— Нет, не приду! — сказал Федька резко и положил трубку на рычаг.
— Что? Заказ поступил? — усмехнулся Михайлович, глянув на сына.
— Это не мой профиль. Пусть ищет других. Меня звали дом кирпичом обложить, но я отказался, сказал, что не умею. Просили, после того как обложат, поставить в доме камин. Но в заказчиках бабка, а я со старухами не кентуюсь, не хочу связываться. Так что если ты возьмешься, могу адрес дать!
— Старуха? Нет! Только не это. Мы сами от них нахлебались по горло! — отказались оба в один голос. И увидели почтальонку, сунувшую письмо в ящик.
— От кого бы это? — удивился хозяин и, выйдя во двор, вернулся с конвертом, залепленным марками и печатями. Вгляделся в обратный адрес и широко рассмеялся:
— От Розы! Ишь, как быстро ответила! — достал письмо и читал молча, потом перечитал его вслух:
— Андрюшка! Я знаю, что Дарья теперь стала руководителем овощной базы. Она сама написала мне. Радуюсь за нее! У Дашки талант директора с самого детства сидит в печенках. Бывало, родители дадут конфет, Дарья делит, себе всегда больше возьмет.
Ну да это детство! В нем мы все были чисты и наивны, годы изменили каждого. Ты пишешь, что нет свободного времени и не можешь навещать Дашу часто. Но ведь она совсем рядом, через дорогу живет. О чем говоришь? К ней даже в тапках доскочить можно. Ну, ради меня, не бросайте человека! Да! Пока не забыла, мои дети просятся в Тель-Авив на время отпуска. А я боюсь, что останутся насовсем. К несчастью, я отвыкла жить с семьей и не знаю, что буду делать? Вроде, отказать им неловко и принимать не хочется, особо когда вспоминаю как они со мною обошлись в свое время. Нет! Они не выталкивали взашей, они просто промолчали, поддержав тем самым своего отца. А я, как назло, не могу забыть и простить им это, — глянул Михалыч на соседа, хрипло откашлялся.
Петрович мигом понял многозначительный взгляд, заерзал на стуле, будто ему под зад раскаленную сковородку подсунули. И сказал:
— Как же с людями уживается, если своих кровных не могет простить? Никчемная матуха, дрянь а не баба! — отвернул лицо к окну. Ему вспомнилось свое. Глухоманная, увязшая в сугробах тайга за Сосновкой, Туда в лютую стужу отправили Петровича вместе с деревенским парнем — Алешкой за новогодними елками для школы и деревенского клуба.
Поехали с утра, чтоб пораньше вернуться. Думали за час справиться, да не тут-то было. Едва определили кобылу, пошли выбирать елки. Хотели привезти самые нарядные — в шишках, пушистые. И не заметили, как забрались в чащу. Вот здесь и окружила их волчья стая. Поначалу зверюги держались тихо, не выдавали себя ничем, но шли по пятам. Мужики не почуяли опасности и лезли через сугробы по пояс в снегу. Мощный вожак возник перед Петровичем совсем неожиданно и, улучив момент, толкнул Василия грудью, когда тот завяз в сугробе. Петрович не успел увидеть, не сразу понял, кто ударил его и, матюгнувшись, мигом вскинул вверх руку с топором, размахнулся, не зная кого и куда бить. На Алешку тем временем налетела со спины волчица, но с ног не сшибла. Парень увидел вожака, напавшего на Петровича. И Крикнул, предупредил, Василий не услышал. Алешка, развернувшись, увидел волчицу. Та уже была в прыжке, но парень успел замахнуться топором. Куда он угодил, не понял. Зверюга взвизгнула и с воем поползла в глубь, в чащу.
Алешка не успел дух перевести, как на него с двух сторон насели волки. Они валили его в снег, сшибали, повисали на спине и плечах, рвали одежду в клочья. Парень понял, их взяли в кольцо, и воспользовался советом стариков, закричал голосом рыси, волки еще не успели добраться до тела человека, оторопели. С рысями эти звери старались не сталкиваться в тайге.
Алешка этим воспользовался и побежал к дороге. Он даже не оглянулся на Петровича, забыл о елках. Но… Кобылу волки успели разнести по сугробам. Мужик пешком вернулся в Сосновку и рассказал обо всем. Трое охотников сняли Петровича с высоченной сосны. Как он там оказался, сам не помнил. Ему даже в деревне мерещились волчьи глаза, клацанье клыков, зубастые пасти, жадно хотевшие его крови. Он сидел на сосне, на самом верху, волки ждали, когда человек свалится вниз, не выдержав сумасшедший холод. Они не дождались совсем немного и ушли, услышав голоса людей.
Петрович закричал из последних сил. Свалился в сугроб комом под ноги деревенских мужиков. До самого отъезда не разговаривал и не смотрел на Алешку. Даже теперь, через много лет не смог ему простить тот день… Вся Сосновка знала причину обиды Василия. И уже никто не ходил и не брал с собою в тайгу Алексея, ему перестали верить, понимая, что предавший однажды подведет и дальше, не задумываясь и не переживая. Слабый не знает совести. Ему дорога лишь своя жизнь.
— А помнишь, как мы строили мост через реку, за Сосновкой! Уж и не знаю, как она звалась, но мост позабыть не могу, — закашлялся Михайлович. И глянув на соседа, сказал вполголоса:
— Вот там я тебя уважал как друга!
— А что за мост? Ты мне никогда о нем не рассказывал, — спросил Федор.
— Да ништяк! Река Медведкой прозывалась. Над ей мост висел. Хилый и ветхий как старушачья сопля. По ем в райцентр ходили наши сосновские люди. Иногда начальство возникало. И все выходили с машин и через реку пехом шли. Водитель пустую перегонял. Не верили начальники тому мосту, им жить хотелось. А на новый, прочный, не давали денег, все ждали, покуда гром грянет. Так оно и стряслось. Мы опосля паводков пошли тот мост крепить. Он навовсе раскорячился во все стороны. По ем не то ездить, ходить неможно сделалось. Тут же бабу нашу деревенскую рожать приспичило. Ну ее на председательской машине привезли к мосту, а дальше как хошь! До райцентру еще верст и верст. Баба не своим голосом заходится. Схватки допекли. А сосновские повитухи не взялись помочь, сказали, что дите к свету жопой стоит, мол, надо в районный роддом отвезть. А как через мост? Машина сигать не могет, то и придурок ведает. Ну, что тут делать? Баба идти не может. У ней дитенок на полном ходу уже поллитру выглядает… Водила весь взопрел от страху. Не приведись, кончится в дороге баба — в Сосновку не вертайся, родня той родихи враз его пришибет. Так и сидит, как ведмедь в капкане. На него глянуть жутко. Сам весь почернел с переживаниев. И никто выход не находит.
— А ведь броду не было, чтоб проехать по реке?
— Кой там брод? Медведку такими корягами и корчами занесло в паводок, што об объезде даже думать неможно. Мы все стоим на том мосту и не знаем, што делать? А тут роженица наша как взвыла! Я чуть не уссался! Век не слыхал каб бабы так вопили. Ничего не соображая, взял ты ее на руки и бегом по мосту понесся. Приволок на другой берег и кричишь водиле:
— Давай шустрей сюда езжай. Он со страху, как дал по газам и мигом рядом оказался. Ты с ими до самого роддома доехал. А баба наша на пороге той больницы родила, чуть не дотерпела. И дите в свет головою выскочило, видать, развернулось, когда ты их через мост волок. Ну, скажу тебе, не верил и потом, что смог ты родиху через мост перенести. Перед той бабой Вася просто мышонок мокрожопый. Она ж, цельная мельница, русская печка в натуре! Вот что творит с мужуками страх. Я когда в обрат воротился, люди испросили:
— Кого же он сам выродил, сердешный?
Федька и Михалыч расхохотались так, что стекло в окне дрогнуло.
— Я б ее тогда и до роддома допер бы, каб не пужался, што родит она прямо на руках, а мне неведомо, как с дитенком обращаться. Каб об том подумал, ноги враз ослабли, — признался человек.
— А я на Колымской трассе много раз баб спасал! Да и другим приходилось выручать людей из беды. Но один случай век не забуду, — улыбался Федор.
— Мы уже в машину влезли, полный кузов зэков. Последний влезал, как нам навстречу мчит по спуску на всей скорости инкассаторская машина. Мы и ахнуть не успели, как она нам в лоб въехала. Да так всадила, что зэки и охрана горохом из машины полетели. Хорошо, что наш водила не успел в кабину влезть, он перед дорогой покрышку грел, мочился на нее. И не успел ширинку застегнуть, как обе машины закувыркались. Ну наша на ровном месте стояла. Ее развернуло, она еще юзом прошла и остановилась. А инкассаторская, кувыркалась как сволочь. Раза четыре через уши кульбит сделала и встала на бок. У наших мужиков в глазах заискрило, а ну-ка, сама «кубышка» подвалила, явно, что с Магадана, а значит, из банка, кому-то получку, «бабки» везет. Будет чем поживиться. А тут еще лафа, три охранника наши, все в лежку, встать не могут. И старший ихний мусоряга, что в кабине сидел, ему и перепало, мигом душу выбила с него инкассация. Ее на обледенелом спуске понесло, она врубилась в нас. В кузове остались все, кто идти не мог, другие кинулись громить и чистить «кубышку». А она на боку лежит, там, где двери. Все другое помято и заклинило. Задние двери и водительская— совсем зашкалило. Мы решили поднять ее и поставить быстренько на лапти. Только оторвали от земли, стон слышим. А когда машину поставили, решили глянуть, кто ж живой остался? Посветили фонарем, глазам не верим, баба! И спрашивает нас:
