Першин вздрогнул, и уже после этого врать было бы глупо.
— Воевали вместе.
— Где?
— Какая разница!
— Выясним. Малышевский вас познакомил?
— Откуда вы знаете? Он в Москве?
— Мы нашли у Градиевской два письма из Белграда. В них он велит передать вам привет.
— Она не передавала.
— А вы ей деньги передавали? — взгляд в упор.
— Кто, я? Какие еще деньги?
— Першин. Представьте себе, что я начну симулировать грыжу. Вам тоже станет смешно. Здесь преступников международного масштаба наизнанку выворачивают.
— А я какого?
— Вы?.. Пока вы просто производите впечатление озлобленного человека. Или непонятого. Вы не боитесь остаться непонятым, Першин?
— Прикажите отвести меня в тюрьму или КПЗ, как там у вас… Я хочу отдохнуть по-человечески.
Смех Первенцева — все, что осталось в нем от человека без мундира. И еще взмокшая от пота рубашка на два размера больше.
— Ну, нет! Во-первых, некогда. Во-вторых, место в изоляторе — дефицит, его заслужить надо. Не сажать же вас туда за то, что вы отнимаете у меня время. К сожалению. — Он поднял кверху указательный палец и снова стал печатать, на сей раз непонятно что — как человек, ненароком изрекший афористическую фразу и поспешивший зафиксировать ее для потомков.
И снова — телефон. Не ответив абоненту, Первенцев положил трубку, встал:
— Пойдемте со мной!
…Коридоры, двери, лестничные пролеты в сетках, незнакомые люди в униформах и без. Першин уже ни о чем не думал и ничего не хотел, кроме того, чтобы все поскорее закончилось — все равно как.
Самая страшная пытка — пытка неопределенностью.
В помещении с двумя окнами — из-за двух этих окон казавшемся хоромами в сравнении с первенцевской конурой — у двери стоял милиционер, у стены на стульях сидели двое мужчин средних лет, еще двое — напротив; за столом — молодой прокурор в безукоризненно отутюженном кителе, будто неживой, сошедший с витрины магазина. Во всех Першин не разобрался, машинально только отметил, что здесь много народу, а хорошо это или плохо — не знал, да его это и не интересовало: предложили шагнуть с шестого этажа, он и шагнул, и вот теперь летит, с любопытством юной музыкантши ожидая, что будет дальше и когда же кончится этот полет.
— Сядьте сюда, — с ленцой простер руку Первенцев в сторону стула между сидевшими мужчинами. Першин сел. — Введите Купердяеву.
Милиционер вышел и через мгновение вернулся с пожилой чернявой женщиной, носившей золотые серьги в ушах, маленькую лакированную сумочку и смешную фамилию.
— Здравствуйте, — кивнула Купердяева птичьей головкой, и никогда еще Першин не слыхал слова более нелепого, чем это простое приветствие. Разумеется, никто не счел нужным ей отвечать.
— Садитесь, Анфиса Ивановна. Посмотрите на этих людей. Узнаете ли вы кого-нибудь из них?.. Не нужно торопиться с ответом. Внимательно посмотрите.
Блеклые глазки-пуговки забегали по лицам и рукам. Першин никак не мог припомнить ее вневозрастного обличья, более того, он был уверен, что никогда и нигде прежде с этой Скупердяевой… или как ее там… не встречался, через несколько секунд он был готов уже присягнуть на Библии, что это именно так; к нему пришла вдруг догадка, что это не по делу Алоизии вовсе, а используют его присутствие в прокуратуре и возможную похожесть на кого-нибудь из соседей по Голгофе — зилота справа или разбойника слева, возможно, насильника или даже убийцу Алоизии. Пуговки метались, метались, все чаще останавливаясь на нем, скользили сверху вниз, не то раздевая, не то прицеливаясь, и вдруг застыли, сверкнули, выстрелили куда-то в кадык:
— Вот этого.
— Вы не ошибаетесь?
— Н-н… нет.
— Встаньте, Першин.
Встал.
— Пройдите к окну.
Прошел.
— Вернитесь, сядьте.
Вернулся, сел.
— Анфиса Ивановна, вы подтверждаете, что именно этого человека видели с вашей клиенткой Градиевской в понедельник семнадцатого июня в операционном зале «Лефко-банка» на Вавилова, 38?
«Значит, закопать решили все же меня… Нет, положительно никогда раньше не видел эту каргу!..»
— Да. Подтверждаю.
— Спасибо. Все свободны. Першин, со мной.
Когда бы под коваными сапогами Первенцева в галифе и «сталинке» лязгал металлический пол, метрономом отбивая секунды оставшейся до камеры исполнения смертных при говоров жизни, приговоренный Першин был бы спокоен; но под кожаными подметками следовательских мокасинов не было ни звука — ковровая дорожка на лаковом нескрипучем паркете поглощала шаги, и цивильный костюм серел под люминесцентными светильниками коридоров и лестниц; и сердце Першина молчало, ибо приговоренным он не был, как не было за ним ни вины, ни правды, ни конвоя. Так молча они и проделали обратный путь — человек-функция и господин-никто.
В кабинете Первенцева, еще более сузившемся после прокурорского, ожидали знакомый капитан и штатский в мутных очках. Першин вошел и также сел, найдя в этом единственно возможное выражение протеста — не стоять же навытяжку.
— Скажите, Першин, вы были в курсе финансовых дел вашей супруги?
— Я уже отвечал на этот вопрос.
— А вы еще раз ответьте! Знали ли вы о счетах гражданки Градиевской?
— Нет, не знал.
Первенцев звякнул ключами, отпер сейф у окна, вынул оттуда большой черный пакет.
— Что было в этом конверте? — В его руке появился плотный продолговатый конверт без марки — тот самый, в который Першин вложил пять тысяч для Алоизии.
— Откуда мне знать?
— И вы никогда прежде не видели этого конверта?
— Нет, не видел.
Это было уже совсем глупо, словно он мальчишкой не ходил в кино и ничего не знал о дактилоскопии. Штатский в мутных очках качнул головой, усмехнулся и стал вынимать из пухлого саквояжа штемпельную подушечку, дактилокарту, методично раскладывать свои причиндалы на уголке следовательского стола.
— А этого, Першин? — вынул из пакета следователь второй, точно такой же конверт.
Всего их было два. Один — у Алоизии; другой оставался дома в Глазовском. Они произвели обыск?!
— Что все это значит? — заерзал Першин.
— Это — вещественные доказательства. Предметы, которые могут служить средствами выявления виновных либо опровержения обвинения. Вот этот конверт мы нашли в столе убитой. А этот — в вашем, Першин, столе, — не торопясь, доходчиво объяснил следователь.
— А как вы попали…
— …к вам в квартиру? В соответствии со статьей 119 УПК — не ожидая указаний прокурора и предусмотренного срока. Все формальности нами соблюдены, не беспокойтесь.
— Будьте любезны, ваши пальчики. — Не дожидаясь согласия, эксперт взял его запястье и поочередно «прокатал» ногтевые фаланги по поролоновой подушечке, пропитанной липкой типографской краской.
— Какой размер обуви вы носите? — успев отщелкать нужное на машинке, поинтересовался Первенцев.
— Сорок третий.
Светлые, стоптанные на внешнюю сторону туфли, извлеченные из бездонного черного пакета, оказались на столе рядом с двумя конвертами.
— Ваши?
— Мои.
— Не жмут?.. Это ведь сорок второй. Молчание.
— Зачем вам понадобились туфли Альберта Сухорукова? Вам передала их Сорокина?.. А, Першин?.. Мне скучно с вами, ей-Богу. Вы слышите меня? Вы отказываетесь отвечать на вопрос?
— Да.
— Что «да»?
— Отказываюсь отвечать.
На стол легли развернутые веером доллары. Много. Он совсем забыл о них.
— Сколько денег вы хранили дома?
Першин стал подсчитывать в уме. Концы с концами не сходились никак, молчание затягивалось. Следователь ждал терпеливо, не отводя глаз. Неправильно названная сумма могла быть истолкована не в пользу Першина.
— Не хотите отвечать? Дома, в железной шкатулке? Ну?
— Кажется… две с половиной тысячи.
— Значит, это ваши деньги?
— Наверно. Вам виднее.
— Кажется, вы говорили, что собирались занять у Градиевской денег и для этого приехали к ней на работу? Это — располагая суммой в две с половиной тысячи долларов?.. Откуда они у вас?
— Из конверта.
— А конверт откуда?
— От пациента.
— От какого?
— Не помню. У меня их много.
— Что вы не помните? Кто дал вам две с половиной тысячи?
— Да.
— И все-таки? От какого пациента? Кто он? Мы ведь проверим всех, Першин.
— Проверяйте.
— Послушайте. Эти деньги от пациента или из квартиры Градиевской? Вы понимаете, как это важно для вас?.. Как такой же нестандартный конверт со светонепроницаемым слоем на внутренней поверхности оказался у Градиевской, если вы ей ничего не передавали?.. В нарушение всякой мыслимой тактики допроса я вас за уши тяну, подсказываю вам! Почему вы не хотите себе помочь? Неужели непонятно, что вы таким образом покрываете убийцу своей жены? Если вы не виноваты…
