Они увидели, как он появился на склоне над ними, и чуть ли не все уставились на него, застыли на месте, глядя на это безумное чучело со смертоносной винтовкой, которое стояло на травянистом пригорке и не боялось их. Неведомо почему, ни один из них даже не подумал начать стрелять.
Мгновение затянулось, вся ситуация уже ощутимо отдала безумием в какой-то особенно утонченной форме.
А потом они все побежали к нему.
А он рухнул на землю и пополз в том единственном направлении, на которое они никак не могли рассчитывать.
Им навстречу.
Боб полз, напрягая все силы, огибая пучки густой травы, и в конце концов они начали стрелять.
Они остановились лишь в нескольких метрах от своего врага и открыли стрельбу от бедра, как будто участвовали в каком-то ритуале, где насмерть перепуганные люди пытаются убить дьявола. Свинцовый шквал несся в воздухе прямо над его головой, скашивая стебли травы и падая где-то далеко за его спиной. Это казалось ритуалом разрушения. Они стреляли и стреляли, вставляли полные магазины и, пытаясь убить его, снова сыпали пулями с таким ожесточением, словно старались напрочь снести вершину холма.
Он полз вперед, пока не увидел перед собой ноги и целые кучи стреляных гильз.
Стрельба прекратилась.
Боб услышал, как кто-то крикнул по-вьетнамски:
– Братья, американец мертв. Идите и разыщите его тело, товарищи.
– Сам иди и ищи его тело.
– Говорю вам, он мертв. После такого ни один человек не уцелеет. А даже если он еще жив, то все равно больше не сможет стрелять в нас.
– Вот и прекрасно, иди отрежь ему голову и принеси нам.
– Папа Хо желает, чтобы я оставался здесь. Кто-то должен командовать.
– Я останусь здесь, брат. Позволь, я уступлю тебе честь осмотреть тело.
– Дураки, мы пойдем все вместе. Перезарядите автоматы, будьте начеку и стреляйте во все, что шевелится. Убьем американского демона!
– Убьем демона, мои братья!
Он смотрел, как ноги начали приближаться к нему.
«Стань маленьким, – приказал себе Боб. – Будь очень, очень маленьким!»
Он сжался в комок, стремясь сделаться настолько неподвижным, что это сошло бы за настоящую смерть. Это был талант, которым он обладал, истинная мечта охотника – делать так, чтобы его тело врастало в землю, а не лежало на ней. Он беспокоился только из-за запаха своего пота, насыщенного американскими жирами, что могло бы насторожить самых внимательных из них.
Ноги подошли совсем близко.
Он видел перед собой парусиновые ботинки и пару купальных шлепанцев.
«Они выиграли эту проклятущую войну, победили нас в купальных шлепанцах!»
Две пары ног раздвигали траву, и каждая была неповторима в своей исключительности. У человека, обутого в купальные шлепанцы, были маленькие грязные, заскорузлые ноги. Шлепанцы были, вероятно, только случайной деталью его обмундирования; он вполне мог бы воевать босиком в снегу или на острых камнях. У второго ботинки были дырявыми, вернее, изодранными в клочья и держались только на веревке, которая связывала верх с подошвой, – обувь для комического бродяги, нечто такое, в чем вполне мог бы щеголять Клем Кадиддлхоппер из Ред-Скелтона. В следующее мгновение ботинки двинулись дальше, прошлепали мимо, а Боб пополз вперед, стараясь не шевелить траву, пока не перевалил через высокую кочку. Там он поднялся, осмотрелся вокруг и, не увидев ничего в тумане, рысцой побежал направо, вниз по склону, к колонне, которая, вероятно, уже снова двинулась в сторону «Аризоны».
И столкнулся с солдатом.
Солдатом северовьетнамской армии.
Первое мгновение Боб и этот балбес, по-видимому отставший из-за того, что пялился по сторонам, просто смотрели друг на друга. Человек открыл рот, собираясь закричать, и одновременно завозился, пытаясь вскинуть свой АК, но Боб кинулся на вьетнамца в зверином прыжке, взорвавшись вспышкой ничем не приукрашенной дикой жестокости, разбил ему рот головой и подмял его под себя, прижимая автомат противника к его груди всем своим весом. Левой рукой он обхватил горло вьетнамца и принялся сдавливать его, все сильнее наваливаясь на противника, а правой пытался нащупать свой нож «рэндолл».
Вьетнамец отчаянно извивался, корчился и колотил Боба по шее и голове. Потом одна рука опустилась, вероятно, он тоже вспомнил о ноже, но Суэггер немного откатился налево, поджал колено и со всей силой, на которую был способен, вонзил его в пах противнику. Он услышал, как у того перехватило дыхание, а все тело содрогнулось от дикой боли.
Ну а в следующее мгновение у Боба в рук оказался нож, и никакие гуманные порывы его не сдерживали. Он вонзил оружие в живот врагу, повернул так, что острый край врезался в кишки, и сильно дернул влево. Человек спазматически задергался, испытывая непреодолимую боль, вцепился обеими руками в запястье Боба, из стиснутого большой ладонью горла вылетели чуть слышные хриплые звуки. Боб выдернул нож и нанес удар вверх, почувствовав, как тяжелый клинок вошел в гортань. Он оттолкнулся от умиравшего солдата, приподнялся и еще два или три раза вонзил нож в часто-часто вздымавшуюся грудь; после каждого удара тело судорожно выгибалось.
Он сел. Осмотрелся вокруг и увидел в полутора метрах от себя «ремингтон». Вытер лезвие «рэндолла» о свои камуфляжные брюки и засунул его в косо нашитый на грудь карман-ножны. Быстро проверил свое снаряжение: два пистолета, фляга. Подобрал «ремингтон», но на то, чтобы искать потерянную во время схватки шляпу, времени уже не оставалось. Облизал губы. Он рассек кожу на макушке, когда боднул северовьетнамца, из ссадины вытекло немного крови, и струйка дотянулась до уголка рта; соленый вкус потряс его. Боб повернулся и посмотрел на убитого.
Почему это оказалось настолько легко? Почему этот человек оказался таким слабым?
Ответ был очевиден: солдату исполнилось от силы лет четырнадцать. Он еще никогда в жизни не брился. Его мертвое лицо было очень грязным, но в общем-то безмятежным. Раскрытые глаза были яркими, но совсем пустыми. Белые зубы. Прыщи на лбу и щеках.
Боб смотрел на окровавленную кучу, которая только что была мальчиком, и на него нахлынуло непреодолимое отвращение. Он согнулся, его затошнило, он срыгнул несколько комьев не успевшего перевариться сухого пайка, перевел дыхание, вытер кровь с рук и повернул обратно на предстоявший ему путь, путь, который вел к вражеской колонне.
«Я война, – думал он, – и это моя работа».
* * *
Фук Бо, политический офицер батальона Хуу Ко, был непреклонен. Коренастый низкорослый человек, обучавшийся в русском штабном училище, Фук Бо обладал тупой напористостью партийного аппаратчика; этот человек жил и дышал ради дела партии и был виртуозом диалектики.
– Брат полковник, вы должны двигаться дальше, чего бы это ни стоило. Тратить впустую время означает лишиться нашего драгоценного преимущества. Сколько народу может убить один человек? Ну, допустим, сорок, пусть даже пятьдесят! Это примерно двадцатипроцентные потери, с точки зрения Партии они вполне допустимы. Иногда бывает необходимо жертвовать жизнью бойцов, чтобы выполнить задание.
Хуу Ко задумчиво кивнул. Впереди опять послышался частый огонь, и колонна снова остановилась. Никаких сообщений от фланговых патрулей и от отозванных назад саперов пока что не поступало. А американец продолжал атаковать их точными прицельными выстрелами, безошибочно выбирая командиров.
Как он их узнавал? Кадровые командиры не имели никаких броских знаков различия, наподобие хлыстов для верховой езды, сабель или особых головных уборов. Командиры ничем не отличались от рядовых бойцов и согласно партийной теории, и на практике. И все же этот американец как-то инстинктивно угадывал их и когда стрелял, то выбивал лидеров. Пусть это происходило не каждый раз, но все равно достаточно часто для того, чтобы нанести непоправимый урон.
– Он выбивает наши кадры, брат политический офицер. И что будет, если мы пойдем дальше, а он будет продолжать расстреливать нас на всем протяжении нашего пути? И когда мы доберемся до цели, то останемся без командиров и наша атака закончится неудачей? Что тогда скажет партия? Кто подвергнется тогда самой громкой критике?
– Наши бойцы могут сами выдвигать командиров из своей среды. В этом наша сила. В этом наша мощь.
– Но командиров необходимо обучать, а потеря подготовленных командиров ради самолюбия политического офицера, который хочет обрести славу на том, как его колонна уничтожит американский форт в самом конце уже выигранной войны, может само по себе рассматриваться как поступок, требующий определенных выводов.
– Я все думаю, дорогой брат полковник: не осталось ли в вашей душе следов западного гуманизма, этого отброса упаднического обреченного общества? Вы слишком уж сильно переживаете по поводу таких вещей, как малозначащие отдельные жизни, тогда как ваши мысли должно занимать движение масс, соотношение исторических сил, наши великие цели.
