Туманов покачал головой.
– Ни малейшего. В Энске засветили, Владимир Иванович. Потерял все: квартиру, работу, прикрытие. Да и погорел-то по недоразумению – за то, чего не совершал.
– Назад не поедете?
– Ну что вы. Уж лучше сразу… в русскую Италию. Где живут оленеводы. Зачем лишние круги мотать? Вы с Москвой можете связаться?
– Свяжемся, – Трухин поднял стопку. – Будет день – будет песня. Давайте, Павел Игоревич, за успех, который, сами понимаете, гадателен. И сладких вам снов.
Он проснулся от диких воплей. Лежал и с умилением наблюдал, как два пацаненка лет семи вьюном вьются по сумрачной комнате, вырывая друг у друга пластмассовый автомат. Всунула в комнату угреватое личико супруга Трухина, шикнула на малышню.
– Проснулись, Павел Игоревич? – Трухин оттеснил жену и одетый по форме «один» (майка, розовые трусы) вошел в комнату. – Вставайте, пойдемте галушки есть. Без сметаны, зато настоящие – как у хохлов. Вы уж простите, мы с Лялей на работу уходим, детишки в школу, после школы в продленку. Вам хозяйничать.
Вечером, к приходу хозяев, он соорудил стол. Без риска не обошлось. Но что в его деле главное? Адекватная мина. При любой игре. Поэтому он натянул на лицо надменность великодержавного шовинизма и принялся обходить заведения для состоятельных клиентов. Таковые были и процветали. Новая зарождающаяся элита, многочисленные административные, надзирательные, карательные и просто царствующие структуры требовали приличного питания. Сомнительные корма, которые впихивал в себя неимущий класс, устроить их не могли. Поэтому работали элитные торговые предприятия. Создавались на базе торгово-закупочных кооперативов и действовали в режиме льготного налогообложения – при полном потакании со стороны властей. Что-то узеньким ручейком текло с запада, что-то из Китая, что-то напрямую поступало с ферм. И продавалось, как правило, в тех же магазинах, куда ходил простой народ, но только в закрытых секциях, куда пускали далеко не всех.
Человека с миной надменного шовинизма и полными карманами ассигнаций пустили. Он доволок до Трухина неподъемные авоськи, мясо утрамбовал в пустую морозилку, остальное разложил по шкафам. К приходу семьи наварил пельменей и без сожаления свернул горло дефицитному коньяку, купленному в спецотделе магазина «Голубой огонек».
– Павел Игоревич, вы сошли с ума, – ахнула Ляля, прижимая к груди костлявые руки. – Володечка, это ж наши три зарплаты… Ну зачем?
– Загнули вы, Павел Игоревич, – Трухин неодобрительно почесал лысеющий затылок.
– Прошу садиться, – возвестил Туманов, выдвигая переклеенные изолентой стулья. – Будем употреблять и радоваться. Поручик, подайте ж бокалы, сколько можно ждать? – и он торжественно, как дирижер палочкой, взмахнул шумовкой.
– Мама, а это что? – удивленный малыш недоверчиво потрогал пальчиком блестящую обертку шоколада в вазочке.
– Эх ты, – брат презрительно швыркнул носом. – Это галеты. Их едят. Это знает даже карапуз. А вон те блестящие – тоже галеты.
Глаза Ляли стали наполняться слезами. Трухин отвернулся.
Через полчаса, утолив первый голод, они вышли пошушукаться в подъезд.
– Напрасно вы это, Павел Игоревич. – Трухин зажег спичку, дал прикурить. – Неужто некуда потратить деньги? Несерьезно. Эпикурейством занимаетесь.
– Я сентиментален, – буркнул Туманов. – Во мне прекрасным образом уживаются здоровый цинизм и нездоровая сопливость. Рассказывайте, Владимир Иванович, как у вас дела?
– Вас вызывают в Москву.
– Да что вы говорите?
– В одиннадцать утра по коду сообщили о вашем появлении. Информацию приняли. Через три часа перезвонили и передали, чтобы вы срочно выезжали в столицу. Не позднее тридцатого сентября надлежит быть на улице Ульбрихта, 24, квартира 92. Вас пытались найти в Энске, но безрезультатно. Зачем-то вы им понадобились. И никакой ошибки, нужны именно вы.
– Как это будет выглядеть технически?
– Боюсь, как смертельный номер, Павел Игоревич, – невесело усмехнулся Трухин. – Придется подождать два дня. Вам сделают права, паспорт, пропуск в Москву и удостоверение майора госбезопасности. Полагаю, поездом вас отправлять не стоит, как вы считаете?
– Если страховаться на все сто, то, пожалуй, не стоит. Предлагаете освоить заповедные тропы?
– Предлагаю воспользоваться машиной. Номера значимые, проверки на дорогах исключены.
– У вас появятся дополнительные проблемы?
– Это проблемы «Бастиона», Павел Игоревич. Данная их часть вас не касается. Итак, согласны совершить автомобильное путешествие?
– Как-то зыбко все это, – пробормотал Туманов. – Обдумать бы надо…
Первую ночь он провел в степи под Курганом – на заброшенной совхозной свиноферме, продуваемой всеми ветрами. Загнал джип между свинарниками, позакрывал двери – слева, справа, окна, на соседнее сиденье пристроил пистолет (имеет право майор ФСБ Налимов на ношение оружия?) и полночи просидел, окаменевший, не в силах ни заснуть, ни сменить позу. В водосточной трубе, свисающей с крыши, хищно выл ветер. Бились друг о друга, а заодно по нервам какие-то оторванные жестяные листы. Время от времени в разрывах туч выплывала луна – на короткие минуты освещала безрадостный антураж и опять пропадала.
Коловорот событий последних недель, их краткие эпизоды загорались в голове огнями цветомузыки… Перепуганный не без причины Губский, производство наркоты на энском фармзаводе… Катавасия у дверей собственного дома и мертвый гэбэшник, вознамерившийся его арестовать… Жаркое тело Анюты, сводящее с ума, и чавкающее месиво в разбитом затылке… Горящая колонна, гаишники в кювете… Жадюга Калымов, которому он сделал неплохую козу, и дети, никогда не видевшие шоколада и отказывающиеся его есть…
Вопреки уверениям Трухина, что его не остановят, его остановили. Не худший вариант. Мог быть ЧОН или бандиты – задачи разные, а ему так и так трупом в кювете. Это произошло на укрепленном стационарном посту ГАИ за деревенькой с ласковым именем Голубкино. Неласковые менты, вооруженные до зубов, обступили «Чероки». Он искусно изобразил праведную ярость. С места ринулся в бой. Продернул «дармоедов» по всей глаголице и, призвав в свидетели самого Всевышнего, клятвенно заверил присутствующих, что такая самодеятельность им не пройдет. «Да кто вы такие! – разорялся он. – Да кто вам дал право!.. Да вы понимаете, что в моей власти отправить вас в такие дали, где Макар со своими телятами и близко не появлялся!..» Милиционеры в грязных бушлатах смурнели и бычились. «Мы извиняемся, товарищ майор», – молвил старшой, самый небритый и угрюмый, возвращая Туманову документы. – В лесу за Ракитино объявилась банда, стволов под двадцать. Многие уже пострадали. На 905-м километре угнали бензовоз, шофера расстреляли, ранили инспектора. Меры принимаются, товарищ майор, но я бы советовал быть поосторожнее. Не ровен час…»
А ведь напали. Видать, увидели, что приближается неплохой автомобиль, и выдернули бензовоз с проселочной дороги на главную. Да вот незадача – не успели. Он выжал газ до упора и со свистом промчался по касательной к цистерне. Кто-то метнулся из кустов – но это покойник, с гарантией. Его отбросило – метров на пятнадцать. Пусть не лезет. А другие пальнули по колесам, но не попали, дилетанты, мать их…
От Ракитино пропилил уж верст триста. Но бдительности не терял. Ключ держал в замке, ногу на педали. Красавец «Чероки» мог уйти от любой погони. За считаные секунды набирал крейсерскую скорость, по ухабам и канавам носился резвым козликом. «Берегите машину, – напутствовал в гараже Трухин. – Это последнее достояние омского «Бастиона». Нам ее искренне жаль. Как говорит мой Лев, это «крутая би-би». Естественно, мы понимаем, что поездом вас отправлять нежелательно: слишком велик риск. А на джипе есть шанс. С этими номерами в российской глуши не остановят, побоятся (я не имею в виду бандитов). Но только не в Москве. Первый же столичный «городовой», у которого есть выход на банк данных ГАИ, расстреляет эту машину в упор. Вам рекомендуется доехать до Мурома, загнать машину на автостоянку у пересечения улиц Московской и Серафимовича, а далее сесть на поезд, следующий до Ярославского вокзала. Это километров триста, пять часов езды. Да, риск, Павел Игоревич, но, думаю, невеликий. Муром не Сибирь, там вас не ищут. Но обязательно выберите поезд местного следования, не надо дальний, вам же спокойнее…»
Эх, дороги…
Вторую ночь он провел под Ижевском, в чистеньком фермерском домике недалеко от трассы. Одинокая хозяйка, спокойная сорокалетняя женщина со следами уходящей красоты, безропотно пустила его на ночлег. Ни о чем не расспрашивала. Поставила перед ним плошку с нехитрой снедью, корчажку с молоком и, подперев подбородок огрубевшим кулачком, грустно смотрела, как он мастерски орудует ложкой.
– У вас молоко на губах, – улыбнулась она.
