— Минуту, — вышел вперед Дима. — Скажите хозяину, приехал Дима Мало, сын Крохи.
«Глазок» закрылся.
— Вконец оборзели, — возмущался Лемехов. — Раньше как хорошо было. Постучал, крикнул: «Милиция!» — и заходи, пожалуйста. А теперь? Все грамотные стали, постановления им подавай…
Громыхнул, отпираясь, засов. Калитка приоткрылась, и за ней обнаружился бугай в кожаной куртке и широких спортивных штанах. Лемехов оценил его внешний вид. В такой униформе ходили рэкетиры лет десять назад.
— Браток, ты, часом, во времени не заблудился? — поинтересовался Лемехов.
Бугай не отреагировал, только указал куда-то за дом:
— Туда идите, — а сам выглянул за ворота, проверить, все ли чисто.
Дима и Лемехов послушно зашагали в указанном направлении. Они обогнули особняк и увидели… детскую площадку. Качели, горку, песочницу. Рядом с качелями стоял стул, на котором и восседал Седой. Не глядя на гостей, он размеренно качал на качелях крохотную девчушку. Та с серьезным видом, словно выполняя ответственную работу, отсчитывала такт: «Лаз — два — тли…»
— Вот это номер, — обескураженно протянул Лемехов. — Седой-то, оказывается, дед у нас.
Седой медленно повернул голову, увидел их и снова отвернулся, словно бы ему не было никакого дела до пришедших. Он остановил качели, бережно снял девчушку и поставил на ноги.
— Иди, поиграй в песочке. Дедушка сейчас придет.
Девчушка, то и дело присаживаясь на «пятую точку», заковыляла к песочнице, семеня пухлыми ножками. Седой же двинулся к гостям.
— Здорово, Седой, — поздоровался Лемехов.
— Здравствуй, — кивнул Дима.
— Виделись уж сегодня, — не обращая внимания на оперативника, ответил тот.
— Это внучка? — спросил Дима.
— Внучка, — Седой обернулся, взглянул из-под сложенной лодочкой ладони на возящуюся в песочнице девочку. — Красивая, правда? — И, не дожидаясь ответа, предложил: — Отойдем, поговорим?
Они пошли по дорожке вокруг лужайки.
— На что тебя купили, Седой? — негромко спросил Дима. — На дом?
Смотрящий усмехнулся.
— На дом? Нет, Дима, не на дом. За дом бы я не продался. — Он посмотрел в окрашенное алым небо. — Знаешь, законникам ведь не положено иметь семьи. И это правильно. Когда некем дорожить, легче умирать. Ты сам в состоянии решить, когда и как это произойдет. Семейный человек — слабый человек. Он зависим. — Старик вздохнул, помолчал, вновь переживая прошлое. — Эти люди знали обо мне все. Всю мою жизнь. Вытряхнули, вывернули, выбили пыль. Я не продался бы за дом, Дима. Я немолод и не боюсь смерти. Но у меня есть дочь и внучка. Я боюсь не за себя. Я думал, что я сильный. Они показали мне, в чем моя слабость.
— И поэтому-то ты согласился поселиться в этих хоромах, — удовлетворенно констатировал Лемехов.
Седой впервые взглянул на оперативника. Безразлично взглянул. В его глазах не было жизни.
— Нет, у меня есть свой дом, — он вдохнул полной грудью и снова посмотрел в небо. — Но с годами мне все тяжелее быть порознь с семьей. Я хочу покоя, — добавил Седой обреченно. — Нянчить внучку. Быть рядом с дочерью.
— Это ты сдал Ляпу?
— Ляпу? Нет. Ляпу я не сдавал.
— А за что же тебе платили?
— За молчание, Дима. За молчание. Я знал, что происходит в городе. Знал про наркотики, знал про цех, но должен был молчать. До поры.
— До какой поры? — быстро спросил Лемехов.
— Пока они не наладят сеть. Теперь, хотят остальные того или нет, им придется считаться с этими людьми. Но Ляпу я не сдавал, — добавил он еще раз и усмехнулся. — Знаешь, Дима, оказалось, что совесть уговорить совсем не сложно. Надо просто сказать себе: в каждом городе, в каждой области, в каждой стране каждый день продаются сотни, тысячи, миллионы доз. Наркоманы — отбросы общества. Никто не заставляет их ширяться, они сами выбирают свой путь. Так почему же я должен их жалеть? Почему должен жертвовать семьей ради толпы дебилов, которые все равно найдут дозу, уколются и забудутся в этой дряни? Все они закончат одинаково — их трупы найдут в помойных баках, в грязных канавах, в засранных подъездах. Всех, Дима, кроме тех, кто одумается, но это опять же их воля, и она не зависит от моего выбора. Так ради чего я должен жертвовать жизнью внучки? Она ведь совсем маленькая. Ей даже неизвестно, что на свете есть дрянь вроде травки или снежка.
— Не дави из меня слезу, Седой, — жестко ответил Дима. — Каждый делает свой выбор. Ты свой сделал. Мне нужно знать только одно: кто они?
Седой безразлично пожал плечами.
— Думаешь, меня это интересовало? Нет, Дима. Меня интересовала моя семья. Я сказал бы тебе, если бы знал, но я не знаю, даю слово. Для меня они — голос по телефону. — Он остановился, посмотрел на Диму. — С годами всем хочется покоя. Даже самым убежденным. Все остальное теряет смысл. Законники перестают соблюдать закон, соыбирают лавэ и покупают на них покой. Другие просто исчезают. Растворяются, как в тумане. Ты тоже захочешь покоя, Дима. Раньше или позже, но захочешь.
— Ты купил свой покой ценой чужих жизней, Седой, — ответил тот.
Смотрящий снова усмехнулся.
— Наверное, ты прав. Легко быть судьей на чужом процессе. Хочешь завалить меня? Это несложно. У тебя ведь есть пистолет? Приставь «ствол» к голове, нажми на курок и посмотри, как мои мозги вылетят из черепа. Удовлетворит тебя это? Если да — давай, я не стану сопротивляться. И любой сходняк тебя оправдает. — Седой вдруг придвинулся к Диме, ухватил того за отвороты пиджака, забормотал: — Только не здесь, ладно? Не надо здесь. Не на глазах у внучки. Я сам пойду с тобой. Сам. Мы поедем куда-нибудь, где никто нас не увидит. Там ты все сделаешь. Я прошу тебя, Дима.
Глаза у него слезились, но не от эмоций, просто от старости. Руки тряслись.
— Мне нужно лишь знать, кто эти люди, — ответил Дима.
— Я уже сказал, что не знаю. Знаю только, что в этом как-то завязаны менты…
Лемехов сбавил шаг. Лицо его стало каменным, словно маска. Скулы заострились. Дима увидел это, незаметно подал знак: «Молчи».
— Каким путем наркотики попадают в город?
— Не знаю, Дима. Пойми, мне это безразлично. Их дела меня не касаются.
Дима несколько секунд внимательно смотрел на Седого, словно надеясь в подслеповатых, подернутых мутной пленкой глазах найти следы раскаяния.
— Я не стану тебя убивать, — наконец сказал он. — Вместо этого подумай вот о чем: что ты скажешь своей внучке, когда какой-нибудь деятель в школе подсунет ей первую дозу? Что ты ей скажешь, когда у нее начнется первая ломка? Что ты ей скажешь, когда она будет умирать от передоза?
— Я не допущу этого, — Седой выпрямился, став на мгновение высоким и жестким, как палка.
— А что ты сможешь этому противопоставить? Свою сговорчивую совесть? Да, кстати… Спасибо за интересное интервью, Седой, — Дима достал из кармана диктофон. — Удивительная вещь — эти японские игрушки. Крошечные, а работают получше больших… — он нажал кнопку «возврат», затем «воспроизведение». Из крохотного динамика донесся его собственный, чуть искаженный, но очень четкий голос: «…Не дави из меня слезу, Седой. Каждый делает свой выбор. Ты свой сделал. Мне нужно знать только одно, кто они?» — Потрясающе, правда?
Дима повернулся и направился по дорожке к воротам. Лемехов поспешил за ним.
— Погоди, Дима, постой.
— Что? — тот замедлил шаг.
— Ты действительно ему веришь? Да он же просто развел тебя, классически, как лоха. Хоть кого-то он должен знать. «Телефонный голос…» Туфта все это.
— Думаешь, я не понял? — Дима покачал головой. — Седой сказал правду. Он не знает их в лицо. Но обратная связь у них должна быть.
— Так надо выбить из него имя или номер телефона…
— Как? — Дима усмехнулся. — Пытать его станем?
— «Ствол» ему в нос поганый сунули бы — сразу бы все рассказал.
— Будь мы где-нибудь в лесу, я бы, возможно, так и сделал. Но не здесь.
— А чем тебя это место не устраивает? Слишком возвышенное?
— Внучка здесь.
— А-а-а, — не без сарказма протянул Лемехов. — Ну, если внучка, тогда да. Тогда конечно. Ты собрался бодать наркомафию — это ничего, не екнуло в груди, а вот что внучка в песочке возится — это, конечно, повод для благородства.
— Антон, — Дима обернулся. — Ну, дал бы нам Седой номер мобильника, что дальше? Трубка наверняка «безликая». Краденая, перепаянная, купленная на чужое имя, наконец. У нас нет времени искать хвосты. Ты пойми, нас к утру уже в живых не будет.
Он вновь зашагал к воротам.
— Ну спасибо, Дима, — обескураженно протянул Лемехов. — Умеешь ты поднять настроение.
— Думаешь, Седой сейчас чем занимается? Связному звонит, голову даю.
— Черт, — пробормотал Лемехов.
— Успокойся. Он и так дал нам немало.
— О чем ты?
— Об этом, — Дима поднял руку с зажатым в пальцах диктофоном.
