Гошке в спальне вовсе не до сна стало. Слушал Анну и радовался, что не ушел из дома после знакомства с Юрием, после его вопросов к Анне. А ведь хотел уйти, плюнув на все. Но женщина сумела отстоять свое, не поддалась на уговоры переехать в город. Выходит, твердо определилась в завтрашнем дне и свое место выбрала бок о бок с ним, с Гошкой.
«Ну, что? Получил мудило по звездам? Они у тебя только на плечах, а в голове, кроме мякины, ни хрена нет!» — радуется поселенец.
— Дядя Юра, а вот Вы говорите, что я в казарме должен молчать и всех слушаться, а у нас в поселке ни одного такого тупого нет. Может, уж лучше мне дома остаться, чем в дурдом идти самому? Вон, дядя Гоша ничего не закончил, а все умеет и меня научит. Может, я тоже в инспекторы пойду. Справлюсь. Мне только подрасти б немного. Здесь, в поселке инспектор— большой человек, почти начальник. Если мы доживем, дядь Гоша всему научит. Зачем мне в казарме на всю жизнь засыхать? Как Вы рассказали, это почти зона, только без решеток. А я никому плохого не сделал, чтоб к службе как к столбу стать привязанным.
— Ты ж сам хотел! Даже мечтал!
— Пока не знал, а теперь не хочу! Дома, если что не так, меня прощают. Там, сами говорите, «на губу» отправляют, потом заставляют полы в коридорах драить. Я умею их мыть, но дома. За всеми нами. Это не обидно. А когда за целым стадом чужих, да еще молча, не хочу. Вы мне все время говорили чего нельзя делать, а что можно — промолчали. Выходит, я всегда полы стану драить и жить среди отморозков и лизожопых стукачей? Лучше останусь дома!
— Ну, это, племяш, дело твое! Насильно никто не тянет. Да и армия для тебя началась бы только после окончания средней школы. И не раньше! Откуда знаем, что выберешь за эти годы? Зато получишь полноценное среднее образование. Неволить никто не собирается. Одно обещаю, будешь для нас как родной сын, и любой твой выбор обсудим. Лишь бы ты твердо встал на ноги и стал человеком, мужчиной прежде всего для себя!
Гоша, слушая их разговор, незаметно уснул.
На следующее утро, едва поселенец встал, к нему подошел Юрий, положил руку на плечо Гоши и сказал:
— Прости за вчерашнее недоразумение. Я был не прав. В этом доме и в семье тебя очень любят. Ты нужен здесь. Это здорово! И мне спокойно, что Анна уже не вдова, а семейная женщина, и у нее в жизни появилась своя надежная защита и опора. Она стала нужной не только сыну, но и тебе. Мы решили, что Степка поедет ко мне в Питер учиться. Как ты на это смотришь?
— Выучиться он может и здесь. Не один в школу ходит, хватает детворы в поселке. Но коль пацан сам так захотел, пусть едет. А если не понравится ему в городе, мы его с великой радостью заберем обратно.
— На каникулы обязательно приедет, — пообещал Юрий.
Весь день собирали Степку в город. Юрий съездил за билетами в аэропорт. Гоша купил пацану новые кроссовки и ботинки. Степка шел рядом с Гошей, подходя к дому, остановил поселенца:
— Ты не обижайся, я не насовсем. Выучусь и вернусь! Стану тебе помогать. Ты только вот мамку одну не оставляй, не бросай, а то трудно ей одной. Она у нас с тобой одна на двоих. Я по вас обоим скучать буду. Вы пишите мне, если я прикипелось в городе. И простите… Ну, очень надо выучиться, — говорил мальчишка, отвернувшись.
У него чесались глаза. Он сдерживался изо всех сил, чтобы не заплакать, но у трапа самолета не выдержал. Что делать? Мальчишки вовсе не сразу становятся мужчинами.
После отъезда Степки в доме стало пусто и мрачно. Едва вернулись из аэропорта, Анна села за стол потерянно. Кусок стал поперек горла. Все летело из рук. Гошка понимал, Степка впервые уехал из дома, поэтому бабе было непривычно и тяжело. Куда ни ткнись, везде напоминание о сыне. И поселенец не выдержал:
— Ань, давай я тебя за грибами отвезу. Хоть отвлечешься и заодно полезное для дома сделаешь. Ну, чего сидишь как клушка на яйцах? Сын учиться поехал, радоваться надо. Ты ж себя потеряла. Соберись в кулак, не распускайся! — Георгий повез бабу на марь.
Там грибов было видимо-невидимо. Женщина, увидев, руками всплеснула от радости:
— Гошка, что ж раньше не привез сюда? — торопливо срезала грибы.
Поселенец и перекурить не успел, как баба набрала два ведра отборных подосиновиков.
— Послушай, Аннушка, я тебе оставлю собаку, а сам смотаюсь пока наверх, гляну, не озоруют ли там поселковые. Ты грибы сложи в кучку. Я скоро вернусь за тобой, — пообещал Корнеев Анне.
Оставив ей сумку с едой, сел в лодку и, помахав рукой, умчался вверх по Широкой.
Анна собирала грибы, не оглядываясь по сторонам. Да и кого ей было бояться здесь, на мари? Здесь не только люди, всяк гриб на виду. Женщина едва успевает их срезать, а тут на большую поляну маслят наткнулась. Обрадовалась, что насолит их на всю зиму. И если б ни тревога за Гошу и Степку, баба смотрела б на жизнь веселее.
Инспектор тем временем уже проскочил лесников и торопился вверх по реке. Он слышал от Егора и Якова, что браконьеры всякий день везут с верховья Широкой рыбу и икру в поселок. Места там глухие, малодоступные, вот и обосновались.
Поселенец уже миновал последний поворот, как вдруг над его головой прогремел внезапный выстрел. Гошка оглянулся и увидел в кустах человека. Тот стоял в полный рост, вовсе не думал прятаться или убегать.
— Ты что, старая плесень, совсем мозги просрал? Иль только у тебя оружие имеется? Да я тебя как клопа самого размажу и не промахнусь! — остановился перед старым костистым мужиком.
— С чего взял, что я промазал? Размечтался! Если б я порешить тебя хотел, ты нынче не кобенился бы здесь, а валялся б в лодке тряпкой! Понял иль нет? Не забывай, с кем имеешь дело — с гвардией! Я не в тебя стрелял, чокнутого! Позвал, чтоб курева попросить, свое кончилось!
— Скажи, чего тебя здесь черти носят? — огляделся Гоша вокруг.
— Слепой ты что ли? Не видишь ульи? Я уж давно с пчелами вожусь. Вывожу все ульи на целое лето. Вместе с пчелами сам отдыхаю, качаю мед, бабка его продает в поселке. А как иначе? На голую пенсию ни за что не прожили б. Мед хорошую прибавку дает. Не то на харчи, но и на одежу с обувкой хватает, что-то в избу купить можем. Нас эти пчелы заново в свет вывели, — взял сигарету у Гошки и, сев на бревно, закурил.
— Я подумал, что ты браконьеров обо мне предупредил загодя! — признался Гоша.
— Э-э, браток, не мое это дело в ваши разборки соваться. Сами разбирайтесь! — отмахнулся мужик и продолжил, — никто вкруг не брехнет, что я, дед Иосиф, грязными делами себе на хлеб промышляю. Меж тобой и поселковыми не встану. Я — не судья! Нынче их и без меня хватает! В одной милиции, глянь, сколько дармоедов! Тоже судьи! А тряхни, всяк в говне по уши. Сам знаешь! Человеку жрать надо и, коль он на той рыбе вырос, на што ее отымаете у него? Ить рыбу в реки не ты, не государство, а Господь дает. Для всех на пропитание. А вы с зубов выдираете! Это по-людски? — кряхтел старик.
— А кто рыборазводные заводы построил, из икры мальков растит и отпускает в море, чтоб выросли и пришли на нерест к своим берегам?
— Не было ваших заводов, когда мы тут поселились. Рыбы было в тыщи раз больше, чем теперь. Такие косяки шли, что реку вброд пройти не можно было. С ног сшибала кета. Так-то вот! Сегодня близко не похоже на то время, хоть и народу жило много, и солдаты здесь стояли, и зверье водилось. А рыбы прорва имелась. Как стали ее отымать у людей, лосося будто кто обрезал. Косяки жидкие, сама рыба дрянная. Такую ни то есть, смотреть на нее гадко. С незрелой икрой приходит. Разве это дело? В наше время такую в переработку не взяли б! А теперь все метут. За жадность вас Бог карает. Вы и того не видите!
— Конечно, мы виноваты! Поселковые икру выдавят, рыбу выкинут, а потом удивляемся, почему в магазине рыбы нет? А она по всем берегам гниет. На реке от ее вони не продохнуть. И опять мы виноваты! — возмущался Гоша.
— Человек не оставил бы рыбу, но спробуй ее повесить коптить или вялить, вы ж мигом появитесь
и вытряхните тех мужиков из их же шкур. Иль скажешь, не было такого? Сколько за лето под суд отдал поселковых? От того нынче каждого куста боишься. Знаешь, охотятся на тебя! Не стану их защищать. Ты — человек подневольный. Не сам напросился, тебя заставили, мол, иначе обратно в зову воротим. Кто ее не познал, тот едино тебя не поймет. Она с любого кровь вместе с жизнью изопьет. Мне ли то не знать, — опустил человек голову и замолчал.
