– Сколько лет было этой женщине на момент ареста? – процедил Шелестов, глядя в сторону.
– Шестьдесят четыре, – заглянув в папку, сообщил Медведь. – Все шло по традиционной схеме: донос – заочный приговор – арест. Дворянское происхождение опять-таки сыграло не последнюю роль. Могли, между прочим, дать и расстрел по совокупности. Но пожалели. Отписали пятнадцать лет лагерей.
– Она жива?
– Скончалась, еще два года назад. Зимой 38-го, – подавляя зевок ладонью, качнул головой Филипп Саввич. – Кажется, от пневмонии, но кто их, зэков, там разберет. Сотнями каждый день мрут… Так вот! Главное – не в матери. Главное – в сыне!.. – взбодрился генерал и продолжил: – В тот же день – точнее, ночь, – когда ему сообщили об аресте матери и вызвали на следующее утро на допрос к следователю, мальчонка убил двоих и тяжело ранил одного из своих соседей по лестничной площадке. Те еще уроды, скажу я тебе, Максим… Бандиты, шпана. Только вселились. Следователь тогда попался дотошный, сумел выяснить, как на самом деле было. Пацан вернулся из института – глядь, а двери открыты. В квартире наши уже обыск провели, на предмет обнаружения вещей, уличающих гражданку Корсак в связях с бежавшими родственниками и вражеской разведкой. Ни хрена не нашли… Но уходя, дверь, разумеется, не закрыли, лишь опечатали. Вот один из братьев и решил поживиться. Пока студент не явился.
– А Корсак застал его с поличным, – горько хмыкнул Шелестов. – И, готов поклясться, вломил уроду так, что тот едва ноги унес?
– Именно, – кивнул генерал. – Так эти трое братанов что удумали! Ночью дверку в квартиру тихо отмычкой вскрыли и хотели студента порешить, спящего. Даже «ствол» при себе имелся. Но им снова не повезло. Корсак не спал. Всех, кроме одного, кончил… Да и тот лишь чудом выжил, калека. Его следователь Алехин, Пал Палыч, и раскрутил, как динамо. В обмен на обещание вылечить тот рассказал, как на самом деле все произошло.
– Вылечил? – скривил губы Шелестов. Ответ он, профессионал, знал наперед.
– Сдох, конечно, – отмахнулся генерал. – Кому из врачей с таким дерьмом возиться хочется. Но главное – показания дать успел. Все записано.
– Да уж…. – покачал головой Батя. Затушив сгоревшую до гильзы папиросу, Шелестов тут же закурил следующую. Буркнул с сарказмом: – Ценная бумажка.
– Но и это еще не все. – Медведь легонько хлопнул огромной ладонью по крышке стола. – Поняв, что ему, как сыну врага народа, за три трупа грозит стенка, парень решил бежать. Попутно прихватив у братьев трофейный револьвер. Только так разволновался, что забыл надеть обувь. Именно в таком виде – босиком – его и увидели постовые милиционеры возле Московского вокзала. Попытались остановить. Так он одному врезал по яйцам и бросился бежать. Второй погнался. Местный был, район хорошо знал. Вот и зажал Корсака в тупик проходного двора. За что получил пулю в живот. Такие дела…
– Жив?
– Повезло мужику. Этот выкарабкался. Его дома жена и трое ребятишек ждали, – скрипнул зубами Медведь. – Сейчас, хоть и на пенсии по здоровью, но до сих пор в строю. Молодых сотрудников науке милицейской учит.
– Я так понимаю – и это еще не все? – внимательно наблюдая за мимикой генерала, поднял брови Шелестов. – Следы беглеца тянутся дальше?
– Правильно понимаешь, – кивнул Филипп Саввич. – Только не следы. След. Была одна наводка, по горячим следам. Парочка студентов с курса Корсака – из числа особо сознательных и активных комосомольцев – быстренько сознались капитану Бересневу в том, что не раз и не два видели парня в городе, в обществе профессора Сомова, преподавателя немецкого языка. Во внеурочное время. Группа Береснева с бойцами поехала к профессору в Метелицу – это деревня, в тринадцати километрах в сторону Новгорода – и обнаружила там, в сарае, целый спортивный уголок, со специнвентарем для отработки японских видов борьбы. Оказывается, профессор в юности жил на Дальнем Востоке, там и увлекся всеми этими узкоглазыми штучками. Он и тренировал студента. Сомов был дома. Болел. Встретил группу спокойно, подтвердил, что у них с Корсаком давно уже наладились хорошие контакты. Студент периодически приезжает в гости, и они вместе тренируются. Группа тщательно осмотрела все вокруг, но никаких следов пребывания беглеца не обнаружила.
– Он? Сомов? – Шелестов ткнул пальцем в коллективный снимок, где рядом со студентами, в первом ряду, был изображен тщедушный на вид бородач-«ботаник».
– Да, он самый. Профессор.
– Кому профессор, а кому сэнсэй, – чуть слышно буркнул Максим Никитич. Спросил, добавив металла в голос: – Наблюдение за домом, конечно же, не установили?
– Тогда капитан Береснев посчитал, что борода вне подозрений.
Шелестов ничего не сказал, только мысленно выругался: «Сыщики, мать их так!!!»
В диалоге возникла пауза. Шелестов терпеливо ждал. Медведь делал умное лицо и по-жабьи жевал губами, думая, что этим придает себе важности и значения. Дескать, какой бы крутой шишкой ты ни был, подполковник, а без меня в этом деле – ноль. Нет у тебя на Корсака ничего, кроме фотографии. Все козыри здесь. В папочке! А папочка – в Чека!
Командир диверсантов догадался, какие мысли крутятся, лаская униженное тщеславие, в приплюснутом с боков крепком черепе Медведя, сдержанно хмыкнул, исподлобья глядя на генерала, с которым их разделяло два, обычно огромных по должности и власти, офицерских звания. Однако главным в этом огромном, давящем своими размерами и строгостью кабинете сегодняшней ночью был именно Батя, за широкой спиной которого незримо маячила грозная тень Хозяина. Начальника советской военной разведки и контрразведки генерала Армии Игоря Андреевича Тверского. Личного друга и советника самого вождя, ИВС. Однако, в отличие от других военачальников, вроде усача Буденного и похожего на артиста кино породистого красавца Тухачевского, фамилию главного разведчика страны мало кто слышал. И еще меньшее количество людей догадывалось о реальном влиянии генерала на вождя. О Тверском не писали в газетах, его фотографии нигде не публиковалось. Потому как о работе возглавляемой им службы знать положено только своим…
– Еще что-нибудь, генерал? – не выдержав, нарушил тишину Шелестов.
– Самое последнее, – с готовностью отозвался давно ожидающий вопроса Медведь. – Вот этот, с позволения сказать, документ. Весьма занимательная портяночка из трех листов. Между прочим, она появилась в деле Корсака всего три дня назад. Мы, признаюсь, не слишком торопились проверять изложенные здесь сведения – почему, вы сейчас сами поймете, – но с познавательной точки зрения факты, если это, конечно, реальные факты, о-очень любопытные.
– Что это? – Батя нахмурился. Генерал, с его манерой растягивать слова и держать многозначительные паузы, Шелестова откровенно раздражал.
– Если коротко, то донос. Но какой! Вот, ознакомьтесь, Максим Никитич.
Шелестов взял протянутые Медведем чуть смятые листы, исписанные корявым, неразборчивым почерком, и нахмурился, жадно вчитываясь в чернильные строчки:
«Я, разнорабочий завода «Красный Серп», Олег Павлович Бугаев, довожу до Вашего сведения, что мой отец, бывший полицейский городовой Павел Терентьевич Бугаев, – шантажист и преступник…»
Батя на мгновение оторвался от доноса и поднял глаза на генерала.
– Читай до конца. Это весьма любопытно, – вальяжно расхаживая по кабинету и почесывая ставший к утру заметно колючим подбородок, хмыкнул генерал. – Сюрприз с того света. Для убийцы, которого вот уже три года безуспешно разыскивает вся милиция страны. А вы, Максим Никитич, вдруг взяли – и напали на сей давно остывший кровавый след. Ведь напали, напали, не отпирайтесь. Иначе с чего вдруг такой интерес и такая срочность? Портянка длинная, со множеством подробностей, но суть ее вкратце такова. Спустя двадцать пять лет вдруг выяснилось, что наш с вами общий знакомый никакой на самом деле покойнице не сын. Соответственно – не князь. И вообще – не Корсак. Он – неизвестно кто. Даже не подкидыш!
Подполковник, не отвлекаясь, внимательно прочитал донос до самого конца. Медведь, краем глаза наблюдающий за лицом Шелестова, видел, как оно меняется по мере чтения. То каменеет, то темнеет, то становится злым, с пульсирующей на виске извилистой жилкой, а то вдруг – отрешенным, словно безразличным ко всему излагаемому в доносе. Закончив читать, командир «Стерха» медленно положил листы на стол, закурил, зажал папиросную гильзу зубами в углу рта и некоторое время сидел неподвижно, тупо глядя куда-то в угол утопающего в полумраке огромного кабинета. Затем перекинул папиросу в другой угол рта, выпустил в сторону генерала струю дыма, взял донос и принялся читать его заново, с начала до конца. И вдруг, находясь где-то на середине текста, сделал нечто неожиданное – решительно сложил листки пополам, затем перегнул их еще раз и убрал в нагрудный карман гимнастерки. После чего встал, взглянул сверху вниз на оторопевшего чекиста и тоном, не терпящим возражений, произнес:
