отодвинули, я даже корочку показать не успел.
Пока я смотрел, чтобы старушку не затоптали, начальнику морговскому уже по сопатке дали, и он весело так по двору прокатился в сторону подвала. А из подвала как раз тамошний работничек. Видит – начальнику фейс попортили. Типа, наших бьют. Работник кликнул корешей, тех еще человека три выскочило. Народ тертый, со жмурами накоротке. Обедают на покойниках. Мужики, которые начальника в нокаут отправили, в стенку стали, привычные, видать. Чисто Куликово поле.
Старушка в сторонке, к стеночке прижалась и мелко крестится. Я ей узелок подал, который она обронила, и принялся порядок наводить.
– Навел? – спросил Гринчук.
– С третьего удара, – вздохнул Браток. – Чтобы внимание к себе привлечь, типа. Мясники упали, а когда стали подниматься, я им корочку и показал. Успокоились. Тут старушка к ним обратилась. Не поверите, эти мясники белыми стали. Все видали, а такого… Они ей и про то сказали, что там у них плохо пахнет, и что спать негде, и что холодно. И про крыс, которые покойников объедают… А она свое твердит, я быстро, сыночки. Всего два денька. Чувствую, мол, на больше сил уже не хватит. Полный абзац. А из школы музыкальной, как на грех, кто-то на трубе Неаполитанский танец наяривает. И, зараза, как до второго куплета доходит – сбивается и заново начинает. Пока мы там во дворе толкались – раз десять сыграл.
Михаил к столу не вернулся. Он подошел к окну и стоял неподвижно, рассматривая что-то во дворе. Гринчук оглянулся на него, но ничего не сказал. Понятно, что Михаил беспокоится об Ирине. Ей, во всех этих проблемах с Михаилом, может быть труднее всего. Тяжелее.
– И что ты предпринял, гражданин прапорщик? – спросил Гринчук, когда Браток сделал паузу, чтобы отхлебнуть чаю.
– Я? – неуверенно переспросил Браток.
– Ясное дело – ты, – кивнул Гринчук. – Я ж тебя знаю – ты не мог все оставить в таком странном виде. Тем более что бабка поступила технически совершенно правильно.
Браток со стуком поставил чашку на стол и сердито посмотрел на Гринчука.
– Чего зверем смотришь? – осведомился Гринчук. – Я о бабке что-то не так сказал.
«Не так!» – хотел сказать Браток, но промолчал. Гринчук явно не прикалывался, а в насмешливых его глазах Браток рассмотрел еще и какую-то странную грусть.
– Формулируй, Ваня, – потребовал Гринчук. – Не таи в себе.
– Иван полагает, что говорить о старушке в таком тоне, какой выбрали вы, Юрий Иванович, не стоит, – Михаил сказал это не оборачиваясь. – Иван полагает, что бабушка поступила искренне. Иначе она и поступить не могла.
– Так, Иван? – Гринчук посмотрел в глаза Братку, и тот отвел взгляд в сторону. – Иван все еще полагает, что человек не может искренне поступить технически правильно? Чисто интуитивно выбрать единственно правильный ход?
Браток что-то пробормотал, глядя на крышку стола.
– Ваня, – засмеялся Гринчук. – Я ж ни тебя, ни старушку ни в чем не упрекаю и не подозреваю. Старушке действительно было страшно. Но ведь она могла пойти в исполком или еще куда. Могла писать письмо президенту или проситься в дом престарелых. А она пошла в морг. И поставила сразу нескольких человек в ситуацию, когда они стали искать выход за нее. Она ведь ничего такого не требовала, только места для того, чтобы спокойно умереть. Понимаешь? Если бы она просила денег, помощи, заботы – ее бы послали, да и ты на все это не слишком бы отреагировал. К попрошайкам мы привыкли. А она… Она все повернула так, что это вы, вы все начали придумывать, как выбраться из этой жуткой истории. Мы же все – существа нежные. У меня вот, например, когда слышу о женских медицинских проблемах, начинает болеть в таких местах, в которых у мужика в принципе болеть не может. А вы…
