Лаская гибкое тело Алены, изгибающееся, инстинктивно пытающееся отстраниться, выскользнуть из-под него при каждой отзывающейся легкой болью фрикции, пребывающий в блаженной нирване Реаниматор очень быстро достиг пика, а крепко стиснувшие его поясницу именно в этот момент ноги любимой не позволили ему выйти...
Минуты две-три они лежали почти неподвижно, с невероятно счастливыми лицами. Потом Леха, в глазах которого снова появились грусть и опустошение, поцеловал Алену, осторожно встал, поднял с пола камеры робу и принялся облачаться в черную грубую одежду, которую ему суждено носить до конца дней.
Алена, поняв, какие чувства бушуют сейчас в душе любимого, молчала. Надев трусики и натянув платье от Жана Поля Готье, она присела на краешек нар возле застывшего Лехи и крепко прижалась к нему.
— О чем ты сейчас думаешь? — прошептала одними губами, завороженно глядя на лежащий в центре крохотной камеры окурок сигареты.
— О смерти, — даже не пытаясь обнять Алену, мрачно произнес впавший в прострацию смертник. — Как было бы хорошо, если бы меня прямо сейчас повели на расстрел. Ты даже представить себе не можешь, какая мука — знать, что ничего этого уже никогда не повторится.
— Не говори так... — ласково гладя колючий, щекочущий ее ладонь затылок Лехи и сдерживая вновь подступающие к самым глазам, предательски опускающие вниз уголки губ слезы, жалобно попросила Алена. — Пожалуйста! Мне страшно.
— Ладно, не буду, — выговорил он бесцветно.
— Мне было так хорошо с тобой, — призналась Алена, чуть помолчав.
— Мне тоже, — не стал лукавить Леха.
— Скажи... ты жалеешь о том, что спас меня? — спросила Алена.
— Нет, — качнул головой Реаниматор. — Видно, такая у меня судьба — гнить заживо...
— Перестань, умоляю! — всхлипнула Алена, обхватив его обеими руками. — Неужели нет ни единого шанса? Я ведь очень богатая, не забывай...
— Ни единого, — жестко констатировал Реаниматор.
— А вот и нет! — Похоже, Алена всерьез думала над темой его освобождения. — Я читала в «Криминальном курьере», что были случаи, когда человека выкупали, спасая от смертной казни! Там даже цифру называли — пять миллионов долларов!..
— Ты серьезно? — Леха повернулся и посмотрел в зеленые глаза дочери Тихого. Усмехнулся покачал головой. — Какая же ты еще наивная, Господи. Анекдот слышала? На сарае тоже слово из трех букв написано, а в нем, оказывается, дрова лежат...
— Ты мне не веришь? — обиженно спросила Алена. — Статья, во-от такая, аж на три полосы!
— Верю, — пожал плечами Реаниматор. — Только... если серьезно... Сказки это, туфта, забава для толпы. Поверь мне, я последние семь лет не в яслях сторожем работал, кое-что знаю... С Каменного еще никто и никогда не возвращался. Даже мертвым. Там даже кладбище специальное есть. Ни крестов, ни фамилий. Только деревянная табличка — номер такой-то... Я уже умер, навсегда, как ты понять не можешь!
— Знать бы еще, кому именно нужно дать на лапу, с кем лучше начинать разговор, — не сдавалась Алена, пропустив слова Реаниматора мимо ушей.
— В таком случае лучше начинать сразу с президента, — с сарказмом усмехнулся Леха. — Или с писателя Анатолия Приставкина, который у него в штате помилованиями убийц занимается. Отмаксаешь сколько попросят... Достанут дело из архива, подчистят, а потом поднимут хай и отправят на дополнительное расследование. Глядишь, и получится. Если, конечно, ФСБ раньше не остановит...
Леха медленно провел ладонями по лицу. В голосе Алены было столько решимости во что бы то ни стало добиться поставленной цели и выкупить его буквально с того света, что он вдруг почувствовал, что мало-помалу начинает проникаться этой бредовой, но такой пленительной идеей. Кажется, у медиков это называется паранойей? Стремление во что бы то ни стало достигнуть поставленной, заведомо невыполнимой цели... Ярчайшие клинические примеры этой болезни давали вожди мирового пролетариата. И где они сейчас, вкупе со своими красивыми с виду, благородными идеями?! В заднице.
Дверь камеры с лязгом открылась, и на пороге возник Томанцев. Выглядел он, прямо скажем, не блестяще. Майор знал, что этим любящим друг друга людям прямо сейчас суждено расстаться навеки. А ему, невероятно рискующему сейчас не только своими погонами, но и свободой, ему, отнюдь не безвозмездно согласившемуся устроить встречу напористой девчонки с осужденным смертником, выпала незавидная роль паромщика Харона, перевозящего души умерших на другой берег Стикса.
— Время. — Майор постучал пальцем по циферблату своего «лонжина». — Мне очень жаль...
— Я что-нибудь придумаю, Лешенька! — воскликнула Алена, поднявшись с нар и сверху вниз взглянув на как-то странно напрягшегося Реаниматора. С ним явно что-то происходило. — Ты веришь, что у меня получится, любимый?! Может, не сразу. Ведь на все надо время, не так ли?!
— Я верю, — стараясь, чтобы голос звучал как можно спокойнее, сказал Реаниматор. Он в последний раз посмотрел на самое близкое ему в той, оставшейся в прошлом, жизни человеческое существо и закончил: — Я верю, что ты сделаешь все возможное... И не слишком огорчайся, если узнаешь, что ничего изменить нельзя. Прощай, Алена.
— Можно! Можно!
— Девушка, — снова посмотрев на часы, уже с металлом в голосе заговорил Томанцев. — Не отвечайте черной неблагодарностью на доброе дело.
— Что ты сделаешь, если я окажусь права?!
Майор и смертник понимающе переглянулись. Томанцев, за спиной которого выросли сразу двое вооруженных автоматами угрюмых контролеров в камуфляже, цокнул языком, ткнул себе в грудь пальцем и многозначительно провел ребром ладони по шее.
— Считаю до пяти, потом — не обижайтесь! Раз...
— Так что ты сделаешь?! — настойчиво требовала ответа Алена, пожирая Леху горящими глазами.
— Два...
— Если ты найдешь вариант, как вытащить меня с Каменного, я... — со снисходительной усмешкой нехотя начал Реаниматор. «Какой бред я несу?! О чем вообще мы говорим?! Клиника!»
— Три!
— ...я женюсь на тебе, малыш, и у нас будет пятеро замечательных детишек.
— Меня это вполне устраивает, Лешенька! — осветилось улыбкой лицо Алены. — Только если обманешь — держись! До скорого свидания, любимый!
— Ага, — кивнул Реаниматор.
Алена в последний раз посмотрела на Леху таким лукавым взглядом заговорщицы, от которого у повидавшего всякое бригадира по спине пробежали мурашки. Ну и девчонка!..
Развернувшись, цокая каблучками по бетону и грациозно виляя стянутыми эластичной тканью узкими бедрами, дочь крестного отца с видом победительницы вышла из камеры и скрылась за поворотом ярко освещенного коридора блока смертников. Один из контролеров, заметно расслабившись и опустив АКСУ, направился следом за Аленой по эхом отражавшей стук каблучков галерее.
— Дурдом, — усмехнулся Томанцев.
— Как знать, — на удивление себе самому, вполне серьезно парировал бывший бандит, а ныне — пожизненно заключенный Алексей Гольцов.
— Может, так оно даже лучше. Без страха. Ладно, братан... Бывай, что ли.
— И ты тоже не кашляй, майор. Береги себя.
Томанцев только махнул рукой.
Дверь камеры с грохотом захлопнулась, щелкнул замок. Осталось только облачко сигаретного дыма.
Леха тяжело упал на нары, закрыл лицо ладонями и крепко, до боли в скулах, сжал зубы. И не сразу понял, что беззвучно плачет.
После визита Алены и ее бредовой идеи, почерпнутой из «желтой» прессы, угасшая в Реаниматоре после решения суда жажда жить — во что бы то ни стало! — безо всяких на то реальных оснований вдруг взыграла, закипела с новой силой! И от этого становилось еще паскуднее, потому что Леха не хуже Томанцева знал: ничего у девчонки не получится. Это просто желание красиво сыграть финальную сцену расставания со своим первым мужчиной после незабываемого для каждой женщины акта перехода в другую, взрослую жизнь.
Мы все — просто актеры в огромном театре под названием жизнь...
Спустя пять дней Алексей Гольцов покинет питерский следственный изолятор и двинется по спецэтапу. Сначала в отдельном купе вагонзака его доставят в Вологду, а затем в специально оборудованном автофургоне, в сопровождении четырех вооруженных конвоиров, перевезут на затерянный в северных лесах, посредине живописного озера, остров Каменный — в тюрьму особого назначения, в которую, по злой иронии судьбы, после большевистского переворота был превращен древний мужской монастырь.
Часть вторая
ОХОТНИК ЗА ИКОНАМИ
В просыпающемся рано Париже уже вовсю кипела жизнь, а тихий пригород мегаполиса, называемый в шутку его жителями и таксистами «кубиком Рубика», был окутан туманом и тишиной. Идеальный квадрат, застроенный шикарными виллами с разноцветными крышами и разделенный на клеточки сетью тенистых улочек, с высоты птичьего полета действительно как две капли воды напоминал игрушку-головоломку. А с высоты человеческого роста в этот предрассветный час квартал более смахивал на город-призрак из романа Стивена Кинга в одночасье покинутый сразу всеми его обитателями.
