– Сынок ваш? – он обернулся на голос. Соседка – пожилая полная женщина смотрела то на свернувшуюся в клубок Ваську, то на Максима.
– Что? А, да, мы к родственникам в гости едем, – соврал он.
– Похож как, – заулыбалась в ответ женщина, – прямо одно лицо.
– Спасибо, – Максим закрыл глаза. Уснешь тут, как же – справа пьют, в конце вагона того гляди драка начнется, а слева младенец орет. И долго уже орет, как только от вокзала отъехали, минут двадцать, не меньше. Ничего, устанет – замолчит.
Но сначала устали и заткнулись справа – запасы пойла закончились, пополнить их было негде, и компания расползлась по полкам. Потом в дальнем конце вагона дело закончилось мировой, там начали петь, но тихо и даже благозвучно. А детеныш все не успокаивался, то слабо хныкал и подвывал на одной ноте, то снова начинал реветь в голос. Кто-то пытался его уговаривать, Максим слышал женский голос, но ребенок его не слушал. Так прошло еще почти полчаса, соседка по купе ворочалась с боку на бок, поезд грохотал колесами и прыгал на стрелках. Максим улегся на полку, прислушался – Васька, вроде спит, надо бы и самому передохнуть, но вой за перегородкой не давал отключиться. Бабка снизу не выдержала.
– Родители фиговы, – проворчала она, сползла с полки и вышла в проход.
– Ой, какие мы хорошенькие, какие мы маленькие! А почему мы плачем, что случилось?! – заворковала она и потянулась к своей кошелке.
– К бабушке хочет, – сообщил женский голос, – а я его в Москву, в больницу увезла, на обследование.
– К бабушке! А вот бабушка тебе конфетку даст! – тетка порылась в сумке.
– Ой, да не надо, ему нельзя, нам завтра анализы сдавать, – но «бабушка» протестов матери не услышала.
– Кушай, кушай, маленький, – пропела она, и рев тут же прекратился.
«Слава те Господи, – Максим перевернулся на бок. – хоть засну, наконец». И, действительно, отключился, но ненадолго – с таким трудом восстановленную тишину разорвал надрывный кашель.
– Артем, Артем, что с тобой! – кричала женщина и добросердечная бабка попятилась. Кашель сменился хрипом и сдавленным воем, потом на мгновение стало тихо, затем кашель и хрип возобновились. Но к ним прибавились еще и женские крики, за стенкой что-то упало и покатилось по полу, и Максим услышал, как плещется вода. Он спрыгнул с полки, глянул на Ваську – спит, закуталась от сквозняков в одеяло так, что виден только нос и светлая макушка. Максим дернул бабку за рукав кофты, заставил ее убраться с дороги и вышел в проход. На нижней полке соседнего купе задыхался ребенок – мальчишка лет пяти, толстый, с круглыми щеками и ангельскими кудряшками. И с бледным, уже синеющим лицом, рот открыт, глаза закатились. Он не мог ни кричать, ни плакать, ни даже кашлять – не хватало сил. У него уже начинались судороги, руки и ноги подрагивали, словно их дергали за веревочки. Мать ребенка, тощая растрепанная, со злым бледным лицом, глухо выла, закрыв руками лицо. Сверху свесился кто-то любопытный и наблюдал за происходящим. За спиной Максим услышал шаги и обернулся – его пытался обойти невысокий, давно не мытый мужичок, от него разило перегаром.
– Дай глянуть, чего там. Да отойди ты, встал на дороге…
– Я тебе сейчас гляну, – пообещал мужичонке Максим, – так гляну, что потом никакие очки не помогут, с палочкой для слепых ходить будешь. Или с собакой-поводырем.
Жажда зрелища у мужика резко пропала, он попятился, наступая на ноги напиравшим любопытным, и ускребся куда подальше. Максим шагнул к ребенку, приподнял ему голову за подбородок. Да, плохо дело, задыхается, лицо синее, из горла вырываются только свист и шелест.
– Уйдите, не трогайте его! – накинулась на Максима почти потерявшая рассудок мать Артема, задела рукой бутылку с водой, та упала, покатилась по полу. Максим за руку вышвырнул женщину из купе, сел рядом с мальчишкой, поднял его и положил животом к себе на колено. Артем сипел и стонал, несколько раз дернулся, как в агонии. Максим перегнул мальчишку через колено, подложил одну руку ему под грудь, а другой, сложив ладонь «лодочкой», ударил ребенка между лопаток. Мать Артема вскрикнула, попыталась броситься на помощь ребенку, но ее удержали проводница и кто-то еще из пассажиров. Максим перекинул мальчика на другое, поменял руки и ударил его по спине еще раз. На пол изо рта мальчишки вылетел липкий комок желтого цвета, Артем судорожно вдохнул, закашлялся, а потом заорал в полный голос.
– Ну, все, все, – Максим перевернул Артема на спину и вытер ему лицо первой подвернувшейся под руку тряпкой. Жуткая синева исчезала на глазах, лицо мальчишки сначала побелело, а потом щеки порозовели. Максим отдал дрожащего мальчишку зареванной матери, та пыталась говорить что-то, но Максим не стал ее слушать.
– Сейчас он прокричится и заснет, воды ему дай, – он поднялся на ноги и вышел в проход.
– Мать вашу, да вы что – сговорились? – Добросердечная «бабушка», так удачно угостившая «внучка» конфеткой, сидела на полу и методично билась головой о край нижней полки. Но пульс есть и, вроде, дышит – это просто обморок. Максим поднял с пола бутылку, набрал в рот воды. «Душ» пришлось повторять дважды, пока «бабушка» не пришла в себя. Максим помог ей улечься на полку и заставил молчать:
– Тихо, бабка, все нормально, все живы – здоровы. А конфеты свои сама лопай, хотя тебе тоже вредно, от сладкого диабет бывает.
– Ой, да я их хоть сейчас выкину, – бабка потянулась к кошелке и сделала попытку подняться, – дура я старая, ребеночка чуть не убила…
– Никого ты не убила, успокойся. Утром все выкинешь, лежи, – приказал ей Максим и, не обращаясь ни к кому конкретно, произнес негромко, но отчетливо:
– Спать всем, завтра вставать рано. Достали.
Его услышали все, даже Артем. Он еще немного повозился за стенкой, поплакал тихонько и замолк. А через четверть часа спал весь вагон и самым громким звуком в нем был чей-то бодрый храп. Максим еще раз проверил, как там Васька и тоже улегся, закрыл глаза. За день словно целую жизнь прожил, маленькую, но столько всего в ней произошло, что хватило бы и на две большие, настоящие. Ночью он еще несколько раз вскакивал, проверял, спит ли Васька, и растолкал ее только, когда поезд уже подходил к Ярославскому вокзалу. Они вышли в жаркую липкую духоту московского лета, Максим взял дочь за руку. Она крутила головой во все стороны, то отставала, то забегала вперед и смотрела куда угодно, только не себе под ноги. В здании Ярославского вокзала на втором этаже нашлось небольшое кафе, и пока Васька ела горячий бутерброд, Максим быстро пролистал купленные в ларьке газеты и даже успел позвонить в пару мест. Сумму везде ему озвучили баснословную, но выбирать не приходилось, и выбор он сделал быстро.
– Наелась? – в ответ Васька кивнула с довольным видом.
– Тогда пошли, – Максим выпил остывший кофе и повел ее к метро. Через забитый людьми переход они протолкались к кассам, миновали турникеты и на эскалаторе спустились на станцию. Васька глазела по сторонам, говорила что-то, но в шуме и грохоте поездов Максим ее почти не слышал, посматривал вправо-влево, следил за всеми – кто стоял рядом или проходил мимо, особенно наверху, на балконах по обеим сторонам перрона. Черноволосые смуглые люди в черных спортивных костюмах, таращились сверху вниз на пассажиров, как бандерлоги горланили что-то на тарабарском наречии. А рядом, у мраморной колонны Максим заметил тетку в длинном халате и резиновых тапках на босу ногу. Она волокла в обеих руках гигантские сумки в клетку. К ней подбежал бандерлог, что-то подал ей, тетка остановилась, порылась в сине-белой «мечте оккупанта», протянула покупателю крохотный сверток и потопала дальше. Наблюдавший за этой сценой полицейский отвернулся. А что, все правильно, бандерлоги порядка не нарушают, не дерутся, не грабят, чего на них внимание обращать. Обычная картина обычного рабочего дня. «Комсомольская» радиальная – это смесь аула и кишлака, здесь русские только в час-пик ходят, и на станции разве что ишаки не стоят. А может, и стоят, да их просто не видно среди этого стада или не отличить…
– Пап, больно, – прошипела Васька и попыталась вырвать руку.
– А, извини, – Максим ослабил хватку, но Ваську не отпустил. Подтащил к себе поближе и бесцеремонно отпихнул слишком близко подошедшего «гостя» столицы – черноволосого улыбчивого юношу в блестящих джинсах, грязной желтой футболке и драных кроссовках. Из тоннеля вылетел поезд, сбавил ход, остановился, двери разъехались. Максим втолкнул Ваську в вагон, вошел следом, пробился к противоположной стене и прижал Ваську к себе. Ехать им предстояло далеко, почти на самый край красной ветки.
Огромный шестнадцатиэтажный муравейник-монстр высился над Москвой-рекой как мамонт, да и цвет фасада был подходящий – бурый, с серыми вкраплениями. Территория охранялась двумя бравыми ребятами, въезд-выезд тоже контролировал охранник, в подъезде, в стеклянной будке сидел еще один бдительный страж. Квартира находилась на десятом этаже, и Васька как прилипла к окну, так и не отходила от него, пока Максим договаривался с риэлтором. Наконец, все вопросы решились, Максим расплатился и позвал Ваську. Она подбежала к отцу, обхватила его за пояс, задрала голову и выдохнула с восторгом:
