– М-да, бывало, и морду друг дружке били, и за «стволы» хватались, – подтвердил Штык. И как-то исподлобья, испытующе, взглянул на Охотника.
– Я отдых не испорчу, – спокойно сказал Ярослав. – За меня не беспокойтесь.
– Дык я давно заметил, что ты мужик вроде правильный, – улыбнулся Штык. – Только вот молчаливый слишком. Давит чего?
– Какой есть, – закрывая тему, глухо ответил Корсак.
Машинально отвечая бойцам, он по-прежнему думал совсем о другом. Снова, в который раз, задержал дыхание, прислушался к своим странным, беспокойным ощущениям – и вдруг неожиданно осознал, что же не давало его сердцу утихомирить пульс на протяжении последнего получаса, бередило, холодило душу, лежало тяжким камнем на груди.
А осознав, стиснул челюсти, сильно, до скрипа, до тупой боли в желваках.
Он вдруг со всей очевидностью понял, что узнать о судьбе мамы, ни тем более помочь ей, находясь в строго режимном спецотряде Шелестова, не сможет. Между разведкой и внутренними репрессивными структурами НКВД, отправляющими невинных людей в лагеря, не может быть точек пересечения. Он, лже-Корнеев, может прослужить в «Стерхе» десять, пятнадцать лет, до самой смерти или заслуженной пенсии, может стать капитаном, командиром отделения, а если повезет – даже майором, заместителем командира, но так ни разу и не получить возможности прояснить судьбу мамы. Единственный человек, который мог реально помочь хотя бы докопаться до правды, – Максим Никитич. У Бати наверняка есть связи в Чека. Но как попросить его?! Будь Ярослав тем, за кого себя выдал, – одно дело. Однако рассказать Шелестову всю правду – это равнозначно самоубийству. Более короткой дороги к расстрельной стенке найти трудно. А может, самое разумное в его положении – это смириться с неизбежным и просто служить дальше? Как служат сидящие рядом, оживленные в предвкушении загульной пьянки и девок, крепкие, много чего знающие и умеющие делать своими руками мужики. Стране под названием СССР нужны солдаты. Нужен спецотряд «Стерх». И нужен он, боец по прозвищу Охотник.
Разумом Корсак понимал, что на самом деле глупо обижаться на Родину, если твоих близких и тебя самого предала безжалостная и преступная власть. Родина и государство – не одно и тоже. Но только вот легче от таких крамольных мыслей не становится. Наоборот – в груди, под ребрами, стало еще холоднее, еще муторней, чем минуту назад. Все, что с ним происходит последние полтора года, напоминало бег по замкнутому кругу. И тупо бежать вперед, не видя конечной цели, только потому, что кому-то это выгодно, бессмысленно. И остановиться невозможно. Разве что пустить себе пулю в лоб. Смерть решит все проблемы. Его, с дырой в черепе, зароют в землю, а мама останется один на один со своей бедой. Мерзко.
Так, может, рискнуть? Довериться командиру. Сжечь за собой все мосты. Раз и навсегда сбросить с души камень. И пусть строгий, но справедливый Батя, облеченный огромной властью над своими бойцами, решает – казнить или миловать. В первом случае все ясно – трибунал. Однако если Шелестов поймет, если захочет это сделать, то наверняка согласится потянуть и за свои невидимые ниточки в Чека. Когда всплывет правда, они вместе – Охотник и Максим Никитич – сядут и спокойно, не торопясь, решат, как поступить дальше. Это будет окончательное и единственно верное решение. Другого просто не существует. По определению.
Вот он, выход. Надо только набраться мужества и сделать шаг…
– Ну все, Слава, приехали! Ох, щас ка-а-ак нажрусь! – раздался рядом с очнувшимся от тягостных мыслей Корсаком громкий бас двухметрового громилы Штыка.
– Не ты один!!! С капусткой квашеной– у-ух, хорошо пойдет!!!
– А я, мужики, бабу больше водки хочу. С самого утра столбняк.
– Так в чем дело – слепи и начинай. Мы отвернемся. Вон сколько снега нападало. Ха-ха!
Грузовик остановился, заглушив мотор. Из тентованного кузова, со смехом и шутками расталкивая друг друга, вывалились наружу и по-хозяйски, умышленно не спеша, направились к крыльцу дома шестеро разгоряченных, окутанных клубами пара и напоминающих в эту минуту скорее студентов после успешной сдачи сессии, чем грозных диверсантов, истосковавшихся по водке и простой женской ласке мужиков.
– Красота-то какая!!! Пры-ро-да!!! Мать ее ети!
– Дай сигаретку, Шмель. Морозец-то щиплет. Градусов двадцать пять.
– Самая высокая и грудастая лялька – моя!
– А я маленьких люблю. Они шустрее…
– В порядке живой очереди, товарищи офицеры! За мной будешь! Ха-ха!
Ярослав спрыгнул последним. Огляделся, вдохнул полной грудью. Хорошо тут. Если бы не вопли мужиков – тихо, аж звон в ушах. Идеальное место для отдыха спецгруппы. Услышав особенно остроумную шутку кого-то из бойцов, Корсак впервые за время тряской, почти двухчасовой дороги от базы растянул губы в подобии улыбки. Освободил пуговицу на теплом воротнике десантного спецпошива и вслед за остальными «пернатыми» направился по протоптанной среди высоких сугробов узкой тропинке к добротному двухэтажному дому, некрашеным теремом из бревен возвышающемуся на берегу закованной в лед речушки.
Из кирпичной трубы на крыше дома и железной на крыше примостившейся чуть левее русской баньки вились, уходя в небо, струйки серого дыма. В прозрачном неподвижном воздухе витал аромат лесной хвои, жаренного на огне мяса и березовых дров. На мгновение Ярославу показалось, что вся окружающая идиллия – не более чем сон. Так необычно и непривычно было оказаться здесь, в этом любовно отвоеванном у дикой лесной глуши маленьком рукотворном оазисе. Островке покоя, свободы и безмятежности. Крохотной частичке того, параллельного мира, оставленного каждым из шестерых бойцов «Стерха» где-то в прошлой жизни. В жизни, где нет колючей проволоки по периметру высокого забора, «шмайссеров» на шее, швейцарского шоколада в сухпайке, ночных прыжков на промерзлое поле и тайной войны с набирающим силу Третьим рейхом.
Судя по кислым и помятым лицам диверсантов, не спеша покидающих кузов грузовика, пьянка, как всегда, прошла не скучно. Все, кроме разве что Ярослава, были хмуры, медлительны и больны традиционной русской хворью под названием «рогатый бодун». Подполковник Шелестов встречал «отпускников» на ступеньках казармы, прячась под козырьком от густо валящих с серого низкого неба тяжелых снежных хлопьев. Кивком головы подозвал старшего группы, спросил с легкой понимающей ухмылкой:
– Жить будем, Штык?
– Как Родина прикажет, товарищ командир. Нормально погудели. Голова – барабан, во рту будто кошки ночевали, других происшествий не случилось. Разве что ниндзю молодого, Охотника, тоска погрызла. И Жук…
– Что с Бойко? Снова язва?
– Да нет, язва зажила давно. Ночью решил прогуляться, случайно поскользнулся, упал и поставил синяк на бедре и пятой точке. Ерунда, в общем. Но болит.
– Это его проблемы. Никаких поблажек. Ладно… До завтрашнего утра свободны. Отдыхайте, отсыпайтесь, отпаивайтесь чаем с лимоном. С утра – физподготовка по общему плану. Кросс с выкладкой десять километров и стрельба, фауст-патрон. Жука тоже касается. Так и передай ему. Поскользнутому.
– Есть, тащ командир, – козырнув, Штык нырнул в казарму.
Когда Корсак поравнялся с подполковником, Шелестов остановил его, придержав за локоть, произнес глухо, глядя куда-то в сторону:
– Задержись. Разговор есть.
Ярослав остановился, отошел на шаг, пропуская внутрь слегка прихрамывающего от полученной травмы, опухшего с перепоя бедолагу Жука. Максим Никитич некоторое время стоял молча, сунув руки в карманы форменных брюк, дымя папироской и глядя куда-то вдаль. Затем бросил окурок в мусорное ведро у входа, сплюнул туда же и, вздохнув, перевел испытующий, тяжелый взгляд на терпеливо ожидающего распоряжений бойца.
– Как отдохнул, Ярослав?
– Мне не нравится, товарищ подполковник, что их заставляют, – не отводя глаз, спокойно сказал Корсак. – А девчонки просто не могут отказаться. Иначе мгновенно вылетят и из общежития, и из своего физ-института.
– С чего ты решил, что они из физкультурного?
– Я не слепой. Мне достаточно одного взгляда на их фигуры. У всех шестерых сверх обычного развит плечевой пояс. И – ни капли лишнего жира, что среди наших русских женщин вообще очень большая редкость. Я уверен, что девушки либо гимнастки, либо пловчихи.
– Это одна из них тебе нажаловалась? – Взгляд Шелестова стал испытующе-колючим.
– Нет. Они молчат. Боятся, видимо. Я догадался. Только две из шести получали явное удовольствие от поездки к нам на «дачу». Натура у них такая. Сущность блядская. Остальные четыре девушки просто терпеливо отбывали номер, изо всех сил стараясь улыбаться. Как трудовую повинность.
– Гм. Это что-то новенькое. Раньше никто не жаловался. Скорее, наоборот – рвались на «дачу». А ты, значит, из соображений высокой морали, ограничился одной лишь водкой?! – лукаво прищурился подполковник. – И то, я смотрю по лицу, в весьма умеренных количествах. Не как остальные мужики.
