Сколько он потом просидел на полу, подняв лицо и закрыв глаза? Он мог бы сказать, что сутки. А потом передумать и ответить, что минуту. Он потерял возможность ощущать время. Он чувствовал только скорость и расстояние. Его несло, кружило по комнате, и в конце концов, не выдержав этой сумасшедшей гонки, он завалился на бок.
Его привел в чувство телефон.
Выпав из кармана, он лежал теперь рядом с лицом Сони и равнодушно испускал переливчатые трели.
– Да… – прохрипел Голландец, не открывая глаз. Решив, что в это мгновение мог и не произнести ни звука, он повторил так же тихо и так же неотчетливо: – Да.
– Что – да? Ты что себе позволяешь, щенок? Сколько мне здесь еще сидеть?
– Прошу прощения… Извините, ради бога… Я в аварию попал…
– Да мне плевать, куда ты попал! Ты попадешь еще хуже, если я здесь просижу еще десять минут!..
– Я сейчас расплачусь с потерпевшим, отвяжусь от ментов и приеду. Я прошу простить меня.
– Быстрее давай.
Голландец открыл глаза, повернулся к Соне, пригляделся и увидел среди того, что лежало посреди комнаты, телефон. Он не заметил его, потому что трубка была розовой. Соня любила розовый цвет и говорила, что дочь, если она у нее когда-нибудь будет, наряжать станет только в розовый цвет. Цвет любви и благополучия.
Голландец вынул из кармана платок, обернул им палец и нажал на кнопку вызова. Последним высветился его номер.
«Она звонила, когда я говорил с Черкасовой».
Он пригляделся к списку появившихся номеров. Предпоследним значился номер с уже знакомой комбинацией цифр. Между последним и предпоследним звонком уместилось шесть минут.
«Он позвонил ей, когда подошел к подъезду. Через шесть минут Сони не стало. Перед тем как впустить его, она набрала мой номер. Но я ей не ответил».
Он вошел в кухню и нашел то, что искал. На полу, под столом, лежал самый крупный нож из кухонного набора. От рукоятки до кончика лезвия он был покрыт черной коркой застывшей крови.
Он очень хотел взять этот нож. Он едва справился с желанием поднять его. Но не стал. Пора просчитать все, что в этой квартире произойдет несколькими часами позже.
Голландец открыл дверцу настенного шкафчика и размотал бумажное полотенце.
«Протереть только ручку двери. Больше ничего».
Он прошел к нише, разыскал пару замшевых мокасин и с ними в руках вышел из квартиры. В машине переобулся и поехал, уже никуда не торопясь, в кафе.
Первая кроссовка вылетела из окна «Форда» на въезде на Ленинградский. Вторая выпала из машины в пятистах метрах от кафе.
– Ты кто такой, что заставляешь меня ждать?
– Простите. Так получилось…
– Садись. И слушай! – Подполковник выбил из-под стола для Голландца стул.
Он покорно сел и уставился в пол.
– Вот так и открываются глаза, – процедил мерцающий муж. – Так бы и думал, что в клубе наш мальчик работает. А добрые-то люди подсказали, наставили на путь истинный. Объяснили! Рассказали, где наш художник-оформитель денежки зарабатывает. Сколько накопил-то уже, щенок? Правду от кого прячешь?
– Не понимаю, о чем вы, – сказал Голландец и поднял глаза.
– Я вот тебе сейчас… – Подполковник дотянулся и ткнул Голландца кулаком в лоб. – Ты с кем шутки шутить надумал? – Оглянувшись, он положил локти на стол и, двигая челюстями, словно пережевывая плохо прожаренный кусок мяса, тихо процедил: – Значит, так… Сто тысяч долларов мне отдашь сегодня, сто – завтра. И каждый месяц будешь приносить по десять.
– А как же Соня? – спросил Голландец. – Как же мне тогда ее содержать?
– Вам хватит, – подумав, ответил военком. – Потом накопишь. А мне отдашь сейчас. Почему про картину не сказал?
– Про какую?
– Про «Ирисы»?
Голландец почесал мочку уха.
– А картина здесь?
– Какая разница, здесь или не здесь? Я спрашиваю, почему не сказал? Чужую вещь толкнуть хотел? Нехорошо. Нехорошо с дядей Игорем не делиться.
– Разница большая. Зря вы ее из машины умыкнули. Я на вечер договаривался с человеком, а теперь, выходит, зря договаривался. Полмиллиона баксов были почти в кармане. Отчего бы не поделиться, если вы дадите обещание хранить обет молчания?
Военком побагровел, его брови выразительно зашевелились.
– Обет молчания?.. Адрес человека и имя.
– Ну да. Зачем тогда я вам нужен?
– А ты мне и не нужен, урод. Адрес и имя, иначе… – Подполковник поднял руку, делая вид, что от удара его останавливает только публика вокруг.
– Есть проблема. Он ведь картины у прохожих не скупает. У него не пункт приема произведений искусства. Ни с кем другим, кроме меня, он разговаривать не станет.
Подполковник выбрался из-за стола, пола его пиджака зацепилась за спинку стула. Но прежде чем она легла на место, Голландец успел заметить кобуру.
– Вставай. Едем сейчас. Где он живет?
– Встреча у нас через полтора часа в Тропаревском парке.
Подполковник задумался. Решив, что времени достаточно, смахнул со стола пачку сигарет и бросил тысячную.
– Ты на машине?
– На машине…
– Но если полотно не с вами, то нужно поторопиться, чтобы его забрать. Нас будут ждать не больше четверти часа. – Подумав, Голландец уточнил для непонятливых: – Зазор не больше пятнадцати минут.
Военком развернулся и, даже не сомневаясь в том, что Голландец последует за ним, направился к барной стойке. Махнул парню в жилетке и при бабочке, и тот вынул, подбросил на руке и протянул, держа рулон за один конец, завернутую в газету месячной давности картину. Сунув ее под мышку как глянцевый журнал, даже не глядя на Голландца, военком вышел на улицу.
Подполковник был абсолютно прав в своей уверенности. Не было того препятствия, которое помешало бы теперь Голландцу идти за ним. Ничто, ни при каких обстоятельствах его бы не остановило. Он шел следом и невыносимо тяжелым взглядом давил на сытый, мощный затылок военкома.
* * *
Они оставили машину на платной парковке и вошли в парк, то касаясь плечами друг друга, то сходясь и снова расходясь в стороны. Когда в кармане Голландца зазвучал телефон, подполковник сделал в его сторону несколько торопливых шагов, чтобы не пропустить ни слова из предстоящего разговора.
– Я слушаю, – равнодушным голосом произнес Голландец.
– Это я, – раздался женский голос, и он узнал Черкасову.
– Я слушаю.
– Яйца нет.
– Хорошо. Все, что я говорил вам, остается в силе.
Она отключилась. Подполковник старался находиться к трубке настолько близко, что Голландца мутило от запаха из его рта. Смесь водки, виски (в кафе, вероятно, шиканул) и селедочного салата заставила расцвести совершенно непереносимое амбре.
– Уже минут через пять, – сказал Голландец, продолжая держать трубку рядом с ухом. – Да. Все со мной.
– Спроси о деньгах! – потребовал военком.
– Деньги с вами? Хорошо, – и Голландец спрятал телефон в карман.
– С ним? – уточнил подполковник.
– Это серьезный человек. Ни разу еще не подводил.
– Хорошо, – утвердительно заявил военком и поправил узел галстука. – Далеко еще?
– Пришли, – произнес Голландец, остановился и некоторое время смотрел себе под ноги. Потом поднял взгляд и тяжело посмотрел на военкома. Глаз его не было видно из-под бровей. – Это произойдет здесь. На этом месте.
– Здесь? – Подполковник стал осматриваться. Ноздри его раздувались, лоб блестел от пота. Переполнявшее сердце возбуждение рвалось наружу, не стесняясь правил приличия. – Полмиллиона долларов. Это же пятьдесят пачек, если сотенными. Почему он не боится ходить в таком малолюдном месте?
Голландец опустил руку в карман джинсов и улыбнулся:
– Люди – очень противоречивые существа. Один с сумкой денег по парку ходит, другой средь бела дня режет дочь женщины, с которой живет.
Военком сунул руку за пазуху, и в этот момент Голландец выбросил вперед свою.
Военком отступил на шаг назад. Так отступают от удивления, получив по лицу от того, кто, казалось, не способен ударить вообще. Он изумленно посмотрел на Голландца, потом на свою грудь. Не доверяя ощущениям, сунул руку за отворот пиджака. Рука в одно мгновение окрасилась красным.
– Что ты сделал, художник?.. – Военком держался за рукоятку торчащего из груди ножа. – Ты убил меня…
– Еще нет. Я не мог совершить такую глупость. Только не вынимай нож. Как только ты это сделаешь, кровь хлынет из раны. Тогда протянешь ноги. Сразу. – Голландец подошел и вынул из его кобуры пистолет. Не глядя, одним движением. – Как сильно ты хочешь жить, Игорек?
– Щенок… Удавлю!..
– Не обостряй и без того непростую ситуацию, – попросил Голландец, усаживаясь на траву рядом со своей жертвой. – Теперь все зависит от того, как скоро я доставлю тебя в больницу. Сердце не задето, но с такой раной, если вовремя не оказать помощь, ты не жилец.
– Вези скорее!.. – шелестя губами, прошипел военком.
– Ну-у… Кхм… Не торопись. Всего пара вопросов. Кто тебе велел взять картину?
