Мы подошли к костру, чай только заварился. Боря налил мне полную кружку и щедро подсластил. Дима хвастался, как он откопал немецкого синьора.
– В Апраксино откопал в канаве [29] ганса, всего обложенного бутылками. Это был какой-то фашистский главбух. Бутылок там чёрт знает сколько было. Он ими наверное отбивался. Оружия при нём не оказалось, ремень отсутствовал, даже пуговицы на шинели были все оторваны. Просто панк гнилой! Он только пил, кидался в противника бутылками и камнями – там ещё булыжников куча нашлась, и опять пил! Его наверное и не убивал никто. Сам упал с перепоя, вырубился и замёрз, мразь синяя.
– Просто спился человек на фронте, – сочувственным тоном констатировал Акимов.
– Кстати, – покосился на него Димон, – у нас нету больше с собой?.. – он поясняюще щёлкнул ногтём по горлу.
– Вот кто мразь кирная, – во весь голос объявил Пухлый, ткнув в Боярского пальцем, – синюган болотный!
Кто-нибудь видел багровеющего как осьминог певца Кузьмина? Картина супер!
– Да я просто так спросил. Знал, что ни у кого нет, – принялся вилять Дима, но Пухлый был непреклонен.
– Ха-ха-ха, синюха! Сам хуже ганса, постоянно в дымину! Вот бы тебя на войну, ты бы там заколдырился: не только оружие – и шинель бы пропил, а потом в хлам ужратый заснул бы прямо стоя и замёрз как генерал Карбышев, хо-хо, синий следопыт!
Дима обиделся, но больше не пытался унять разошедшегося Вована. О сотовом радиотелефоне он, похоже, забыл. Я же, глядя на Пухлого, поражался его выдержке. Только что поставил ловушку на человека, завтра планировал принять бой, а сейчас хохочет как ни в чём не бывало. Неужели столь безмерно уповает на своё знание леса? Или просто шмали обкурился?
Даже я, друг детства, не мог представить, что творится в голове у Пухлого.
Осень настала, холодно стало.
Птички говно перестали клевать.
Старая лошадь забор обосрала.
Ну и погодка, мать перемать!
Так приветствовал Пухлый наступление нового дня.
Погодка была и в самом деле аховая. Траву покрыла обильная роса. С реки тянул противный низовой ветер, от которого не спасал даже спальный мешок. Отсырело всё, что только могло отсыреть. Костёр давно погас, от холода ломило спину. Часы показывали пять утра. Фиолетовый лес был наполнен предрассветной тишиной. Звери уже дремали, а птицы ещё не пробудились. Даже страшные голоса заткнулись. Только полусумасшедшие люди продирали глаза, будучи не в состоянии мучаться сходным образом дальше. Проклиная на чём свет стоит свою глупость и обстоятельства, по воле которых оказались в такой задроте, партизанская армия «синих следопытов» готовилась к новым испытаниям. Злословили под аккомпанемент скулежа Крейзи, во сне инстинктивно заползшего на тёплое кострище и прожегшего угольками в нескольких местах драгоценные галифе. Теперь Сашкин зад был фрагментарно оголён. Сквозь дыры просвечивали лишённые загара убогие ляжки. Сие неэстетичное зрелище отравляло без того скверное настроение.
Возня в картах и лесные ночёвки исчерпали мои жизненные ресурсы. Пока коллеги разводили костёр, я тщетно реанимировался. Их безучастные взгляды свидетельствовали, что у каждого в этом лесу хватает своих забот.
– Ну, у тебя и харя, – с бесцеремонной прямотой сообщил Пухлый проковылявшему мимо него Балдорису.
Обычно спросонок он был неразговорчив. Такая неестественная для Вована активность настораживала. Пухлый словно разогревался, как разминается бегун перед стартом. А может просто курнул анаши спозаранку. Его поведение заставляло задуматься, какие упражнения нам сегодня предстоят: безобидный бег с препятствиями либо опасный биатлон. Ни носиться, ни, тем более, стрелять расположен я отнюдь не был. Остальные трофейщики, думаю, тоже.
Жизнь постепенно загоняла меня в цейтнот.
– Неужели я так плохо выгляжу, насколько себя чувствую? – сохранил остатки юмора синявинский Рэмбо.
– У тебя ебало как у Ганнибала, – ответил непредсказуемый Вова.
Балдорис не стал спорить, только задумчиво поправил за козырёк гансовку и прошествовал дальше, почёсывая искусанную комарами щёку. Какого из Ганнибалов – римского полководца или предка Пушкина – имел в виду Чачелов осталось неизвестным, потому что из чащобы, откуда мы вчера пришли, донёсся пронзительный вопль.
– Курочка в гнезде, яичко в пизде! – я быстрее остальных сообразил, что это может означать, и вскочил, хватая винтовку.
Кто-то попался в ловушку. Шёл в потёмках по примятому папоротнику и угодил на острые колья. Сильно вряд ли поранился – выемка в земле была не настолько глубокой – но пропороть бедро, рассадить бок или руку вполне мог.
А кому ходить по лесу в начале шестого утра? Только «немцам».
Раненый в любом случае задержит преследователей. Из леса доносились неразборчивые возгласы. Как я определил, все с одного места. Оступившемуся товарищу оказывали медицинскую помощь.
– Собираемся, быстро! – скомандовал Пухлый, закидывая на спину рюкзак.
– Что случилось, – не понял Глинник, – кто кричал?
Причитания от капкана затихли.
– Немцы идут.
– Какие немцы???
Все остальные принялись торопливо навьючиваться.
– Вчерашние, – отрезал Пухлый. – Постой немного и узнаешь.
Глинник перестал задавать глупые вопросы и тоже присоединился ко всеобщему копошению.
– Есть, – негромко сказал Аким. – Легки на помине.
Промеж деревьев шустро сновали люди в цветастом, а потому хорошо приметном камуфляже.
– Придётся стрелять, – Пухлый снял затвор МП-40 с предохранительного взвода. – Аллес пункер.
Не знаю, были ли нападающие панками, но повоевать они любили. По нам открыли огонь. Боря с Димой попадали на землю. Аким сноровисто вскинул к плечу шпалер и шарахнул по воякам стоя. Я припал на колено, захватил в целик фигуру немцы. Он бежал прямо на меня, пёстрое пятно дёргалось. Я нажал на спуск, подведя мушку под центр силуэта. Куда-нибудь да попаду. Куда конкретно, значения не имеет. Пуля в туловище выводит человека из строя.
«Немец» упал.
– Шнель-шнель! – во всю глотку заорал Пухлый, ускоряя пинком под зад нерасторопного Балдориса. Сам он не стрелял. – Держаться берега, на дорогу не выходить!
Он был прав. На открытом пространстве нам из автоматов быстро наведут решку. В зарослях предпочтительнее одиночный прицельный огонь.
«Немцы» больше не шмаляли – сами залегли в страхе. Мы сквозанули от них, пронеслись через дорогу, нырнули в лес и вскоре выдохлись. Партизанская жизнь с её недоеданием, ночёвками под открытым небом и постоянными маневрами здоровья не прибавляла. Больше всех отставал стеревший ноги Балдорис. Мы были вынуждены приноравливаться к его скорости. Соответственно, снизили темп марша.
Именно благодаря этому Акимов заметил мину и сумел вовремя остановиться.
Чёрный капроновый шнур был натянут на высоте бедра. Деревья впереди редели, видно было реку. Кто-то установил натяжник, чтобы идущие к поляне не могли пройти опушку незамеченными. К сосне была привязана сигнальная мина. Мы с Акимом аккуратно сняли её.
– Они от нас не отстанут, – сказал Глинник.
– Уже отстали, – дёрнул я башкой в ту сторону, откуда мы пришли.
– Надо всё-таки позвонить, – завёл старую песню Дима.
– Никуда не надо звонить, – осадил его Пухлый. – Сам видишь, что это не менты. Это мастодонты какие-то уродские вроде нас, лесные братья. Немцы, короче. Войну нам объявили.
– Придётся воевать, – хмыкнул Боря.
Из-под каски его текли струйки пота. Таскать на горбу помимо вещмешка двенадцатикилограммовый дёготь, да ещё бегом, было занятием изнурительным. Меня самого уже одолела трёшка, хотелось бросить её и забыть, что оружие вообще есть на свете.
– Чисто по жизни, впереди должна быть засада, – Пухлый снял рюкзак, убрал в него мину и достал бинокль в твёрдом кожаном футляре. – Надо произвести разведку. Пойдём, Ильён, и ты, Аким. Остальным – тусоваться, не давать Димону звонить. Наблюдать за лесом, немцы могут догнать.
Раздав ценные указания, Пухлый бесшумно двинулся к опушке. Я натянул капюшон своего маскировочного комплекта, словно это делало меня невидимым. У кромки леса мы остановились. Пухлый достал из футляра «цейсс».
– Вижу снайпера, – шепнул он, передавая бинокль Акиму. Тот посмотрел в указанном направлении и протянул его мне.
– Гляди на двойную сосну, – негромко сказал Аким. – Видишь в развилке снайперское гнездо?
Я приник к окулярам. Мощная цейссовская оптика давала двенадцатикратное увеличение. На приметном дереве я без труда различил мохнатый неброской зелёной расцветки ком, из которого торчал воронёный ствол. Человек, замотанный в масксеть, примостился на рогатине, наблюдая за лесом. Ждал сигнала красными ракетами, указывающими местонахождение противника, а при нашем появлении на открытом пространстве – множил на ноль, кого мог. Тактика, не свойственная милиции. Подобным образом действовали финны в приснопамятную кампанию. Ныне так могли поступить только люди, зацикленные на той эпохе, изучившие её столь подробно, что решили воплотить на практике. То есть отмороженные трофейные мастодонты.
