осень и зиму бабы с детьми. 76 лет. А вот и ребятишки, что, видать, заболели, простудились и померли. «5 лет Маша, 8 лет Агриппина, 2 года Настя». И взрослые женщины. Три могилки взрослых женщин.
Коган остановился и уставился на табличку с крестом. И на табличку, на которой было написано «раб божий Отто». Немец? Оперативник подошел ближе. А могилка свежая, не прошлогодняя. Он обернулся в сторону ребят, те стояли и хмуро смотрели вдаль, шмыгая носами.
– А это кто тут похоронен? – спросил Коган. – Немец?
– Ну немец, – буркнул Прохор. – А чего такого? Раненый был. Помер. Похоронили, как и других. Бабы настояли…
Городок был небольшой, но здания, построенные из камня, в нем имелись. И площадь в самом центре, где заседал местный райисполком. Правда, там уже не стояла скульптура Ленина – символ советской власти сломали фашисты. Но постамент остался. «Ничего, – подумал Буторин, – новый поставим, было бы на что и кому ставить. Выжившие возродят этот мир, так всегда было и во все времена».
Ночью Буторин входить в город не стал. Ночь опаснее дня, потому что враг тебя ночью больше всего ждет. Ночью можно нарваться на патруль, на засаду. Ночью хоть и темно, но ты по улице идешь один. Комендантский час, гражданам ходить запрещено, а порой запрещено под угрозой расстрела на месте. Так что лучше не рисковать. А днем всегда можно затеряться среди народа, а если что, так и документы кое-какие есть. Глядишь, и поверит патруль.
Люди выживали кто как мог. Чаще продавали, меняли на продукты старые вещи, украшения, иногда старинные вещи, столовые приборы. Покупатели находились, в такое время всегда найдутся люди, которые пытаются нажиться на беде всего народа. Чаще это те, кто вступил в сговор с врагом, пристроился при новой власти, получил доступ к продуктам. Скупали столовое серебро, золотые украшения, антикварные вещи. Буторин шел по базару и смотрел в глаза старушкам, сморщенным старикам, которые на трясущихся ногах стояли со своим скарбом в надеже выручить что-то и принести домой еду, возможно, маленьким детям или больным родственникам. Здесь же шныряли сытые наглые лица, их глаза оценивающе бегали по рядам. «А ведь мы до вас доберемся, мерзавцы, – подумал Буторин. – Дайте нам только время с Гитлером разобраться, а потом и вас на скамью подсудимых посадим. И показательным судом будем судить, чтобы весь народ видел и знал, что власть не прощает, Родина не прощает таких преступлений против народа».
Сделав круг вокруг рынка, пройдя через него, Буторин быстро пролез в щель в заборе за спинами торговцев и очутился на соседней улочке. Он быстро перешел улицу и нырнул в грязный темный подъезд. Из-под ног, мяукая, бросилась кошка. Постояв и убедившись, что кроме него никто не воспользовался таким путем, он высунул голову на улицу и осмотрелся. Несколько женщин, две старухи разговаривали на углу, проехала телега с хворостом. Обычная жизнь полупустого оккупированного городка. И немцев не видать. Нечего им делать на этой улице. Здесь их машины не ездят, а вот патрули могут ходить.
Через полчаса, проверяясь и меняя маршрут, Буторин был уже на рабочей окраине разбомбленного еще в начале войны механического завода. Некогда цветущая и благоустроенная окраина заводского поселка с парком, каруселями и прудом, где по выходным можно было покататься на весельной лодке и послушать духовой оркестр. И наверняка тут по субботам и воскресеньям были танцы и на летней эстраде читал лекции лектор.
Сейчас это была изорванная взрывами бомб и снарядов улица, с кое-как засыпанными воронками, с закопченными стенами домов, со следами пожаров, с покосившимися уличными столбами, с которых свисали лохмотья оборванных проводов. Бо́льшая часть окон закрыта фанерными щитами и каким-то тряпьем, почерневшими подушками, фуфайками. Но здесь было людно, кто-то пилил дрова, кто-то на тачке вез битый кирпич. Мужчина с деревянным протезом вместо ноги заколачивал окно листом ржавой жести, сорванной взрывом с соседней крыши. Из пруда тащили ведрами воду, помои лили прямо на улицу перед подъездом. На пустыре по другую сторону домов виднелись скудные огороды, поросшие травой.
Буторин подошел к подвальчику в старом красном кирпичном доме и заглянул в окошко, едва возвышавшееся над тротуаром. Внутри комнаты за большим столом сидел мужчина с седыми усами и приколачивал каблук к сапогу. Из окна мастерской пахло кожей, дратвой и гуталином.
– Эй, мастер, здоро́во! – сказал в форточку Буторин.
Мужчина поднял голову, пошевелил усами и ответил без всякой интонации:
– Здорово, коли не шутишь.
– Дамскую обувь починяешь, мастер?
– А нам все едино, – ответил мужчина, зажимая зубами маленькие гвоздики и примериваясь к каблуку. – Дамская из той же кожи сделана. Набойку поменять или подошва лопнула?
– Понимаешь, дядя, – заговорил Буторин, понизив голос и старательно выговаривая слова пароля: – прохудился мысок, аж видно носок, растянуть союзку, а то больно узко, подлатать бы берец [4] – вот такой вот перец.
Мастер вытащил изо рта гвоздики, посмотрел на незнакомца, потом поднялся и через форточку глянул вдоль улицы. Не садясь на свой стул, ответил вполголоса:
– Сапожок не блузка – широко не узко, племянник. Чего надо, с чем пришел?
– Мой номер шестнадцатый, дядя. Мне провожатые нужны. Ждут меня, опаздываю.
– Хорошо, что сегодня успел, – кивнул мастер. – Выгоняют меня с этого места. В последний день я тут сижу. Мог и совсем опоздать. Ты вот что, приятель, запоминай адрес: Вишневая улица, дом 22. Придешь, как стемнеет. Только не с улицы, а с пустыря заходи, там в заборе доска на одном гвозде. По городу не шастай, патрули ходят. Засветло схоронись на пустыре, а вечером через лаз и приходи. Все понял?
– Понял, будь здоров, дядя! – кивнул Буторин и, оглянувшись, не спеша двинулся по улице.
До пустыря Буторин добрался еще в середине дня. В километре севернее городка пролегало шоссе, и там то и дело проходили армейские колонны. За деревьями проносились брезентовые крыши грузовиков, с лязгом ехала бронетехника. Пустырь выглядел очень обнадеживающе. Буторин издалека осмотрел его и решил, что спрятаться на нем может до роты автоматчиков. При строительстве дамбы здесь бросили много остатков бетонных конструкций, металлических изделий. Война помешала завершению строительства, и теперь так все это хозяйство и осталось, поросло бурьяном и мелким подростом. Вдобавок еще несколько бомб или снарядов угодили в это место. Целились, как казалось, именно в дамбу, чтобы спустить озеро в низинку. Но не попали или необходимость в этом отпала.
Прижавшись спиной к теплому бетону, нагревшемуся на солнце, Буторин устроился между кустами, откуда ему хорошо был виден нужный дом и задний двор.
