Часть стены, о которую он упирался, медленно, с тихим шорохом падающего песка распалась в пыль.
– Вуаля, – устало произнес Сабж, оборачиваясь. Его лицо боль–ше не светилось. – Добро пожаловать в чудо.
Он первым нырнул в брешь, нарушая все правила сталкеров: в норы, в пещеры, в дома, в такие вот бреши в стенах первым обязан входить боец. Но мы с Буги были настолько ошарашены увиденным, что после того, как Сабж скрылся внутри, еще стояли на улице доли секунды (которых в Эпицентре вполне хватило бы, чтобы превра–тить человека в бесформенный кусок мяса).
– Ты когда-нибудь такое видела? – спросил я.
– Я о таком даже не слышала, – ответила Буги и нырнула в дыру. Я тут же почувствовал, что остался один. Это ощущение ни с чем
не перепутать, разве что с чисто теоретическим представлением о том, что существует вполне определенная, физическая грань между жизнью и смертью. Так вот, я в тот момент стоял как раз на ее услов–ном пунктире. Один в Эпицентре, по крайней мере, один человек –не жилец. Поэтому я поспешно нырнул вслед за Буги. И тут же оказался в полной, непроницаемой темноте.
42. Меня не научили времени
Темнота пахла сыростью и затхлостью, но опасной не казалась. Это было странно, потому что постоянное ощущение опасности есте–ственно для Эпицентра. А чувствовать себя в безопасности – необ–ходимо. Так вот тут, в темноте, мне было спокойно. Смущала только почти незаметная, как след от вчерашней занозы, свежесть, идущая от открытого пролома в стене за спиной.
– Я ни хрена не вижу, – сказала где-то справа от меня Буги.
– Я н'рена н'ижу, – повторил над моим левым плечом незнако–мый голос, шелестящий, как сыплющийся песок.
Несколько следующих мгновений я не запомнил – мое тело под–чинилось набору рефлексов, вдолбленных Эпицентром в подкорку мозга. Помню только, что чувствительно ударился плечом, падая на–взничь и спуская курок в сторону голоса, и вторящие мне вспышки справа – оттуда, где должна была находиться Буги. И еще как в ка–кой-то момент истошный крик Сабжа, прорвав оболочку рефлексив–ного отупения, заставил меня опустить дробовик. В котором, впро–чем, уже не было зарядов.
– Друг друга перестреляете, идиоты! – крикнул Сабж уже в пол–ной тишине: Буги тоже больше не стреляла.
Мы оба не шевелились и только, затаив дыхание, водили глаза–ми по сторонам, не в силах удержать взгляд на чем-то конкретном. Потому что тьма исчезла, словно вспоротая нашей пальбой. И яви–ла то, что скрывала.
– Безумные Шляпники, – прохрипела Буги, когда в гулкой тиши–не перестали гулять пересыпанные песком звуки, пытавшиеся пе–редразнить глухие шлепки наших дробовиков и вопли Сабжа.
– Изумие Япх'Ки – равнодушно пересыпался песок. Безумные Шляпники. Я не раз слышал, что сталкеры случайно
натыкались на эти странные гигантские грибницы, и всегда считал такие истории образчиками профессионального фольклора – пото–му что ни разу не слышал их от очевидца, а Проводники реагирова–ли на них, посмеиваясь и пожимая плечами.
Говорили, что грибницы Безумных Шляпников встречаются толь–ко в не сильно пострадавших от бомбежек городах, где не выжжена память вещей о людях. Говорили, что этой памятью грибы и питают–ся, потому что там, где их видели, – питаться больше нечем. Говори–ли, что хотя они и грибы, но ближе людям, чем что-либо другое в Эпицентре, потому что являются метаморфозой духа человеческого общества, существовавшего когда-то социума. Говорили, что твари Эпицентра не переносят мест, где разрастаются грибницы Безум–ных Шляпников, тогда как для людей такие места совершенно безо–пасны, а сами грибы даже пригодны в пищу. Говорили, что порой Бе–зумные Шляпники снимаются с места и перебираются в другое, со–храняя в себе память, которая пропитывала вещи, стены, предметы и вообще все, что активно контактировало с людьми до войны. Гово–рили, что со временем, напитавшись памятью и знанием о челове–честве, грибницы начинают ненавидеть людей, уходят из города и обживают карликовые деревья, превращаясь в то, что мы называ–ем грибными пнями. Говорили, что Безумные Шляпники умеют раз–говаривать. Что они создают пути сквозь пространство. Что умеют показывать прошлое… Короче, об этих грибницах говорили много, часто и охотно. Но я ни во что из услышанного не верил. Как и в са–мих Безумных Шляпников. И не поверил бы никогда.
Если бы не увидел собственными глазами.
Наверное, раньше, до войны, здесь размещалась детская спаль–ня. Маленькая комната с единственным, теперь полностью скры–тым грибницей окном, была совершенно пуста, если не считать дет–ской кроватки и каких-то обломков мебели. Грибница заполонила три стены, потолок и часть четвертой стены, аккуратно обойдя двер–ной проем. Грибные шляпки, самые маленькие из которых были меньше фаланги пальца, а самые крупные, пожалуй, превышали размерами мою голову, плотно жались друг к другу, и лишь кое-где можно было различить прямые, украшенные дырчатой юбкой нож–ки. Они-то и испускали резковатый желтый свет, который, проходя сквозь пористое тело шляпок, смягчался и проливался наружу ую–том притушенных газетой бра. Я помнил такие бра по детскому до–му. Под их светом легко засыпалось.
– Чтоб я сдохла, – пробормотала Буги, усаживаясь по-турецки прямо там, где стояла.
– Ч'аб'ла, – раздалось от самой крупной шляпки слева от входа.
Я обернулся и увидел в грибнице след от моего выстрела, ко–торый прямо на глазах постепенно затягивался: разнокалибер–ные шляпки грибов медленно сползались, заполняя пространст–во бреши.
– Они и правда двигаются и разговаривают, – прохрипел я, и большой гриб тут же передразнил меня своим песочным голосом.
– Не все, – покачал головой Сабж, – говорит только материн–ский гриб. И не всегда. А вы в них стреляли, уроды, – с укором доба–вил он.
– Мы же не знали, – оправдываясь, покачала головой Буги. – Я во–обще не верила, что они есть на самом деле, думала, это сказки.
– И я, – подхватил я.
Большой гриб повторял наши слова все тише, и все больше в его голосе было песка. Бреши, оставленной кучным зарядом дроби, вскоре уже не было видно. Свет начал тускнеть, но совсем не исчез.
– Они готовы, – непонятно кому сообщил Сабж. – Дамы и госпо–да, устраивайтесь поудобнее. Сеанс начинается. Просим выключить или перевести в бесшумный режим ваши мобильные телефоны и пейджеры.
– Можно подумать, ты помнишь, что такое пейджер, – усмехнул–ся я, послушно опускаясь на пол. Потом подумал и улегся, подложив руки под голову. Настроение у меня стремительно поднималось, и последние остатки тревоги окончательно испарились.
По мере того как свет Безумных Шляпников становился глуше, оживление в грибнице нарастало. Шляпки грибов перемещались, менялись местами, прятались под более крупными, замирали и сно–ва начинали двигаться. В какой-то момент я заметил, что все более или менее крупные грибы выстроились в неровные линии, сходящи–еся меридианами к самому крупному, говорящему. Он тотчас вспых–нул ярко-желтым цветом, и желтизна стремительно побежала от не–го по шляпкам меридианов.
– Это же солнце, – прошептала Буги.
– Эж'онсэ, – едва слышно передразнил ее большой гриб. Когда желтый свет коснулся последних шляпок меридианов,
грибница на стене с дверью посветлела, став тускло-белой, а затем ее верхняя часть окрасилась в неровные полосы синего и голубого цвета, а нижняя позеленела.
– Небо и трава, – сказал я просто потому, что мне было приятно выговаривать эти слова.
– Н'бои'ва, – повторил материнский гриб и едва заметно кач–нулся.
– Мать вашу, это же детский рисунок, – покачала головой Буги, –ну точно, детский рисунок!
Грибы вокруг дверного косяка тем временем снова пришли в движение, и те, что покрупнее, вытянулись диагоналями от верхних углов двери к потолку, образуя треугольник. Все оказавшиеся там грибы налились красным, и таким же цветом окрасились грибы вдоль дверного косяка. Получился дом. Дом, нарисованный дет–ской рукой, которая медленно, с силой вжимала цветной карандаш в бумагу, отчего линия становилась то тоньше, то – там, где раскро–шился грифель, – толще. Рисунок, который требует сосредоточен–ности более, чем все работы Пикассо вместе взятые, пусть и зани–мает меньше времени. Пикассо сам, став известным всему миру художником, говорил, что хотел бы научиться рисовать так, как ри–суют дети.
