– Нам и впрямь объявили самую настоящую войну, – молвил я, отдавая бинокль.
– Всамоделешнюю, – процедил Аким, двигая желваками на скулах. Борода его грозно топорщилась. Заметно было, что по отношению к подонкам, затеявшим с нами смертоубийственную игру, он настроен весьма категорично. – Чудом на растяжку не нарвались.
– Проворонь ты нитку – и капут, – вполголоса сказал Пухлый. – Запросто могли осколочную мину поставить – у них в голове ведь накакано.
– Интересно им, петухам, – поддакнул я. – Развлекаются, ребятишки.
– Обходить снайпера не имеет смысла, – продолжал рассуждать вслух Чачелов. – У него наверняка другие натяжники стоят.
– Да и наблюдатель такой может быть в лесу не один, если его запросто на ночь в засаде оставили, – поделился я своими соображениями. – Если только нас на него не гнали специально.
– Вряд ли всю ночь сидел. Недавно вылез, – высказался Аким и сделал неожиданный вывод, – а потому у него глаз сейчас весьма острый.
– Как плохо, – пробормотал я. – Будем отступать?
На меня не обратили внимания.
– Сможешь его застрелить? – спросил Пухлый Акима.
Помедлив, тот кивнул.
– Сниму. До него метров сто пятьдесят, – он сдвинул на затылок ушанку и пристально вгляделся в цель. – Попаду, будь уверен. «Кукушка» эта из своего гнезда вылетит – только перья посыплются.
– Тогда вали.
Участь снайпера была решена.
Акимов снял шпалер с предохранителя. Медленно вскинул к плечу. Без бинокля снайпер казался лиственным пучком-переростком, неизвестным образом очутившимся на сосне. Аким пару раз глубоко вздохнул, на миг прикрыл тыльной стороной кисти правый глаз, уверенным движением положил руку на спусковой крючок, прицелился и задержал дыхание. Хлобыстнул выстрел. Пучок свалился на землю.
– Готовченко, – доложил Аким, передёргивая затвор. – Пошёл на удобрения.
«Где-то за лесом что-то полыхнуло, и сквозь чащу леса Иван стремительно отправился на тот свет».
– Не двигается, – оторвался Пухлый от бинокля. – Хорошо шандарахнулся.
– Знатно, должно быть, с такой-то высоты, – согласился Аким.
– Пошли, пока не очухался!
Мы поспешили к подбитому снайперу. Он не шевелился.
Пухлый ухватился за край маскировочной сети, потянул. Вывалилась винтовка. Я поймал её за ствол. Это оказалась СВДУ – «драгуновка» в компактной модификации булл-пап, с магазином позади спускового крючка. Знатоки финской войны были оснащены новейшим оружием спецназа!
«Камуфляж капрала Папича» продолжал разматываться. Наконец, Вован сдёрнул его. Лицо у парня было неестественно вывернуто к спине. Смерть наступила не от пули: упал вниз головой и сломал шею. Он был высокий и светловолосый.
Я ощутил озноб. Человека этого я знал. Более того, чуть было не зарубил мечом в собственной квартире. У моих ног лежал альбинос: полноправный представитель «Светлого братства», возможный потомок великих выходцев из легендарных северных земель. Без сомнения, это был он, только рубиновые кроличьи глаза помутнели и стали коричневыми.
Нас преследовали настоящие немцы.
– Отвоевался, засранец, – нервно выдохнул Аким, одновременно гордясь и боясь своей победы. Не каждый же день приходится убивать человека. Мне приходилось. Я знал, что ничего хорошего в этом нет.
– Надо сваливать, – хмуро буркнул Пухлый. – Димон совсем на измены сядет, когда увидит.
Неуловимая глазом чёрная нитка простегнула тело Акима насквозь. Гулко раскатился по лесу выстрел. Мы повалились на землю все вместе: я, отбросив СВДУ, ничком; Пухлый, выставив автомат, приткнулся за труп «светлого брата»; а Акимов – навзничь пластом.
Мы лежали, не поднимая головы, стараясь угадать, где примостился стрелок. Акимов начал хрипеть. Рукавом он тёрся о мою щёку. Пуля ударила его рядом с сердцем. Из открытого рта рвался протяжный предсмертный выдох. Меня стало трясти от отвращения.
Пухлый медленно отползал за дерево.
– Ка-ка-ая су-ука! – прошипел он.
Я тоже заскользил на брюхе, волоча за ремень трёшку. Аким наконец-то замолк.
– Второй снайпер, – сообщил Пухлый. – Был где-то поблизости.
– Что будем делать?
– Снимать штаны и бегать!
– Понял.
Примерно так и поступили. Не снимая штанов, встали на четыре кости и прыснули в кусты со скоростью тараканов.
– Сука! Сука! Сука! Сука! – порыкивал Пухлый, проламываясь сквозь заросли.
Я бежал на четвереньках в кильватере, винтовка цеплялась за всё подряд – лесная почва изобиловала торчащими корнями и корягами.
Оттарабанили метров двести с гаком. Я рассадил колени до живого мяса, угодил рукой в заячье говно и разорвал камуфляж.
Подняться осмелились только на безопасном от стрелка расстоянии. Резво порысили, глядя под ноги, чтобы не задеть натяжник или другой сюрприз, коими нынче изобиловала Синява. К реке больше не приближались. Наши следопуты остались далеко в стороне. Наверное, услышали стрельбу и теперь настороженно прислушиваются к каждому шороху. Придётся им обождать – нас более занимал вопрос спасения собственной задницы, поэтому мы описали большую дугу, чтобы обойти возможных снайперов и прочих охотников за человеческими головами.
Точнее, охотились-то всего за одной головой – моей. Вернее, за Доспехами Чистоты, а голова прилагалась в качестве второстепенного дополнения. Только откуда «Светлое братство» прознало, что я отправился на маневры: насчёт Синявино я ничего Стаценко не говорил. Значит, стукачи исключались. О моей поездке знала только Маринка. Как «братья» могли вызнать у неё?!
Работающая в бешеном режиме голова порождала ужасные сцены допросов. Белокурые бестии ради достижения великой цели способны на что угодно. Суматошная круговерть размышлений реально сажала меня на колпак. Братству так нужны Доспехи, что в район моего предполагаемого местонахождения отправилась розыскная экспедиция. Общество всерьёз вознамерилось разделаться со мной и Борей. Заодно натаскать молодёжь. Пусть набирается боевого опыта, необходимого для грядущих великих свершений. Желающие пойти на воинскую службу получили её. Задача простая: одного захватить, остальных уничтожить. Глухомань позволяет творить что угодно. Всё-таки настигли меня и здесь! Но каким образом проведали о моём трофейщицком турне? Как найти дачу Пухлого, знала лишь Маринка. Я ей рассказал. Что они сделали с моей женой?!!!
Так я зацикленно гонял, пока мы давали крюка, огибая все возможные засады. Вышли на дорогу. Ухабистая полоска твёрдой засохшей грязи змеилась через лес к разрушенному мосту. Где-то неподалёку от него тихарятся обалдевшие наши и рыщут немцы. Было искушение бросить их на произвол судьбы – вдвоём удрать легче. Я чувствовал, что и Пухлый думает также, но, подобно мне, боится в этом признаться.
Посему мы молча пылили на выручку. Уже взошло солнце, стрекотали гадские птички, заглушая вкрадчивую поступь врага.
Но на врага мы набрели сами, вернее, на бывшего врага. За очередным поворотом нашему взору открылась развесистая сосна с обломанной вершиной. Наискосок от неё, шагах в пятнадцати дальше, у другого края синявинского хайвэя накренился в кювете мотоцикл. Знакомый красный «Урал» с коляской, покарябанный нашими пулями. Его хозяина мы обнаружили перекинутым через толстую горизонтальную ветку, растущую вдоль дороги на высоте метров двух. Он свисал с неё как тряпка. Хвойная подстилка внизу превратилась в заскорузлую бурую корку. Над нею и над лесником кружились радужные навозные мухи.
– Немцы охамели, – сказал Пухлый.
Я внутренне содрогнулся, до того точно угадал он национальную принадлежность шастающих по Синяве карателей. Закрадывалось подозрение, не знает ли он чего о моих отношениях со «Светлым братством»? Сам я об этом сообщать не собирался. Ещё чего доброго свяжут и сдадут вместе с Доспехами – своя рубашка трофейщикам ближе к телу. Попадать же в «братское» гестапо мне было несколько рановато.
Наученные горьким опытом, мы сперва осмотрелись и прислушались, прежде чем подойти к покойнику. Убедившись, что опасности нет, Пухлый быстро залез на дерево и скинул жмурика. Он глухо стукнулся о землю. Воздух загудел от роя взвившихся падальщиков. Пухлый спрыгнул и перевернул тело на спину. В нос шибануло вонью протухшего мяса.
День начинался с трупов. Причём, с трупов людей знакомых. Это было испытание не для слабонервных. Впрочем, жизнь закалила меня. Даже вызванное стоном умирающего Акима отвращение понемногу забывалось.
Морщась, я склонился над лесником. Он долго висел вниз головой. Задравшаяся борода облепила лицо. Вдобавок, оно было залито толстым слоем крови. Разобрать предсмертную гримасу было невозможно, но бугры вытаращенных глаз свидетельствовали, что гибель оказалась мучительной.
Раздвинул хворостиной одежду, мы обнаружили на теле длинный разрез. Он начинался от середины груди и заканчивался под нижней челюстью. Из распоротого свитера торчали светлые обрубки рёбер.
